скачать djvu/2,8M

Г.Ф.НИКОЛАИ

БИОЛОГИЯ ВОЙНЫ

(МЫСЛИ ЕСТЕСТВОВЕДА)

ПРЕДИСЛОВИЕ
РОМЕНА РОЛЛАНА

ПЕРЕВОД С НЕМЕЦКОГО
ПОД РЕДАКЦИЕЙ
Г.Г.ГЕНКЕЛЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ К ИЗДАНИЮ 1995 ГОДА

Сегодня мы являемся свидетелями и участниками создания поликультурного открытого общества и, вместе с тем, наблюдаем, что все большее число людей ревниво оберегает свои национальные, расовые и культурные традиции. Конфликты на этой почве стали почти повсеместными. Некоторые из них едва заметны, но другие нередко перерастают в вооруженные столкновения и локальные войны, перед жестокостью которых меркнет даже угроза глобальной мировой войны.

Чтобы избежать разрешение подобных конфликтов с помощью оружия необходимо еще раз задуматься над характером войн в XX веке. Во многом поможет этому книга Г. Николаи. Издательство «Манускрипт» воспроизводит без изменений русский перевод 1926 года, в котором сокращено все то, что относится к исторической ситуации в Германии 1914—1919 гг. Тем самым читатель получает возможность лучше понять, почему великие достижения гуманистической культуры сосуществуют с бессмысленной жестокостью военных действий нашего века. Обнажая и исследуя этот парадокс, Г. Николаи нашел его решение в пользу мира и дал возможность современному читателю самому продумать аргументы за и против войны из самых разных областей знания. Как представитель плеяды универсально образованных европейских ученых, он смог использовать в своей книге потенциал европейской, азиатской, в том числе и российской культуры того времени.

Книга будет интересна не только широкому кругу читателей и обществоведов, но и специалистам в области естественных наук. Не секрет, что сегодня великие течения социальной мысли находятся в кризисе, на фоне которого становится заметнее ведущая роль биологии среди естественных наук, ориентированных на общественные проблемы. Такая тенденция возникла в Германии начала XX века и, порой, заводила в тупики целые научные школы и их политических потребителей. Исследование войны Г. Николаи представляет собой иное научное предложение, открытое для продуктивной дискуссии по фундаментальным общественным проблемам.

Н. А. Головин

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ 1926 ГОДА

Книга профессора Г. Ф. Николаи, нашумевшая при своем выходе в свет и вызвавшая восторженные отзывы и статьи Ромена Роллана, выходит на русском языке в несколько сокращенном виде: в тексте опущены не только некоторые мелочи, рассчитанные исключительно на то, чтобы служить назиданием немецкому читателю, не только кое-какие замечания полубеллетристического — или, вернее, полуфельетонного — характера, но и четыре главы, посвященные вопросу о происхождении милитаризма и патриотизма и о вырождении последнего в шовинизм. Вместе с тем, ради сохранения архитектонической стройности и цельности книги Николаи, содержание этих глав изложено в сжатом, конспективном виде.

ПРЕДИСЛОВИЕ РОМЕНА РОЛЛАНА

Профессор Николаи почтил меня просьбою написать несколько вступительных слов к новому изданию его труда. Я с радостью исполняю это: в ту эпоху, которую мы теперь переживаем, долг мыслителей, борющихся за единство Европы, к какой бы стране они ни принадлежали, братски протянуть друг другу руки через поля битв; их долг — подтвердить единение свободных умов всего человечества перед лицом мрачных сил минувшего.

Профессор Николаи явил собою блестящий пример гражданского мужества. В такое время, когда разум, отравленный страстями народных масс, всюду умолк или гнусно предоставил себя в распоряжение правительств, этот великий ученый в невозмутимом спокойствии гордо сохранил независимость своего мышления. Для того чтобы исполнить свою миссию — служение правде, — он рискнул всем. Обращаясь к интеллигенции Германии, я писал в сентябре—октябре 1914 года¹:

«Истина заговорит! Тщетно вы заглушаете ее голос. Она заговорит через вас, устами одного из вас, в котором проснется совесть вашей расы. Да, да, он явится наконец. Пусть дано нам будет услышать его, этого незапятнанного гения-освободителя, которому суждено искупить вас! Тот, кому довелось жить в тесном общении с вашей старой Германией, помнит ее и ждет...»

Пока я ждал, мне было неведомо, что истина уже заговорила устами гения-освободителя. Еще в октябре 1914 года профессор Николаи вместе с двумя другими знаменитыми учеными, А. Эйнштейном и Вильгельмом Фёрстером, в ответ на заявление  {6}  93 представителей германской интеллигенции, составил «Воззвание к европейцам».

Впоследствии история покажет, что те, которые, где бы они ни были, осмелились (рискуя своим положением, репутациею, благополучием, порою даже жизнью) восстать против заблуждений и неистовств своего народа, оказались лучшими гражданами этого народа, людьми, самым достойным образом отстоявшими честь своей нации.

Но великая заслуга Николаи состоит не только в выявлении бесконечной совестливости, которой не сломить никаким силам в мире, но и в том, что он просветил человечество блеском своего освобождающего разума, вступившего в борьбу с софизмами и предрассудками, отравляющими наше время. Бич, разрушающий ныне Европу,— война — является результатом медленной инфекции, заразившей организм европейской мысли. Как мудрый врач, д-р Николаи захватывает болезнь в ее корне. Он решается раскрыть пустоту, фальшь и никчемность всех мнимых идолов современной цивилизации, ее ложный идеализм и ее лженауку. Он делает это с точностью хирурга, умело прикасающегося своим инструментом к самому ядру болезни, чтобы удалить его. Но тут же он дает и исцеляющее средство — новый идеализм, веру науки и любви в то божественное Новое, которое принадлежит всему человечеству, веру в гуманность, ту живую, органическую действительность, могучее сознание которой присуще всякому здоровому человеку.

В ряде статей я пытался проанализировать эту глубокую мысль. Здесь я хочу лишь напомнить об ее благодетельном влиянии на все те искренние души, которые в этом мировом кризисе были удручены бессилием своих духовных вождей и крушением всех своих, казалось бы, незыблемых религиозных и светских идеалов. В то время как церковь и социализм, с их огромной численной и моральной мощью, ни секунды не задумываясь, стали на сторону войны, одинокий, осужденный, заточенный мыслитель с презрительною улыбкою взирал на картину разнузданного безрассудства и грубого насилия Но это не поколебало его твердой веры. «Именно оттого, что это война, он хочет писать книгу о мире». И, думая о своих братьях-единомышленниках, более слабых и более сломленных, чем он сам, он посвящает им эту книгу, «чтобы убедить их, что эта пугающая их война  {7}  представляет собой лишь преходящее на земле явление, не стоящее того, чтобы относиться к нему серьезно». Он говорит это с тою целью, чтобы «внушить хорошим и справедливым людям свою непоколебимую уверенность».

Пусть эта уверенность воссияет над теми, кто прочтет его книгу! И пусть они благодаря этой книге приобщатся к великой, героической радости свободной мысли, которая одна только противостоит целому миру насилия и безумия, уверенная в своей конечной победе!

ХАРАКТЕР И ИСТОРИЯ
ВОЗНИКНОВЕНИЯ НАСТОЯЩЕЙ КНИГИ

(Предисловие автора)

В этой книге я постарался нелицеприятно осветить войну — явление, к которому я раньше относился совершенно безразлично, видя в нем нечто чуждое мне, нечто давно преодоленное моим миросозерцанием и моим мышлением. Но эта книга написана мною под гнетом обстоятельств, которые я ощущал почти с физическою болью. Я счел себя вынужденным протестовать против явления, которое, сперва к моему крайнему изумлению, а затем и глубокому негодованию, уничтожило все, что до этого я благоговейно почитал. Ныне я знаю, что такое война. Теперь мне ведомо, какова власть демонов прошлого даже над нами, людьми нового времени, и отныне я ненавижу войну, по крайней мере войну XX века! Это основное настроение я не мог и не хотел отрицать. Поэтому неизбежно, что инакомыслящие откажут моей работе в объективности. Однако я надеюсь, что все непредубежденные без труда и сразу увидят, где я выступаю в роли ученого и где во мне говорит просто человек.

Впрочем, мне отнюдь не страшна та оценка, которую еще со времен Сократа весьма охотно применяли к людям, проверявшим свое научное миросозерцание на вопросах житейской практики. Тем не менее мне не хотелось бы, чтобы кое-кто из моих друзей был введен в заблуждение подобной критикою. Поэтому я вкратце разъясню, что я понимаю под научной объективностью, особенно при рассмотрении явления, подобного войне, явления, важнейшие основы которого скрываются в наиболее сокровенных и глубоких тайниках человеческой души. Кто вздумал бы обойтись без этих основ, тот по необходимости не пошел бы дальше поверхностного анализа всего явления. Между тем настоящая объективность, вполне совместимая со страстною убежденностью, вовсе не состоит в том, чтобы открещиваться  {9}  от вопросов, которые мы не в силах разрешить вполне, а в том, чтобы равномерно использовать все то,что может способствовать их разрешению.

Высшим достижением современной науки представляются нам «объективные методы». Обратите сугубое внимание на то, что только методы должны быть объективны. Необходимо объективно собирать отдельные данные; выводы же из последних всегда будут отличаться некоторою гипотетичностью и, следовательно, в известном смысле субъективностью. Представители математики (т. е. «наиболее объективной науки») — Пуанкаре, Лоренц, Эйнштейн — подчеркивали в последнее время именно это обстоятельство, освещая его с самых различных точек зрения.

Если сказанное приложимо к математике, то оно тем более применимо к физике, еще гораздо более к естествознанию и в наивысшей мере ко всем тем областям знания, в которых естествоведением пользуются лишь в качестве метода. Тут чрезмерная объективность даже вредна; это отлично известно противникам естествознания. Так, например, один из них заявил недавно: «Никто объективно не знает, кто его отец, и о своей матери он не может говорить с уверенностью, так как ему приходится полагаться на, быть может, лживые уверения матери, врача или повивальной бабки. А раз мы даже не в состоянии установить в точности, кто наши родители, как же нам объективно доказать, что наши прапрародители происходят от обезьян?»

Ясно, что при столь повышенных требованиях всякий прогресс в области наших знаний задерживается. При такой робости никакой успех здесь невозможен. В выигрыше может в крайнем случае оказаться лишь тот, кто со своим вечным «постольку — поскольку» надеется спасти, помимо одной истины, еще всякого рода веру. Для обогащения нашего позитивного знания мужественная односторонность необходимее, чем всюду посредничающая половинчатость; последняя может вносить лишь коррективы в уже существующее, но отнюдь не в силах творить новое. Каждый инстинктивно чувствует, что эта половинчатость сводится, в сущности, к отсутствию культуры и стиля. Однако наше время, стремящееся к объективности и всесторонней «справедливости», вполне серьезно считает возможным объединять веру со знанием, красоту с модою, искусство с  {10}  наживою, войну с гуманностью, либеральное миросозерцание с социальным, космополитизм с национализмом и мн. др.

Подобного рода объективность внутренне никогда не обоснована. Но при всех явлениях окружающей нас природы она, во всяком случае, настолько допустима, насколько нет необходимости судить об этих явлениях всесторонне. Так, например, мы можем признавать извержение вулкана одновременно красивым и губительным явлением или усматривать в прыжке тигра грациозность, ни минуты не забывая, что такой прыжок может стоить человеку жизни. Ведь вулкан, несомненно, представляется частью непроизвольно действующей природы, да и тигра мы, конечно, вправе считать по меньшей мере ее же частью. Это — феномены природы; их воздействие мы в силах изменять (напр, не селясь в вулканических местностях и уничтожая тигров), но самих этих явлений мы никогда не изменим. Поэтому человеку предоставляется тут право рассматривать эти явления в качестве постороннего «зрителя» с любой, свободно избираемой им точки зрения.

Иначе обстоит дело с поступками человека. Пока мы не отказываемся от права самооценки своей личности и стремления к нами самими поставленным целям, приходится оценивать человеческие поступки всецело с точки зрения отдельной личности. Между тем война — деяние человеческое, и, как таковое, она требует точной оценки. Всякий компромисс в этом вопросе был бы неясностью, должен был бы считаться, пожалуй, безнравственным.

Войну можно любить или ненавидеть: подобно кроткому Гербарту («Введение в философию», учебник, §93), можно чувствовать «неприязнь к борьбе» или, подобно воинственному Иерингу («Борьба за право»), подчеркивать свое «сочувствие к борьбе»; но если не одобряешь войны в принципе, то нельзя стараться и оправдать ее указаниями на разные привходящие обстоятельства. Раньше чем судить о войне, ее следует всесторонне осветить. И только посредственные умы могли додуматься до оценки ее со всех или хотя бы только с двух сторон.

Это предварительное объяснение представлялось мне необходимым для того, чтобы определить характер объективности данной книги. Я старался по возможности объективно подобрать материал; последний я использовал затем под углом зрения  {11}  одной руководящей идеи — идеи гуманности. Если угодно, и эту идею можно формулировать объективно таким образом: фактически существует только одно genus humanum (род людской), и этот род людской, как доказано, представляет собой единый организм. Впрочем, установление этого факта означало бы антиципацию данной книги, позитивное содержание которой определяется доказательством этой объективной основы, идеей гуманности.

Внешним для меня поводом заняться такими вопросами, которые до этого были мне чужды, явилось «октябрьское воззвание 93», т. е. манифестация, неприятное впечатление от которой легко мог бы предвидеть всякий непредубежденный человек¹.

Хотя в настоящее время всякий посочувствует нам, которые тогда оказались непредубежденными, многие, пожалуй, не одобрят того, что я исхожу именно из немецкого воззвания при наличии достаточного числа достойных порицания иностранных воззваний. Итак, это немецкое воззвание фактически явилось поводом. Кроме того, я здесь с самого начала подчеркиваю, что данная книга написана главным образом для немцев; поэтому она вообще во всех своих деталях базируется почти исключительно на явлениях немецкой жизни. Независимо от того, что на основании лишь отрывочно доходящих до нас извлечений из иностранной прессы мы можем составить себе лишь неполную картину о настроениях, господствующих за границею, желательная внутренняя независимость достижима только в том случае, если мы, прежде чем осведомиться, грешат ли за нашими пределами, позаботимся, чтобы не грешили внутри наших пределов. Более чем когда-либо всякий человек и всякий народ обязан взять на себя часть ответственности и вины за происходящее. И если даже какая-либо иностранная ученая  {12}  корпорация выступила бы с такой же печальной манифестацией, с какою выступили слишком страстные авторы немецкого воззвания, то именно тем, кто дорожит национально-германскою культурою, следовало бы проявить лишь второстепенный интерес к заграничным манифестациям: Германия ответственна ведь только за свои поступки и за свои слова.

Эту нашу предварительную принципиальную точку зрения следует определенно иметь в виду Иначе то обстоятельство, что здесь и в последующем в качестве примера зловредности войны привлекается главным образом Германия, могло бы вызвать предположение, будто настоящая книга безусловно оправдывает тех, кто усматривает в германском народе воплощение худшего варварства.

Так как указанное воззвание могло набросить тень на наше славное прошлое, то оно и должно побудить всякого друга отечества и человечества (оба эти понятия не должны противоречить друг другу) к протесту¹. В достаточной мере известное воззвание перепечатывается здесь еще раз полностью².

Воззвание к культурному человечеству

«Мы, представители германской науки и искусства, пред лицом всего культурного мира протестуем против той лжи и клеветы, которыми наши враги стремятся запятнать чистые побуждения Германии в насильственно навязанной ей тяжелой борьбе за существование. Железные уста событий опровергли распространение вымыслов о немецких поражениях. Тем усерднее пущены теперь в ход извращения и заподазривания. Против них-то мы и возвышаем свой громкий голос. Да будет он глашатаем истины!

1. Неправда, будто Германия — виновница этой войны. Ни народ, ни правительство, ни император не желали ее. Со стороны немцев были приложены крайние усилия для ее предотвращения. Документальные доказательства этого  {13}  открыты всему миру. За 26 лет своего царствования Вильгельм II достаточно часто выступал в роли оградителя всеобщего мира; достаточно часто признавали это даже наши противники. Тот самый император, которого они теперь осмеливаются называть Аттилою, в течение десятилетий подвергался с их стороны насмешкам за свое непоколебимое миролюбие. Лишь когда на наш народ набросились уже давно подстерегавшие нас у трех границ значительные силы, народ наш восстал, как один человек.

2. Неправда, будто мы преступно нарушили нейтралитет Бельгии. Можно доказать, что Франция и Англия еще раньше решились на его нарушение. Известно, что Бельгия согласилась на это. Было бы самоуничтожением, если бы мы их не предупредили.

3. Неправда, будто жизнь и имущество хотя бы одного бельгийского гражданина подверглись нападению со стороны наших солдат без того, чтобы это не было вызвано неизбежной самозащитою. Ибо беспрерывно и постоянно, вопреки всем увещаниям, население обстреливало их исподтишка, уродовало раненых, умерщвляло врачей при исполнении ими своих самаритянских обязанностей. Нет более подлого извращения истины, чем то, когда замалчиваются преступления этих гнусных наемных убийц с целью вменить понесенную ими справедливую кару в преступление немцам.

4. Неправда, будто наши войска дико неистовствовали в Лувене. Им с тяжелым сердцем пришлось ответить неистовствовавшему населению, изменнически напавшему на их стоянки, обстрелом части города. Наибольшая часть Лувена уцелела. Знаменитая ратуша осталась нетронутою. Ценою самопожертвования наши солдаты спасли ее от пожара Если во время этой ужасной войны были разрушены или еще подвергнутся разрушению памятники искусства, то об этом пожалеет всякий германец. Но в такой же мере, в какой мы никому не уступали в любви к искусству, мы решительно отказываемся добиваться сохранения памятников искусства за счет германского поражения.

5. Неправда, будто наш способ ведения войны пренебрегает нормами международного права. Нашей армии неизвестна недисциплинированная жестокость. На востоке же кровь умерщвленных русскими ордами  {14}  женщин и детей орошает землю, а на западе пули «дум-дум» разрывают тела наших воинов. Выступать в роли защитников европейской цивилизации имеют наименьшее право те, которые заключили союз с русскими и сербами и являют миру гнусное зрелище натравливания монголов и негров на белую расу.

6. Неправда, будто борьба против нашего так называемого милитаризма не есть борьба против нашей культуры, как лицемерно уверяют наши враги. Не будь немецкого милитаризма, германская культура была бы сметена с лица земли. Для ее ограждения возник он в государстве, которое в течение столетий подвергалось разбойным нападениям в такой степени, как никакая другая страна. Немецкое войско и немецкий народ едины. Это сознание объединяет в настоящее время узами братства 70 миллионов немцев без различия степени образования, сословий и партий.

Мы не можем вырвать у своих врагов отравленное орудие лжи. Мы только можем возвестить всему миру, что они клевещут на нас. Вам, которые нас знаете, которые доселе вместе с нами охраняли высшее достояние человечества, вам мы заявляем: “Верьте нам! Верьте, что мы доведем эту борьбу до конца, как народ культурный, которому заветы Гёте, Бетховена, Канта столь же святы, как его очаги и его почва. За это мы вам ручаемся своими именами и своею честью!”».

Воззвание было подписано 17 художниками, 15 естествоведами, 12 богословами, 9 поэтами, 7 юристами, 7 врачами, 7 иаориками, 5 художественными критиками, 4 философами, 4 филологами, 3 музыкантами, 2 политиками и 1 театральным деятелем, в общей сложности, следовательно, 93 отчасти широко известными немцами. Среди них имеется 15 естествоведов. Если число это, в сравнении с 78 прочими (35 занимающихся искусством, 16 посвятивших себя этике, 20 представителей гуманитарных наук и 7 врачей), и не слишком велико, то среди них имеются почти все германские мировые знаменитости. Между тем именно естествоведа должна была бы смутить по крайней мере форма воззвания, если бы даже он и сочувствовал его тенденции. Можно не касаться вопроса о том, справедливо ли отвергать лживые сообщения иностранной прессы и при этом не упоминать о диких измышлениях немецких газет (впрочем, уже в то время всему миру было известно, каким ничтожным  {15}  оказался, напр, материал германской комиссии, назначенной для выяснения творимых бельгийцами жестокостей), хотя именно указание на то, что не следует верить ужасам, распространяемым относительно неприятельских войск, заставило отнестись с симпатиею к некоторым уже тогда появившимся воззваниям представителей иностранной интеллигенции.

Но данное воззвание заключает в себе шестикратное утверждение «неправда». А между тем пять из шести пунктов, несомненно, не могут претендовать на истинность. Никто уверенно не может сказать, провинился ли кто-нибудь в чем-нибудь или нет (п. 1), действует ли он преступно или по принуждению (п. 2), мстит ли он грубо или с тяжелым сердцем (п. 4), являются ли милитаризм и культура контрастами или понятиями, близко друг к другу стоящими (п. 6), и, наконец, выполнил ли или нарушил кто-либо расплывчатые и изменчивые нормы международного права (п. 5). Оценка зависит тут в каждом отдельном случае исключительно от чувства справедливости говорящего. По другой, не менее веской, причине и по поводу пунктов 3 и 5 (содержащих положительные указания на то, что произошло в Бельгии и Восточной Пруссии) категорическое заявление «неправда» было неуместно, потому что в лучшем случае сведения могли исходить лишь из «самого достоверного» источника. Между тем отрицательного заверения, будто «не было без необходимости совершено ни одного нападения на жизнь и имущество кого-либо из бельгийских граждан», никто по чистой совести не примет за истину. Разумеется, каждому предоставлено право считать верными вещи, в правдивости которых он убежден по моральным основаниям. Но это не относится к «представителям науки»: главный отличительный признак последней состоит в том, что она считает истинным только то, в чем мы убеждены на основании объективных изысканий. Распространением этой объективной истины наша современность обязана отчасти добросовестности немцев, и отречение от последней нельзя поэтому признать без всяких оговорок актом патриотическим.

Три приведенных главных свидетеля (Гёте, Бетховен и Кант) навряд ли подписали бы подобное воззвание. Именно они все трое выявили свою объективность по отношению к войне.

Индифферентизм Гёте, особенно во время освободительной войны, и его позднейшее резко отрицательное отношение к  {16}  «патриотничанью» немцев достаточно часто вызывали порицание. Однажды он в сердцах воскликнул даже: «Пройдет еще несколько столетий, раньше чем о немцах можно будет сказать, что давно миновало время, когда они были варварами». Кант обнародовал во время первой коалиционной войны свой «Проект вечного мира», где он с изумительной независимостью отстаивал французские учреждения, против которых боролось его отечество. При этом нечего и упоминать о том, что творец критической философии никогда не стал бы говорить об истине в тех случаях, когда речь может идти лишь о мнениях.

Наконец, последнее великое творение Бетховена (Девятая симфония) является гимном в честь братства всего человечества, а ту симфонию, которую он сам считал своим лучшим произведением (Третью), он посвятил смертельному врагу Германии — Бонапарту¹.

Подобно подписавшимся под воззванием, и я уверен, что германская мысль победит, если для нее завещание этих трех звезд «будет столь же свято, как и ее земное достояние». Однако я не считаю случайностью, что упомянутые три величайших германца смотрели на борьбу народов иначе, чем современное поколение. Ибо, несмотря на развитие техники, войска и торговли, наиболее характерною добродетелью немца все-таки остается разумная (сознательная) справедливость.

Пусть путь к величию для нас, немцев, касается Эссена, Потсдама и Гамбурга, но он не должен оставлять в стороне Веймар.

Указанное воззвание, отрицавшее все то высокое и прекрасное, что нами мысленно связывалось с представлением о науке, оказалось подписанным величайшими сынами Германии. Лучшие германские исследователи и искатели истины поддержали подобного рода «истину». Правда, некоторые могли в свое оправдание (если это вообще оправдание) сослаться на то, что они вовсе не читали воззвания, а дали свои подписи в ответ на телеграфное приглашение известного политического деятеля и представителя политического центра. Во всяком случае, было бы  {17}  крайне желательно подробнее узнать несомненно весьма своеобразную историю возникновения указанного воззвания. Как бы то ни было, это воззвание было опубликовано и распространено. Поэтому я, из уважения к германской культуре, почувствовал себя обязанным выступить с возражением. С этой целью я набросал проект краткого протеста и представил его на рассмотрение моему уважаемому другу и идейному товарищу Альберту Эйнштейну. Мы оба привлекли затем к этому делу еще доктора О.Бюка и профессора Вильгельма Ферстера и выработали совместно, в середине октября 1914 г., следующую окончательную редакцию протеста:

Воззвание к европейцам

«В то время как успехи техники и средств сообщения побуждают нас категорически признать фактическое установление международного общения и тем самым факт мирового культурного значения, никогда еще ни одна война не нарушала в такой значительной степени солидарности совместной культурной работы, как нынешняя. Быть может, это явление только потому так ясно сознается нами, что существовало столь много общих связей, нарушение которых ощущается нами болезненно. И если такое положение дел и не изумляет нас, то те лица, сердцам которых мало-мальски дорога указанная общемировая культура, были бы, казалось, вдвойне обязаны ратовать за поддержание этих принципов. Между тем именно те, от кого это можно было бы скорее всего ожидать, т. е. преимущественно люди науки и искусства, до сих пор высказали почти исключительно взгляды, позволяющие предполагать, что с нарушением фактического общения исчезло и самое желание его восстановления; эти люди говорили под влиянием понятного воинственного настроения и расположены не в пользу мира.

Подобное настроение не может быть оправдано никаким национальным порывом. Оно недостойно того, что до сих пор понималось под именем культуры. Если оно захватит всех образованных людей, то это будет несчастием. Притом не только несчастием для культуры, но — и в этом мы твердо уверены — несчастнее для того, ради чего в конечном счете развернулось все это варварство, а именно для национального существования отдельных государств.  {18} 

Благодаря технике мир стал меньше; государства обширного полуострова, носящего название «Европа», ныне так близко прижаты друг к другу, как в былые времена города любого небольшого полуострова на Средиземном море. Европа (пожалуй, можно сказать: почти весь мир), благодаря разнороднейшим взаимоотношениям ее населения, представляется единством, базирующимся на нуждах и переживаниях каждого отдельного ее жителя.

И вот нам представляется что обязанность образованных и здравомыслящих европейцев — по крайней мере попытаться воспрепятствовать тому, чтобы Европу, вследствие недостаточности общей ее организации, постигла та же трагическая участь, которая некогда постигла Грецию. Неужели Европа должна постепенно истощить себя братоубийственной войною и погибнуть? Ведь ныне свирепствующая борьба навряд ли сделает кого-нибудь победителем, оставив, вероятно, одних лишь побежденных. Поэтому представляется не только уместным, но и безусловно необходимым, чтобы образованные люди всех государств использовали свой авторитет для того, чтобы (каков бы ни был доселе еще не известный исход войны) условия мира не стали источником будущих войн, а чтобы, наоборот, факт превращения этою войною всех европейских взаимоотношений в состояние известной текучести и неустойчивости был использован в целях образования из Европы органического целого. Технические и интеллектуальные предпосылки для этого налицо.

Каким образом осуществимо такое преобразование Европы, здесь развивать не место. Нам хочется только принципиально подчеркнуть нашу твердую уверенность в том, что настало время, когда Европе надлежит выступить в качестве единства для ограждения своей территории, своего населения и своей культуры.

Мы уверены, что эта воля в скрытом виде имеется у многих, и солидарным провозглашением этой воли мы желаем достичь того, чтобы она претворилась в силу¹.  {19} 

С этою целью в первую голову нам представляется необходимым объединение всех тех, кому понятна и дорога европейская культура, т. е. тех людей, которых некогда Гёте пророчески назвал «хорошими европейцами». Нельзя ведь терять надежды, что их дружное слово (даже при лязге оружия) прозвучит не совсем незаметно, особенно если среди этих «хороших европейцев завтрашнего дня» окажутся все те, кто уже сегодня пользуется уважением и авторитетом в глазах своих образованных коллег¹.

Итак, необходимо, чтобы европейцы объединились. И если, на что мы надеемся, в Европе найдется достаточно европейцев, т. е. лиц, для которых Европа — не только понятие географическое, но и нечто близкое их сердцу, то мы попытаемся кликнуть клич и создать такой союз европейцев. Пусть этот союз затем выскажется и решит вопрос.

Сами мы только призываем к этому. Обращаясь к вам, если вы разделяете наш взгляд и, подобно нам, готовы способствовать по возможности полному выявлению воли всей Европы, мы просим вас не отказать нам в своей подписи».

Хотя при частном распространении этого воззвания мы и встречали многократно выражавшееся сочувствие, однако даже солидарные с нами лица отказывались подписаться под воззванием: одним сказанное о Греции представлялось исторически не совсем правильным; другие полагали, что подобное воззвание уже запоздало; третьи, наоборот, считали его преждевременным; иные находили вообще неуместным вмешательство науки в политические распри и т. д Большинство же было либо слишком трусливо, либо принципиально не разделяло нашей точки зрения. Даже наилучшие немцы в те дни не желали быть «хорошими европейцами» или не решались быть ими. Но так как воззвание могло иметь значение лишь в том случае, если бы оно было скреплено подписями признанных имен, то мы вовсе отказались от своего плана.  {20} 

С глубоким огорчением констатировали мы свое одиночество. Наше утешение (что благоразумие всегда было свойством меньшинства) не представлялось нам даже заносчивым: слишком открыто лгали люди или слишком легковерно поддавались мы обману. Нигде не замечалось хотя бы стремления к истине. Люди желали воодушевиться и добровольно соглашались на обман: значимостью обладало настроение, а не обоснование, инстинкт, а не свободная воля. Охотно выделялись мы среди массы интеллигентов, которые, не задумываясь, отстранились от всего специфически человеческого. Расчет на сознательную культурность этих кругов оказался ошибочным. При таких обстоятельствах я счел своей обязанностью высказать и обосновать, по мере своего разумения, как свое личное мнение то, в чем я усматривал справедливость и строгую неизбежность. При этом я имел в виду тех, кого я и сейчас имею в виду, — представителей молодежи. Поэтому я объявил на летний семестр 1915 года курс на тему «Война как биологический фактор в процессе развития человечества» и приступил к его разработке. Но вследствие того, что я как врач был призван на военную службу, а затем переведен в крепость Грауденц, и этот план потерпел крушение. Тогда мне больше ничего не оставалось, как попытаться объединить в форме книги свои заметки, предназначенные для устного изложения.

Я все еще придерживаюсь того мнения, что именно в годы этой великой войны должна быть написана книга, трактующая о мире. Во время братоубийственной борьбы Европы должна быть подчеркнута мысль об европейском единении; конечно, не для упомянутых нескольких сбившихся с пути ученых (они и сами сумеют разобраться в этом вопросе), но для бесчисленного множества других людей, ныне не знающих, как им поступить дальше, внутренне и внешне вынужденных начать всю свою жизнь сызнова, потому что все они нашли разбитыми многие из глубоко, хотя и не вполне ясно, осознанных ими идеалов. Для таких людей я решил написать книгу и убедить их, что война (притом не только данная, но и война вообще) представляет собой явление преходящее, не заслуживающее слишком серьезного к себе отношения. Для достижения этой цели, для того, чтобы внушить хорошим и справедливым людям чувство моей непоколебимой уверенности, я постарался развить на основе проблемы войны мировоззрение, которое мог бы  {21}  принять каждый и при помощи которого всякий смог бы ориентироваться.

Таким образом, эта книга о мире возникла в самый разгар воинственной деятельности Грауденца, и маленькая крепость одновременно оказалась для нее тормозом и стимулом. Тормозом служили недостаток книг и отсутствие лиц, советами которых я мог бы воспользоваться в таких областях знания, в которых я не был специалистом. Тем не менее несколько друзей значительно помогли мне различными указаниями и фактическими поправками. За это я приношу им тут свою глубокую благодарность.

Затем я не могу не пожалеть о том, что записанные мною в ограниченном числе, да и то лишь бегло и сжато, цитаты, которыми я думал воспользоваться в своих лекциях, не могли быть мною точно проверены. Между тем это было бы особенно важно: целый ряд цитат, из необъятной массы которых я мог привести здесь только некоторые, показывает, что до начала эры современного милитаризма никогда, на протяжении всей мировой истории, ни один более или менее выдающийся человек не усматривал в войне что-либо великое и прекрасное. Конечно, даже исчерпывающий материал не вполне подтвердил бы такое доказательство от противного: всегда кто-нибудь мог бы возразить, что отзывы лиц, упоенных войною, просто опущены мною. Но пусть кто-либо из очень многих охваченных сегодняшним опьянением интеллигентов попытается доказать обратное!

Вдохновляла меня в моем труде постоянно камера Фрица Рейтера¹ в нашей крепости. На том месте, где этот германский  {22}  патриот в течение ряда лет просидел в заключении за то, что верил в Германию, его бывшие тюремщики воздвигли впоследствии храм, доказав тем самым, что не знает вечности и реакция. Останемся же при убеждении, что те самые люди, которые еще ныне клеймят как измену отечеству гётевское понятие европейца, будут через несколько лет преклоняться перед ним, подобно тому как преемник коменданта крепости Курьбе, некогда призванного держать Рейтера в заточении, ныне-обязан заботиться о сохранении в порядке того музея в который превращена камера Рейтера.

В той же мере, в какой наши предки, опережая свое время, вдохновлялись идеею единой Германии, готовы и мы бороться за единую Европу.

С этою надеждою написана настоящая книга. Если бы мне удалось убедить хотя бы нескольких людей в этической и естественноисторической обоснованности понятия «европеец» и тем несколько уменьшить шансы новой войны, то это было бы такою наградою за мой труд на которую я едва осмеливаюсь рассчитывать. Но будь что будет: книгу эту необходимо было написать.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Г. Ф. Николаи

Биология войны. — СПб. Издательство «Манускрипт», 1995. — 304 с.

ISBN 5-87593-006-3

Г. Ф. Николаи

БИОЛОГИЯ ВОЙНЫ

Издательская лицензия №062986 от 14.09.1993г.

Сдано в набор 13.06.95. Подписано в печать 30.06.95.
Формат 84×108¹/₃₂. Гарнитура Гельветика. Печать офсетная.
Печ. л. 19. Тираж 12000 экз. Зак. 269

Отпечатано с готовых диапозитивов
в ордена Трудового Красного Знамени ГП “Техническая книга”
Комитета Российской Федерации по печати.
198052, г. Санкт-Петербург, Измайловский пр., 29