ЖАН-БАТИСТ ЛАМАРК

ИЗБРАННЫЕ

ПРОИЗВЕДЕНИЯ

В ДВУХ ТОМАХ

РЕДАКЦИЯ
И.М.ПОЛЯКОВА И Н.И.НУЖДИНА

ПЕРЕВОД А.В.ЮДИНОЙ

ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
МОСКВА 1959

ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКЦИИ

1959 год — знаменательная дата в истории эволюционной теории — учения об историческом развитии органического мира. 150 лет тому назад, в 1809 г., в Париже был издан известный труд великого французского натуралиста Ламарка «Философия зоологии». 100 лет назад в Лондоне вышел бессмертный труд Чарлза Дарвина «Происхождение видов». Если Ламарк был первым ученым, сформулировавшим целостное учение о развитии органического мира, то полная победа эволюционной теории пришла уже в форме дарвинизма. Важнейшие принципиальные положения сближают корифеев науки Ламарка и Дарвина.

Редакционная коллегия серии «Классики науки» и редакция настоящего издания приурочивают выход в свет II тома избранных сочинений Ламарка к этой знаменательной дате.

Первый том, вышедший в конце 1955 г., содержал «Вступительные лекции к курсу зоологии» (1800—1806), «Философию зоологии» (1809) и несколько небольших работ Ламарка, а также комментарии к ним.

Во второй том мы включили «Введение» к «Естественной истории беспозвоночных животных» (1815), три статьи из «Нового словаря естественной истории» Детервилля (1817) и последний труд Ламарка, носящий итоговый, синтетический характер,— «Аналитическая система положительных знаний человека» (1820). Все эти труды Ламарка имеют огромное значение для понимания его эволюционного учения, а также его философских, общебиологических и  {10}  психофизиологических концепций. «Введение» и статья «Привычка» впервые издаются на русском языке.

Во второй том включены две нигде и никогда ранее не издававшиеся работы Ламарка, которые впервые увидят свет на русском языке: «Аналитический обзор», относящийся, по-видимому, к 1810—1814 гг., и «Вступительная лекция к курсу зоологии 1816 г.». Эта важная публикация могла быть осуществлена только благодаря исключительной любезности директора Национального музея естественной истории в Париже, академика, профессора Р. Гайма, который, в ответ на нашу просьбу, прислал микрофильмы соответствующих рукописей Ламарка, хранящихся в архиве центральной библиотеки Музея. Редакция пользуется возможностью принести профессору Р. Гайму, а также библиотекарю г-же М. Мадье, много содействовавшей подбору нужных нам материалов, свою глубокую признательность.

К тому приложены сопроводительные материалы — статьи, комментарии, библиография и указатель имен.

ЕСТЕСТВЕННАЯ
ИСТОРИЯ
БЕСПОЗВОНОЧНЫХ
ЖИВОТНЫХ
ВВЕДЕНИЕ

Титульный лист первого тома первого французского издания
«Естественной истории беспозвоночных животных»
Париж, 1815

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я полагал, что прежде чем наступит конец моей жизни, я должен изложить в новом труде¹, который можно было бы рассматривать как второе издание моей «Systeme des animaux sans vertebres», основные факты, собранные мной для моих лекций, как о животных вообще, так и о тех из них, которые были предметом моего наглядного преподавания в Музее естественной истории, а также мои наблюдения и размышления об источниках этих фактов. Помимо того, в этом труде должны были быть представлены в определенном порядке классы, роды и главные виды беспозвоночных животных и приведены наиболее существенные факты, касающиеся их организации, а также способностей, приобретаемых ими в зависимости от этой последней. Поэтому мне казалось, что настоящий труд мог бы служить, если можно так выразиться, оправдательным материалом того, что было опубликовано в моей «Philosophie zoologique», и тех новых идей, которые я развиваю здесь во «Введении».

Всякий, кто любит изучать природу, кто интересуется, в частности, изучением животных и кто много их наблюдал, сможет установить путем рассмотрения всех фактов, приводимых мною о животных, являются ли результаты моих наблюдений и моих размышлений столь обоснованными и столь необходимыми, какими они мне кажутся. В положительном случае, улучшенные или исправленные чужими наблюдениями, они будут служить прогрессу науки.  {18} 

Достаточно известно, насколько интересно наблюдать и изучать животных, насколько своеобразны, помимо того, беспозвоночные животные по различиям их организации и по способностям, которые они получают в зависимости от этой последней. Поэтому никакие средства, которыми можно себя обеспечить, изучая этих животных, никакие рассуждения о них не покажутся излишними, если хотят составить себе правильное понятие о них, словом, если хотят всесторонне их изучить.

Таким образом, особая точка зрения, с которой я рассматривал животных, а также выводы, сделанные мною из всего того, что мне удалось собрать относительно их, наконец, общая теория, которую я выдвигаю в связи со всем тем, что касается этих интересных существ,— все это представляется мне заслуживающим большого внимания. Следовало бы установить, если это окажется возможным, в какой степени я был прав во всем том, что мною изложено по этому вопросу.

Здесь, действительно, найдут поистине общую теорию об источнике существования, способе бытия, способностях, изменчивости и явлениях, свойственных организации различных животных,— общую теорию, части которой всегда связаны, всегда последовательную в своих принципах и приложимую ко всем известным случаям. Эта теория является, как мне кажется, первой и, следовательно, единственной, предложенной в этой области, ибо мне неизвестен ни один труд, который содержал бы иную теорию с подобной же совокупностью принципов и соображений, лежащих в их основе.

Обоснована ли эта теория, которая признает за природой способность создавать что-либо, и даже создавать все то, что мы наблюдаем? Без сомнения, она мне представляется именно такой, поскольку я выступаю с ней в печати и поскольку мои наблюдения, по-видимому, полностью и во всем ее подтверждают. Если о ней будут судить иначе, то, по всей вероятности, будут пытаться заменить ее другой теорией, столь же общей, такой, которая будет иметь своей целью достигнуть еще большего согласования ее со всеми наблюдаемыми фактами. Однако я не считаю это возможным.  {19} 

Быть может, мне возразят, что то, что мне кажется столь правильным, столь обоснованным, является не чем иным, как моим личным мнением, соответствующим уровню моих познаний; быть может, будут утверждать, что все, что является результатом наших суждений, всегда подвержено ошибкам, и что достоверными на самом деле являются для нас только факты, установленные путем наблюдения.

На это я отвечу, что эти философские соображения, весьма правильные вообще, тем не менее, подобно многим другим соображениям, имеют свои границы и свои исключения.

Без сомнения, наши суждения весьма подвержены ошибкам, ибо, несмотря на то, что они всегда соответствуют тем элементам, которые мы в них вводим, и что, с этой точки зрения, они редко бывают неправильными, все же у нас почти никогда не бывает уверенности в том, что мы использовали в каждом из этих актов нашего ума те элементы, и притом всю совокупность их, которые необходимо было применить.

Однако бывают случаи, когда наши суждения представляют собой не только плод нашего отношения к наблюдаемым фактам, но являются результатом силы вещей, которая при рассмотрении этих фактов, особенно если мы сумели их объединить, управляет нами помимо нашей воли. И вот эта властно воздействующая на нас сила вещей, когда мы научаемся ее понимать, становится для нас могущественным началом, которому не уделяют достаточного внимания, началом, заставляющим делать исключения из приведенных выше слишком общих утверждений. Таким образом, бывают случаи, когда наши выводы становятся вынужденными и не допускают никакого произвола².

Теперь представьте себе, что после того, как я собрал по поводу важного предмета, которым я занимаюсь в продолжение сорока лет, многочисленные и наиболее существенные факты, после того, как я рассмотрел все эти факты, в результате этого и проявилась сила вещей, позволившая мне открыть и постепенно разработать теорию, представленную мною здесь, теорию, которую я, без сомнения, не мог бы создать, если бы не было причин, приведших меня к ней.  {20}  И вот, хотя меня, возможно, будут упрекать в том, что в этом труде я высказал мои мысли в слишком категорической форме, нетрудно понять, что меня влекло, помимо моей воли, выразить мою глубокую убежденность и что я мог излагать только так, как я понимал.

Быть может, мне сделают и другой упрек, ибо может показаться странным, что я рассматриваю ряд вопросов, с первого взгляда кажущихся весьма далекими от тех, которые одни только должны были бы служить предметом моего рассмотрения. Между тем, если глубже вникнуть во все эти вопросы, станет понятной их тесная связь с вопросами, имеющими непосредственное отношение к моему труду, и даже станет понятной необходимость для меня оценить их взаимную зависимость и показать, что все они являются неотъемлемыми элементами тех выводов, к которым я пришел.

Настоящий труд есть труд серьезный; он имеет своей целью только сообщение знаний и не может, но своей природе, обладать некоторыми из тех качеств, которые многие читатели привыкли находить в ряде других работ. Моему сочинению будет тем более трудно привлечь к себе все то внимание, в котором оно нуждается, что вкусы и условия нашего времени побуждают уделять внимание предметам, совершенно чуждым моему труду. Наконец, поскольку этот труд, по-видимому, должен интересовать только определенный круг читателей, именно тех читателей, взгляды которых он стремится изменить, то все то, что в нем есть действительно заслуживающего внимания, останется, быть может, еще долгое время мало известным.

Я знаю, однако, что со многих точек зрения содержание этого труда действительно важно и что было бы полезно отнестись к нему серьезно. Именно таково было мое убеждение, поддерживавшее меня в работе. И вот, если признают, что этот мой труд действительно выполнил назначение, которое я имел в виду, я буду в достаточной мере вознагражден за все мои усилия. Но для того чтобы меня поняли, я нуждаюсь в благосклонности, которую не принято уделять любому автору и которую я всегда стремился заслужить.

В самом деле, известно, что чтение или изучение любого сочинения, в особенности научного, плодотворно лишь при условии понимания  {21}  его в духе самого автора; разумеется, мы должны оставить за собой свободу суждения о том, в какой мере последний приблизился к поставленной цели, ибо, если подходить к изучению того или иного сочинения, проникшись духом отрицания или предубеждения, то самые обоснованные положения и даже самые очевидные истины покажутся лишь ошибками.

Таким образом, в случае расхождения взглядов читателя и тех, которые представлены в изучаемом труде, полезно, чтобы читатель соблаговолил на время отказаться от своей собственной точки зрения, для того чтобы установить гармонию со взглядами автора при рассмотрении вопросов, обсуждаемых последним. Если при этом он найдет, что автор выполнил свою задачу, ему останется только решить на основе фактов и рассуждений, который из двух взглядов на вещи заслуживает предпочтения.

Итак, я жду от каждого читателя, что он согласится привести себя в то состояние духа, о котором я говорил, чтобы он мог полностью усвоить мое понимание вещей и лежащие в основе его мотивы. Что же касается окончательного суждения; которое он вынесет затем, то последнее, каково бы оно ни было, без сомнения, будет тем более благоприятным, чем больше будут ему знакомы приведенные здесь факты, чем глубже он сам вникнет в рассматриваемые вопросы и чем больше он будет наблюдать природу.

Я не говорю здесь об обычной трудности заметить в сочинении, до некоторой степени философском, все, что в нем достойно внимания. Эта трудность, обусловленная то усталостью, то различными отвлекающими мыслями, действительно более или менее велика, в зависимости от большей или меньшей привычки читателя к размышлению, но она реальна, и всякий знает, что при вторичном чтении подобного сочинения обычно в нем находят много такого, чего не могли заметить при первом чтении.

Что касается плана настоящего труда, последовательного развития идей, которые в нем представлены, а также приведенных в нем фактов, полученных путем наблюдения, я счел необходимым придерживаться следующего порядка:  {22} 

Во «Введении», по необходимости несколько пространном, но весьма существенном для понимания предмета, я стремлюсь установить основы зоологии, дать наиболее общие принципы, которые должны служить ее фундаментом, и даже пытаюсь вскрыть самый источник, которому обязаны своим происхождением рассматриваемые явления и предметы.

В самом деле, сначала я сравниваю животных с остальными телами природы; я пытаюсь определить действительные и отличительные признаки тех и других; я привожу наблюдаемые факты из области зоологии, преимущественно — факты, имеющие первостепенное значение, и указываю те выводы, которые мне представляется уместным сделать из них. Далее я исследую вопрос о происхождении различных животных, а также причину возрастающего усложнения их организации и тех способностей, которыми они обладают; выясняю причину многочисленных расхождений, которые могут быть обнаружены между постепенным усложнением [различных ступеней] организации животных и неправильным ходом развития различных систем специальных органов, входящих в состав большей части этих ступеней организации. Далее я показываю, что все, что мы можем обнаружить у животных, и даже их склонности, всецело определяется их организацией и что все наблюдаемые у них явления — это явления чисто органического порядка. Наконец, объяснив, что представляет собой то своеобразное действующее начало, которое мы обозначаем словом природа, я привожу явные доказательства того, что именно этому началу животные обязаны всем, чем они являются.

В заключение настоящего «Введения» я привожу наиболее правильное общее распределение различных существующих животных, принципы, которые должны быть положены в основу этого распределения, и то надлежащее расположение, которое следует придать всему ряду в целом, чтобы он соответствовал порядку, которому следовала природа.

Для того чтобы упорядочить этот разнообразный материал, я разделил «Введение» на семь ясно отграниченных частей, каждая из которых, при всей сжатости изложения, содержит дальнейшее развитие  {23}  идей, приведенных мною в моей «Philosophie zoologique», и дополняет то, чего не хватает в ней, придавая законченность теории, все части которой связаны между собой.

После «Введения» я перехожу к описанию многочисленных беспозвоночных животных, послуживших предметом моих наблюдений, потому что именно они составляют главную тему настоящего труда, и потому что состояние их организации, приобретаемые благодаря ей способности, а также присущие им особенности подтверждают те положения, которые содержатся в этом «Введении».

Итак, я даю последовательное описание различных классов, семейств, родов, установленных среди беспозвоночных животных, и даже многих наиболее изученных видов, входящих в эти роды.

На протяжении всего труда я поместил в начале каждого класса, каждого отряда и даже каждого рода некоторые пояснения, необходимые для лучшего ознакомления с животными, рассмотренными в каждом из этих подразделений. Эти пояснения тем короче, чем менее широкий характер носят соответствующие подразделения и, следовательно, чем меньшую важность они представляют.

Что касается тех видов, которые я привожу при описании каждого рода, то я руководствовался при этом либо определениями авторитетных исследователей, либо моими собственными определениями. Вообще же я привожу их только для того, чтобы подтвердить правильность установления тех (родов, которые я признал или которые я сам установил. Я желал бы иметь возможность привести здесь таблицу видов, настолько исчерпывающую, насколько это позволяет состояние современных знаний, тем более, что составление подобной таблицы чрезвычайно желательно. Однако это потребовало бы длительной и сложной работы, предпринять которую мне не позволяют обстоятельства, лично меня касающиеся, и выполнение которой, быть может, вообще не под силу одному человеку. Таким образом, я, долго не раздумывая и почти без предварительных сопоставлений, привел в каждом роде в одних случаях — небольшое число видов, в других — гораздо более значительное число их, в зависимости от того, располагал ли я большими или меньшими возможностями их изучить.  {24} 

Такова сущность труда, предлагаемого мною вниманию читателей, любителей зоологии и всех тех, кто интересуется изучением природы. Я льщу себя надеждой, что они найдут в нем кое-что полезное, те или иные воззрения, которые они сумеют использовать для содействия прогрессу в области естественных наук.

ВВЕДЕНИЕ

Животные — существа настолько замечательные, настолько интересные, а организация и способности тех животных, о которых мне поручено прочитать курс лекций, настолько разнообразны, что не следует пренебрегать ни одним из средств, которые могут дать нам верное представление о них и осветить по возможности полнее все, что их касается.

Между тем я осмеливаюсь утверждать, что направление, которому следовали при изучении этих замечательных существ, еще далеко не охватывает всего того, что нам важнее всего изучить в них.

В самом деле, если при изучении зоологии вопрос заключался бы только в том, чтобы наблюдать различия формы, отличающие разных животных друг от друга, если бы речь шла только об определении их многочисленных пород, об их объединении в небольшие группы для образования родов, словом, о том, чтобы тем или иным способом расклассифицировать их и тем самым составить огромный систематический перечень видов, известных нам из наблюдений, то нам почти нечего было бы добавить к общепринятому направлению в изучении зоологии. Достаточно было бы усовершенствовать то, что уже сделано, и закончить собирание и определение всего того, что до сих пор не вошло в круг нашего наблюдения.

Но можно найти у животных много других особенностей, помимо тех, которые мы старались у них обнаружить, и в этом отношении предстоит разрушить еще немало предубеждений и исправить немало ошибок.  {26} 

Вот то, в чем, к моему большому удивлению, меня сильнейшим образом убедило изучение животных; вот то, что я могу прочно обосновать и что было уже опубликовано в моих сочинениях. Тем не менее, все это, быть может, еще долго останется бесплодным, ибо причины, поддерживающие эти предубеждения, очень могущественны, и даже разум почти бессилен, когда ему приходится бороться с привычными понятиями, иными словами — с общепринятыми мнениями.

В продолжение ряда лет, с тех пор как мне было поручено читать в Музее ежегодный курс зоологии, а именно курс беспозвоночных животных, т. е. тех, которые не относятся ни к млекопитающим, ни к птицам, ни к рептилиям, ни к рыбам³, я вынужден был тщательно изучать этих животных не только со стороны их общей формы, их наружных отличительных признаков, но, помимо того, со стороны их организации, способностей и привычек; наконец, я должен был быть готовым дать моим слушателям самое правильное понятие об этих животных, со всех указанных точек зрения, по крайней мере в пределах приобретенных мною о них знаний.

Посвятив себя этим обязанностям, я вскоре убедился, что выполнение моей задачи сопряжено с исключительными трудностями, ибо мне предстояло заняться разделом животного царства, наиболее обширным, наиболее богатым по числу разных входящих в него пород,— разделом, охватывающим животных, наиболее разнообразных по их организации и способностям⁴. Это был раздел зоологии, до сих пор вызывавший к себе лишь незначительный интерес, которым больше всего пренебрегали, а те основные факты, которые удалось собрать и изучить в этой области, касались исключительно наружной формы относящихся сюда животных.

Между тем потребность знать организацию человека с целью устранять нарушения, вызываемые болезнями, с давних времен побуждала изучать его физическую природу — наиболее сложную из всех видов организации. В дальнейшем путем наблюдения убедились в том, что она весьма приближается к организации некоторых животных, а именно — млекопитающих. Но вместо того чтобы понять,  {27}  что выводы, сделанные с полным основанием из наблюдений над организацией человека, можно было приложить только к самому человеку, стали выводить из этих наблюдений общие принципы физиологии и, помимо того, распространяли ряд заключений, относящихся к способностям высшего порядка, на всех животных вообще.

Не считались с тем фактом, что всякая способность, по существу, зависит от организации, которая ее обусловливает, и что вследствие этого значительные различия между сравниваемыми [системами] организации должны были не только повлечь за собой большие различия в способностях, но, помимо того, могли положить предел способностям, поскольку для своего проявления эти последние требуют определенного порядка вещей, который мог оказаться уничтоженным некоторыми из этих различий.

Таким образом, не принимали во внимание эти неоспоримые истины, а упомянутые мною выводы, распространяемые на всех животных вообще, были положены в основу теории, которой руководствовались и до сих нор еще руководствуются в зоологических науках.

Таково было положение вещей в зоологии, когда обязанности профессора потребовали от меня изложения в курсе зоологии беспозвоночных животных всего того, что следовало знать относительно этих животных, и сообщить все то, чему научило нас наблюдение над разнообразием их пород, форм и признаков, а также их организации и способностей. Одним словом, я должен был показать, каким образом общепринятые принципы могут быть приложены к фактам, полученным путем наблюдений над множеством этих животных.

Правда, во всем, что относится к искусственным приемам разграничений, я не встречал иных трудностей, кроме тех, которые легко могут быть устранены путем изучения и наблюдения самих объектов.

Но когда я пытался приложить к этим животным общепринятые теоретические принципы, когда я хотел найти среди их действительно существующих способностей те, которые им приписывали, исходя из вышеупомянутых принципов; наконец, когда я старался найти полное соответствие, которое должно было бы существовать между  {28}  этими, приписываемыми им способностями и обусловливающими их органами, трудности стали для меня непреодолимыми.

В самом деле, чем больше я изучаю животных, чем больше я исследую проявления присущей им организации, а также изменения, претерпеваемые их органами и их способностями как в результате самой жизни, так и под влиянием изменений, происшедших в их привычках; чем больше я вникаю во все то, чем животные обязаны обстоятельствам, в которых пребывает каждая их порода, тем сильнее я убеждаюсь в невозможности согласовать наблюдаемые факты с общепринятой теорией, иными словами,— тем больше расходятся принципы, к которым я пришел, с теми, которые выдвигаются другими.

Что делать при этом положении вещей? Мог ли я ограничиться в преподавательской работе, которая мне была поручена, простым описанием внешнего вида животных, перечислением обнаруженных у них признаков, большую часть которых можно найти в книгах, ознакомлением моих слушателей с искусственно введенными подразделениями этих существ; наконец, допустимо ли было, заглушая в себе голос совести в угоду господствующим мнениям и способствуя укреплению заблуждений, лишать тех, кто приходил меня слушать, знакомства с моими собственными наблюдениями, со всеми теми фактами, которые подтверждают, насколько необходимо для преуспеяния физики животных изучение различных изменяющихся особенностей организации, встречаемых нами у беспозвоночных животных; короче говоря, мог ли я лишать моих слушателей знакомства с той истиной, согласно которой подлинные принципы зоологии должны опираться на результаты одновременного рассмотрения всех существующих видов организации?

Я не пошел и не мог пойти по этому пути, т. е. я не мог утаить то, что мне позволили обнаружить мои исследования. Тем самым я невольно оказался вовлеченным в распри, которые будут пресечены скорее временем, чем разумом, ибо у меня нет сейчас иного судьи, кроме тех, с чьими воззрениями я борюсь, и кто имеет за собой преимущество господствующего мнения.  {29} 

Я мог бы ограничиться рассмотрением одних только беспозвоночных животных, так как именно они составляют предмет настоящего труда, если бы мне не нужно было привести о них множество важных положений, которые не могли бы быть установлены на основе общепринятых принципов, и если бы я не хотел показать, что несовершенство, обнаруженное мною в этих принципах, отнюдь не иллюзорно. Таким образом, я должен предварительно исследовать, что представляют собой животные вообще, попытаться уточнить, если это окажется возможным, понятие, которое мы должны составить себе об этих своеобразных существах, подойти к изложению только что упомянутых мною спорных вопросов и пытаться убедить моих читателей в том, что некоторые выводы, сделанные на основе фактов, полученных из наблюдений, на самом деле далеко не подтверждаются указанными фактами.

Мне кажется, что главное, что нужно было сделать в труде по зоологии, это — определить понятие животного и найти для него общий, только ему присущий и не допускающий никаких исключений признак. Между тем это и есть то, что невозможно было сделать в настоящею время, не возвращаясь к тому, что уже было установлено раньше, и не опровергая тех принципов, которые повсюду проводятся на практике.

Кто бы мог поверить, что в наш век, когда физические науки сделали такие успехи, определение того, что заключает в себе понятие «животное», еще прочно не установлено, что не научились еще безошибочно определять разницу между животным и растением, и что существуют сомнения в вопросе, действительно ли животные отличаются от растений какими-либо существенными, только им одним присущими признаками. А между тем хорошо известно, что ни одному зоологу не удалось указать признак, действительно присущий всем известным животным и резко отграничивающий их от растений. Отсюда — вечные расхождения во взглядах натуралистов при попытках установить границу между царством животных и царством растений. Отсюда также — ложное, но пользующееся почти всеобщим признанием мнение об отсутствии такого рода границы и о том, что  {30}  существуют животные-растения или растения-животные. Причину такого положения вещей в области наших зоологических познаний нетрудно понять⁵.

Так как при изучении природы и способностей животных до сих пор исходили из данных, полученных на основе исследования наиболее сложной организации, т. е. организации наиболее совершенных животных, то не могли составить себе правильного представления о действительных пределах большей части присущих животным способностей, так же как и об органах, которые эти способности производят; не понимали еще, в чем состоит животная жизнь [vie animale] на самой ее низкой ступени и в чем проявляется та единственная способность, которой эта жизнь может наделять живое существо.

Чтобы показать, что все то, что писали относительно способностей животных и признаков, якобы присущих всем им, не может доставить нам фактических знаний и ведет лишь к заблуждениям, задерживающим истинный прогресс зоологии, я не мог бы выбрать более подходящего текста, чем тот, который мы находим под словом «Животное» в «Dictionnaire des sciences naturelles», в статье, автором которой является знаменитый анатом и зоолог, один из самых выдающихся ученых нашего времени⁶.

«Нет ничего легче, чем определить понятие животного» — говорит этот ученый. «Под словом животное все понимают существо, наделенное чувством и произвольным движением; но когда речь идет о том, чтобы определить, является ли наблюдаемое существо животным или нет, это определение делается чрезвычайно трудно приложимым». Отсюда ясно, что у меня есть основания настаивать на необходимости исследовать вопрос о сущности животной природы, ибо ученый, слова которого я здесь привел, не отрицает общепризнанного определения, даваемого обычно животным, но лишь считает его трудно приложимым; меня побуждает к этому и то, что приведенное определение до сих пор содержится во всех сочинениях и во всех руководствах по зоологии, кроме моих собственных.

Без сомнения, сохраняя подобное определение, созданное в период несовершенства знаний и опирающееся исключительно на  {31}  рассмотрение наиболее совершенных животных, очень трудно применить его теперь к огромному множеству существ, повседневно наблюдаемых нами, наконец, можно добавить, что оно вовсе не приложило к большинству изученных животных.

Причина этой трудности станет понятной, если я покажу, что неверно утверждение, будто все животные наделены способностью чувствовать и способностью произвольно двигаться. Тогда мы поймем, что это определение, повсюду даваемое животным, является ошибочным и что в свете современных знаний оно должно быть отвергнуто. Чтобы в этом убедиться, достаточно собрать и рассмотреть известные факты, которые будут приведены мною в настоящем труде.

Оставляя в стороне искусственные приемы в естественных науках, приемы, которые заключаются в установлении разграничений, применяемых для образования классов, отрядов, родов и видов, я имею полное основание утверждать, что в зоологии никогда не будет ничего ясного, ничего неоспоримого до тех пор, пока при описании животных по-прежнему будут пользоваться приведенным выше определением и не будут придавать никакого значения постоянным отношениям, существующим между системами специальных органов и способностями, порождаемыми этими системами, короче говоря — до тех пор, пока не признают некоторых основных принципов, без которых теория всегда будет носить произвольный характер.

Точно так же, до тех пор, пока положение вещей останется таким же, мы всегда будем наблюдать в зоологии все то, что имеет место в настоящее время, а именно, что те, кто разрабатывает вопросы зоологии или преподает ее, не смогут дать точный ответ на вопрос: что такое животное? Наконец, если все останется по-прежнему, вечно будет открыт широкий простор для самых странных гипотез, как, например, гипотезы о том, что некоторые органы как бы растворены в раздражимом и обладающем чувствительностью веществе тела животного, гипотезы, выдвинутой для объяснения того, почему эти органы не могут быть обнаружены у самых несовершенных животных в тех случаях, когда возникает необходимость предположить, что эти органы у них имеются и выполняют присущие им функции.  {32} 

Здесь я должен был бы обьяснить все эти положения, показать неприемлемость господствующих принципов и доказать, что в тех положениях, которыми мы хотим их заменить, речь идет отнюдь не о новых гипотезах, но о ясных и очевидных истинах, которые, если мы захотим исследовать их, не вызовут ни малейшего сомнения, ибо они вполне подтверждаются наблюдением.

Между тем необходимо прежде всего выдвинуть основные принципы для того, чтобы исключить всякий произвол в тех выводах, которые могут быть сделаны из изученных фактов.

ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ

Первый принцип. Всякий факт или явление, которые могут быть познаны наблюдением, является чисто физическим и обязан своим существованием или своим происхождением только телам или отношениям между телами.

Второй принцип. Всякое движение или изменение, всякая действующая сила и всякий результат действия, наблюдаемые в теле, неизбежно вызываются механическими причинами, управляемыми законами.

Третий принцип. Всякий факт или явление, наблюдаемые в живом теле, являются одновременно как физическим фактом или явлением, так и результатом организации.

Четвертый принцип. В природе не существует ни одного вида материи, которому, как таковому, была бы присуща способность жить. Всякое тело, которое обладает жизнью, обнаруживает в проявлениях как своей организации, так и тех последовательных движений, которые возбуждаются в его частях, физическое и органическое явление, составляющее жизнь^* — явление, которое осуществляется и поддерживается в этом теле до тех пор, пока сохраняются необходимые для этого условия.

Пятый принцип. В природе не существует ни одного вида материи, которому была бы присуща способность иметь или образовывать  {33}  представления, оперировать ими, словом,— мыслить. Там, где подобные явления имеют место (а такого рода явления наблюдаются у наиболее совершенных животных), мы всегда находим особую систему органов, способную производить их, систему, развитие и целостность которой всегда соответствуют степени совершенства и состоянию упомянутых выше явлений.

Шестой принцип. В природе нет ни одного вида материи, которому, как таковому, была бы присуща способность чувствовать. Там, где эта способность наблюдается, только там можно обнаружить у живого тела, наделенного этой способностью, особую систему органов, могущую обусловить физическое, механическое и органическое явление, которое одно лишь и составляет ощущение.

К этим принципам⁷, против которых нельзя выдвинуть ни одного серьезного возражения и без которых зоология не имела бы прочной основы, я добавлю:

1. Всегда существует полное соответствие между состоянием органической способности — ее целостностью и наличием нарушений, а также степенью ее развития или совершенства, с одной стороны, и состоянием органа или системы органов, которые данную способность производят,— с другой.

2. Чем выше органическая способность, тем сложнее организация, к которой принадлежит система органов, порождающая эту способность.

Теперь, опираясь на эти принципы, очевидность которых всюду подтверждается наблюдением, я покажу, что ни способность мышления и суждения, ни способность иметь желания, испытывать ощущения не могут быть присущи всем животным, ибо эти способности не могут быть свойственны наиболее простым по своей организации животным, что я и намерен доказать.

Прежде всего я должен заметить, что способность, которая в той или иной степени составляет то, что принято называть умом, т. е. та способность, которая дает индивидууму возможность оперировать представлениями, сравнивать их, выносить суждения, иметь желания, что эта способность, повторяю, резко отличается от той способности,  {34}  которая составляет чувствование, будучи несравненно выше последней и совершенно от нее независимой.

И действительно, можно мыслить, судить, желать, не испытывая при этом никакого ощущения; известно также, что, когда весьма сложный орган, в котором осуществляются умственные акты, повреждается или претерпевает какие-нибудь изменения,— представления возникают в беспорядке, то частично, то полностью, в зависимости от характера повреждаемой части органа или от размера повреждения, и даже совершенно исчезают, если повреждение значительно, между тем как способность чувствовать остается незатронутой и не испытывает никакого изменения.

Кому не известно, что слабоумие, помешательство представляют собой результаты длительного повреждения того органа, в котором образуются представления и производятся операции над ними, н что бред является результатом повреждения того же органа, но более преходящего, так как причиной его является лихорадка или какое-нибудь менее длительное болезненное состояние. Известно, что во всех этих случаях, особенно при безумии, где это явление легче обнаружить, орган, обусловливающий чувствование, оказывается совершенно незатронутым, в полной мере сохраняет свои функции; ощущения возникают, как и в здоровом состоянии.

Следовательно, система органов, обусловливающая операции над представлениями, а также суждения и акты воли, отличается от системы, при посредстве которой образуются ощущения, ибо первая может претерпевать повреждения, изменяющие ее способности и в то же время не оказывающие никакого влияния на функции системы, от которой зависит образование ощущений.

Способность оперировать представлениями четко отграничена и даже совершенно независима от способности чувствовать, а наиболее совершенные животные явно обладают обеими этими способностями. Теперь мы докажем, что ни та, ни другая из этих способностей не может быть присуща всем без исключения животным.

Что касается способности совершать произвольные движения, приписываемой всем животным в тех определениях, которые принято  {35}  давать этим существам, то, принимая во внимание наблюдения, касающиеся актов воли, нетрудно убедиться в неправильности и даже невозможности предположения, что все животные могут выполнять подобные акты и что все они могут обладать достаточно сложной организацией и специальной системой органов, производящей стол» выдающуюся способность. И в самом деле, этой способностью могут обладать только наиболее совершенные из них.

Известно и признано, что воля представляет собой направляемое мыслью побуждение, которое наблюдается только в том случае, если существо, проявляющее желания, может и не иметь таковых; что это решение является результатом умственных актов, т. е. операций над представлениями, и что вообще акты воли возникают на основе сравнений, выбора, суждения и всегда в результате предварительного размышления. И вот, так как всякое предварительное обдумывание ест», использование представлений, оно предполагает не только способность приобретать эти последние, но, кроме того, способность пользоваться ими и выполнять умственные акты.

Такого рода способности не могут быть присущи всем животным, и так как способность выполнять умственные акты, без сомнения, является наиболее выдающейся из всех способностей, которыми природа могла наделить животных, то понятно, что немногие животные, обладающие этой способностью, должны иметь специальную, очень сложную систему органов, которую природа могла создать только у животных с наиболее сложной организацией. Можно даже утверждать, что природа пришла к созданию этой способности не сразу я как бы через ряд постепенных переходов, установив ее первоначально в едва различимой форме, и довела ее затем у наиболее совершенных животных до весьма высокого уровня.

Итак, поскольку всякий акт воли — не что иное, как побуждение, направляемое мыслью и являющееся следствием выбора и суждения, а всякое произвольное движение является результатом акта воли, т. е. преднамеренного решения, и следовательно,— умственного акта, нельзя утверждать, что все животные обладают способностью к произвольным движениям. В самом деле, это значило бы приписывать  {36}  всем вообще животным умственные способности, а это неверно, так как умственные способности не могут быть присущи животным любой организации. Это допущение противоречит фактам, относящимся к наиболее несовершенным животным; наконец,— это явное заблуждение, совершенно недопустимое при современном уровне знаний.

Но, несмотря на то, что наиболее совершенные из позвоночных животных больше других способны к произвольным действиям, т. е. действиям преднамеренным, поскольку они на самом деле обладают в той или иной мере умственными способностями, наблюдения подтверждают, что они редко упражняют эти способности: большая часть их действий обусловлена их внутренним чувством, возбужденным потребностями. Это внутреннее чувство заставляет их действовать сразу же и непосредственно, без предварительного обдумывания и без участия какого-либо акта воли с их стороны.

У меня нет подходящего термина для обозначения этого внутреннего действенного начала, которым обладают не только животные, наделенные умом, но и те, которым присуща только способность чувствовать, того действенного начала, которое, будучи возбуждено ощущаемой потребностью, заставляет индивидуума действовать сразу же, т. е. в тот самый момент, когда он испытывает эмоции; если даже этот индивидуум относится к числу тех, которые наделены умственными способностями, он все же при этих обстоятельствах производит действия прежде, чем какое-либо предварительное размышление, какие-либо операции над представлениями возбудят его волю.

Это факт совершенно неоспоримый, и достаточно лишь отметить его, чтобы признать: у животных, о которых я только что говорил, и даже у человека для немедленного выполнения действия достаточно одной эмоции внутреннего чувства; в этом действии ни в какой мере не участвуют мысль, суждение, иными словами — воля индивидуума. Известно, что эти эмоции могут быть вызваны любым воздействием или внезапно почувствованной потребностью. Это вполне реальный факт, и достаточно его заметить, чтобы понять.

Таким образом, при некоторых обстоятельствах мы сами подвластны этому внутреннему действенному началу, заставляющему  {37}  нас действовать без предварительного обдумывания. В самом деле, несмотря на то, что мы очень часто действуем, движимые ясно выраженной волей, очень часто также каждый из нас совершает множество поступков под влиянием внезапных внутренних воздействий, в которых не участвует мысль и, следовательно, какой-либо акт воли. Эта своеобразная сила, побуждающая нас выполнять действия без предварительных размышлений, под влиянием испытываемых эмоций, и является тем действенным началом, которое у животных назвали инстинктом.

Мы видели, что инстинкт присущ не только животным, ибо и мы тоже подвластны ему. Я добавлю еще, что инстинкт не является даже общим свойством всех животных, так как животные, совершенно лишенные способности чувствовать, не могут действовать под влиянием внутренних эмоций и обладать инстинктом.

Здесь не место приводить обоснование этих наблюдений; но абсолютно верно, и на это важно указать, что среди непосредственных причин как наших собственных поступков, так и действий животных, необходимо отличать те, которые выполняются в результате заранее обдуманного намерения, обусловливающего [акты] воли, от действий, выполняемых непосредственно под влиянием эмоций внутреннего чувства, и что даже следует отличать эти последние от тех действий, которые обязаны своим происхождением возбуждениям, полученным извне. Так как сущность всех этих непосредственных причин того или иного действия различна, то все животные не могут быть подвластны каждой из них, поскольку различия в их организации не допускают этого.

Таким образом, неверно, будто все вообще животные наделены способностью произвольного движения, т. е. способностью совершать действия под влиянием актов воли, ибо этим актам всегда должно предшествовать заранее обдуманное намерение.

Посмотрим теперь, действительно ли способность чувствовать присуща всем животным, т. е. является ли чувствование, которое считают отличительным признаком животных в определении, даваемом этим существам, как мы это встречаем во всех трудах и как это  {38}  повторяется всеми,— является ли оно на самом деле свойством, присущим всем им, или же оно представляет способность, которой обладают лишь некоторые из них, подобно способности произвольно приводить в движение части своего тела.

Нет ни одного физиолога, которому не было бы очень хорошо известно, что без влияния нервной системы не может иметь место чувствование. Это — обязательное условие, и даже известно, что те нервы, которые наделяют определенные части тела способностью чувствовать, будучи повреждены, тотчас же перестают обусловливать эту способность. Следовательно,— совершенно неоспорим факт, что способность чувствовать представляет собой явление органическое, что ни один вид материи сам по себе не обладает этой способностью. («Philosophie zoologique», ч. III, стр. 642), и что, наконец, чувствование может осуществляться только при посредстве нервов. Из этих истин следует, что никто не может привести возражений против утверждения, что животное, совершенно лишенное нервов, не способно чувствовать.

Я добавлю еще в качестве второго условия, что для осуществления явления чувства нервная система должна иметь достаточно сложное устройство. В самом деле, я могу доказать, что для того, чтобы животное могло чувствовать, еще недостаточно наличия у него нервов, но необходимо, чтобы его нервная система была настолько развита, чтобы у него могло возникнуть явление ощущения.

Таким образом, для того чтобы способность чувствовать была присуща всем животным, необходимо: чтобы нервная система, которая одна только может обусловить ее, имелась у всех животных без исключения; чтобы она была частью всех наблюдаемых среди них систем организации; чтобы повсюду у всех них она могла осуществлять свои функции и чтобы даже наиболее простые по всей организации животные обладали не только нервами, но, кроме того, нервным аппаратом, достаточно развитым для осуществления способности чувствовать, например,— нервной системой, состоящей по крайней мере из центра отношений [centre de rapports]⁸ со сходящимися в нем нервами, от которых зависит образование ощущений. Но природа  {39}  создала все это далеко не у всех известных нам животных, и возможность этого отнюдь не подтверждается наблюдением.

У самых простых и самых несовершенных растений природа установила только растительную жизнь; она не смогла видоизменить клеточную ткань этих тел и образовать в ней различного рода каналы.

Точно так же у самых несовершенных и самых простых по организации животных она установила только животную жизнь, т. е. порядок вещей, необходимый для ее существования. У обладающих ничтожной плотностью студенистых тел, которые оказались пригодными для этой цели, она не могла создать ни одного специального органа. Это совершенно очевидно, и изучение этих мельчайших животных подтверждает, что природа не могла поступить иначе.

Можно сколько угодно искать у монады, у вольвокса, у амебы⁹ нервы, сходящиеся в головном или продольном мозгу, наличие которых является необходимым условием для того, чтобы могло осуществляться явление чувства. Очень скоро мы убедимся в бесплодности я даже смехотворности подобных изысканий.

Природа мало-помалу усложняла организацию животных и постепенно увеличивала, как я это докажу в дальнейшем, число их способностей, по мере того как в них возникала необходимость; поэтому, поднимаясь по лестнице животных, можно определить, в какой именно точке этой лестницы впервые появляется способность чувствовать. Действительно, с момента появления этой способности у животных всегда можно найти весьма отчетливо выраженный нервный аппарат, ее обусловливающий; при этом почти всегда на наружной поверхности тела можно различить один или несколько специальных органов чувств.

Если вышеупомянутый нервный аппарат отсутствует, если нет ни центра отношений для нервов, ни головного, ни продольного, мозга, то у такого животного никогда не бывает отчетливо выраженных органов чувств. В этом случае стремление приписывать ему способность чувствовать, в то время как у него отсутствуют соответствующие органы,— явная химера.  {40} 

Мне, быть может, возразят, что мое утверждение, будто чувствование отсутствует там, где не удается обнаружить нервов и где животное действительно лишено их, является суждением, не опирающимся на опыт, ибо известно, что нередко природа умеет достигать одной и той же цели различными средствами.

На это я отвечу, что ошибочным суждением является само это возражение, ибо никто из тех, кто его выдвигает, не может доказать:

1) что способность чувствовать необходима животным, у которых совершенно отсутствуют нервы;

2) что там, где отсутствуют нервы, способность чувствовать все же может существовать.

Без сомнения, только исходя из суждения, не опирающегося на опыт, можно допустить подобные утверждения.

И вот я могу показать, что, если бы природа наделила способностью чувствовать животных столь несовершенных, как инфузории, полипы и т. д., то она тем самым сделала бы одновременно и бесполезное и опасное для них дело. В самом доле, эти животные никогда не испытывают надобности производить выбор того, чем они питаются, отыскивать пищу, двигаться по направлению к ней. Они всегда находят все это возле себя, поскольку воды, изобилующие этой пищей, непрерывно предоставляют ее в их распоряжение; поэтому ум — для того, чтобы судить и выбирать, и чувство — для того, чтобы познавать и различать, были бы для этих животных способностями излишними, которым они не могли бы найти никакого применения, а последняя способность (способность чувствовать), возможно, была бы вредной для этих столь хрупких существ¹⁰.

Во всем этом только то является истиной, что мнение о природе животных, как таковых, сложилось вначале на основании изучения организации наиболее совершенных из них, и сейчас этот утвердившийся взгляд на животных заставляет рассматривать, как беспочвенное умственное построение, всякую попытку его опровергнуть, даже если она опирается на факты и наблюдения законов природы.

Не имея надобности входить здесь в дальнейшие подробности, я полагаю, что мне удалось доказать ошибочность утверждения, что  {41}  все вообще животные наделены способностью чувствовать. Я показал, что это даже невозможно:

1) потому, что далеко не все животные обладают нервным аппаратом, необходимым для того, чтобы обусловить чувствование;

2) потому, что даже не все животные имеют нервы; между тем только нервы, заканчивающиеся в центре отношений, могут обусловить способность чувствовать;

3) потому, что способность испытывать ощущения необходима не для всех животных я что для более хрупких и несовершенных из этих существ она могла бы даже оказаться чрезвычайно вредной;

4) потому, что чувствование представляет собой органическое явление, а не особое свойство, присущее какому-либо виду материи, и потому, что это явление, как бы удивительно оно ни было, может быть произведено только системой органов, способной осуществить-ого;

5) наконец потому, что наблюдается, что нервная система, чрезвычайно сложная у млекопитающих и особенно у животных первых родов четвероруких, постепенно все более и более деградирует и упрощается по мере того как мы спускаемся по лестнице животных; что на протяжении этого пути она постепенно теряет многие из способностей, которыми наделяла животных, и полностью исчезает еще задолго до того, как мы достигнем нижнего конца лестницы.

Если все это — истины, подтверждаемые наблюдением, если не все животные обладают способностью чувствовать, совершать произвольные движения, то насколько ошибочной оказывается общепризнанная теория, допускающая определение животного, как существа, обладающего способностью чувствовать и способностью двигаться под влиянием актов воли!

Я не стану распространяться дальше на эту тему, но так как я должен внести много исправлений в те принципы, которые надлежит принять в зоологии, и так как мне предстоит дополнить основные положения, которые, по своей очевидной связи с ними, могут доказать обоснованность этих принципов, я разобью настоящее «Введение» на семь главных частей.  {42} 

В первой части я рассмотрю существенные признаки животных, сравнивая их с признаками прочих природных тел, доступных изучению, и дам точное определение этих своеобразных существ.

Во второй части я покажу существование возрастающего усложнения организации различных животных и обусловленного этим увеличения числа способностей и их совершенства. Этот факт, установленный путем наблюдения, будет иметь решающее значение для предлагаемой мною теории.

В третьей части я приведу обзор средств, которыми пользуется природа для утверждения животной жизни в теле, в котором она до этого не существовала, чтобы затем постепенно усложнять организацию животных и образовывать у них различные специальные органы, все более и более сложные и наделяющие их соответствующими способностями.

В четвертой части все способности, наблюдаемые у животных, будут рассмотрены как явления чисто органические и мною будут представлены доказательства этого.

В пятой части я рассмотрю источник склонностей и страстей, как у животных, обладающих способностью чувствовать, так и у самого человека, и покажу, что этот источник является подлинным результатом внутреннего чувства и, следовательно, организации.

В шестой части необходимость выяснить связь основных причин заставляет меня подвергнуть рассмотрению понятие о природе, т. е. о том, до некоторой степени механическом действенном начале, которое обусловило существование различного рода животных и сделало их такими, какие они есть. Я попытаюсь уточнить представления, которые мы должны связывать с этим столь широко употребляемым, но, столь расплывчатым по своему значению словом.

Наконец, в седьмой и последней части я приведу общее распределение животных, его подразделения и принципы, на которых оно должно быть основано; тогда место, принадлежащее различным беспозвоночным животным и взаимоотношения этих существ с другими известными нам телами нашей планеты, будут ясно установлены.

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

О существенных признаках животных
и о сравнении этих признаков с признаками
других тел кашей планеты

До сих пор я пытался доказать, что общие принципы изучения животных были весьма несовершенными и представляли ценность только в отношении устанавливаемых нами классификаций, разграничения видов и т. д.

И действительно, я показал, что эти принципы совершенно не предусматривают средств, которые обеспечивали бы точное знание того, чем в сущности являются животные, чем они обязаны природе и что в них обусловлено обстоятельствами, а также знание источника и границ их способностей. Таким образом, в результате ограниченности принципов наших исследований в области зоологии мы даже в настоящее время еще не в состоянии связывать со словом животное ясных, правильных и точных представлений.

Чтобы получить определенное понятие о том, что в действительности представляют собой животные, а также о признаках, присущих исключительно им одним, и чтобы установить правильное определение, которое следует давать этим существам, мне казалось необходимым еще раз сравнить их с телами нашей планеты, не наделенными жизнью, и затем с живыми телами, не относящимися к царству животных. Это сравнение позволит нам установить точные границы, отделяющие эти различные существа друг от друга.

Многим те новые определения первичных групп, установленных среди созданий природы, которые я намерен здесь привести, покажутся излишними, ибо они сочтут, что общепринятые деления вполне  {44}  удовлетворительны, достаточно разработаны и не нуждаются в каких-либо исправлениях. Но я буду иметь возможность показать всю неточность, которую прежние первичные подразделения не могли устранить, если укажу на явные заблуждения, обусловленные ими даже в наше время.

Таким образом, подвергнув пересмотру самые основы всей системы принятых нами подразделений природных тел, я сначала рассмотрю, что представляют собой в сущности тела, не способные жить; я исследую затем то, чем фактически являются тела, наделенные жизнью, и каковы те условия, которые необходимы для существования и сохранения у них способности жить. Далее, переходя к исследованию растений в целом, я покажу, что эти живые тела обладают особыми признаками, настолько отличающими их от животных, что ни в одной точке своего ряда они не сливаются с последними. Наконец, уделяя внимание только наиболее существенным соображениям, которые могут обосновать эти первичные разграничения, не вдаваясь ни в какие частности, я, ради скорейшего достижения цели, закончу изложение том, что приведу существенные и отличительные признаки животных, то признаки, которые не оставляют места ни для неопределенности, ни для каких-либо исключений. Тогда определение каждого из этих трех родов тел будет простым, ясным и точным.

Для выполнения этой задачи я разделю настоящую первую часть на четыре отдельные главы и начну с той, которая имеет своей целью дать точное определение существенных признаков тел, не способных обладать жизнью.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

О неорганических телах, как твердых, или плотных,
так и жидких, в которых не может иметь место
явление жизни, и о существенных признаках
этих тел

Прежде чем исследовать, что представляют собой на самом деле и животные и растения, необходимо знать, что, с своей стороны, представляют собой тела, которые не могут обладать жизнью, и уточнить наши представления о происхождении, состоянии и природе этих тел, не способных жить. Тогда, сравнивая их с теми телами, в которых существует явление жизни, нам удастся обнаружить признаки,— если такие признаки вообще имеются,— определяющие границу, которая разделяет эти два рода тел.

В мои намерения, разумеется, не входит рассматривать здесь какие-либо неорганические тела в отдельности или вдаваться в мельчайшие подробности сильно продвинувшегося вперед изучения этих тел, но, поскольку мы должны стремиться создать правильное и ясное понятие о животном и пытаться всесторонне изучить это существо и поскольку животное несомненно является телом живым, то Для нас важно прежде всего знать, чем отличаются тела, не способные обладать жизнью, от тех тел, в которых жизнь существует или может существовать.  {46} 

Итак, окинем беглым взором эти не способные жить тела, являющиеся, однако, источником различных веществ для тех тел, которые одарены жизнью, и точно установим подлинную границу, отделяющую их от живых тел. Существование этой границы признано, однако, она не настолько твердо определена, чтобы пресечь многократные даже в наше время попытки нарушить ее, приписывая жизнь телам, в которых ее существование невозможно^*.

Внимательно изучая все то, что мы можем наблюдать вне нас, все, что может воздействовать на наши чувства и достигнуть нашего сознания, мы видим, что среди этого множества различных тел, о которых здесь идет речь, некоторые представляют ту особенность, что они не связаны между собой по происхождению; что продолжительность их существования, их объем или размеры совершенно не поддаются определению; что у них нет никакой потребности к сохранению существования и что последнее могло бы быть беспредельным, если бы в результате движения, распространенного повсюду в природе, и воздействия одних из этих тел на другие в соответствия с различными условиями их положения, состояния и сродства они не были бы в большей или меньшей мере подвержены всякого рода изменениям. Мы видим, наконец, что несмотря на гораздо меньше» число видов, чем у живых тел, именно эти тела, они одни составляют главную массу обитаемого нами земного шара. И вот именно эти тела: и твердые, и жидкие, и упругие, или газообразные, мы называем неорганическими телами; и мы увидим, что ни в одном из них не может осуществляться явление жизни.

Во избежание всякой неясности и всякого произвольного суждения в отношении этих тел определим в первую очередь их существенные признаки.  {47} 

Общие признаки неорганических тел

Неорганические тела, независимо от их природы, состава и размеров, существенно отличаются от тел, обладающих жизнью, следующими особенностями:

1. Видовая индивидуальность присуща только составной молекуле [molecule integrante], определяющей их особый вид; массы и объемы, которые эти молекулы могут образовывать путем их соединения или скопления, не ограничены постоянными пределами, а их изменения не влекут за собой никаких изменений вида¹².

2. Не существует одинакового для всех их способа происхождения: одни образуются путем наложения (аппозиции) последовательно отлагающихся снаружи частиц, другие — путем частичного разложения или изменения определенных тел или же путем тех или иных сочетаний различных видов материи, находящихся в соприкосновении между собой.

3. У них совершенно отсутствует клеточная ткань, являющаяся основой внутренней организации; им присуща только структура, некое состояние скопления, или соединения молекул¹³.

4. У них совершенно отсутствуют какие бы то ни было потребности, удовлетворение которых связано с их самосохранением.

5. Они совершенно лишены способностей и имеют только свойства.

6. Они не имеют определенного предела продолжительности существования индивидуумов: как начало, так и конец последнего неопределенны и зависят от непредвиденных или случайных обстоятельств.

7. Им не свойственно какое-либо развитие, они не способны сами образовывать собственное вещество; движения, происходящие в частях [тела] некоторых из них, зависят от случайных причин, но никогда не являются результатом возбуждения.

8. Наконец, они вовсе не испытывают неизбежных потерь и не способны самостоятельно восстанавливать нарушения, которые могут быть вызваны в них случайными причинами; их состояние не  {48}  подвержено постепенным и последовательным изменениям, их внешний вид не позволяет обнаружить каких-либо признаков молодости или старости; наконец, не обладая жизнью, они не подвержены и смерти.

Таковы существенные признаки неорганических тел¹⁴, тех тел, природа и видовая индивидуальность которых выражаются исключительно в образующих их составных молекулах; ни одна индивидуальная составная молекула не может обладать жизнью, потому что невозможно допустить, чтобы составная молекула могла обнаружить явление жизни, не будучи сама в это же мгновение разрушена. Добавим еще, что некоторые из этих тел в результате соединения своих молекул образуют иногда различные массы, в которых может существовать жизнь; однако это происходит лишь в том случае, когда тела превращаются в тела организованные и когда в них устанавливается порядок и состояние вещей, допускающие жизненные движения и те изменения, которые они вызывают.

В самом деле, так как жизнь в теле проявляется, как я это попытаюсь доказать, в последовательной смене движений, которые влекут за собой ряд вынужденных изменений в этом теле, природа не могла бы установить ее [жизнь] в какой-либо составной молекуле, не разрушив при этом состояние, форму и свойства этой молекулы. Разве не известно, что основное свойство всякой составной молекулы заключается в том, что она способна сохранять свою природу и свои свойства только до тех пор, пока сохраняет форму, плотность и состояние? Только это постоянство формы у каждого вида положен но в основу принципов кристаллографии, которые Гаюи¹⁵ имел счастье открыть и которые были столь удачно разработаны им.

Таким образом, жизнь не могла бы существовать в составной молекуле, какова бы ни была эта молекула; тем не менее, всякое неорганическое тело обладает видовой индивидуальностью только в составной молекуле. Жизнь не могла бы существовать и в массе объединенных составных молекул, если бы эта масса не приобрела организацию, наделяющую их индивидуальностью, иными словами, если их внутреннее строение не приобрело бы того порядка и состояния  {49}  вещей, которые делают возможным выполнение в них жизненных Движений.

Вот неоспоримые, основанные на фактах истины, которые необходимо было установить и которые подтверждают существование значительного разрыва между телами неорганическими и телами живыми.

Как мы увидим в дальнейшем, природа может внести жизнь только в массу, состоящую из совокупности различных составных молекул, образующих определенное тело, но никогда — не в составную молекулу, как таковую. Однако она способна выполнить это, только если ей удается установить в этом теле состояние и порядок вещей, необходимые для того, чтобы ев нем могло происходить явление жизни. И вот это состояние и этот порядок вещей, необходимые для возникновения жизни, обусловливают одновременно и организацию данного тела и его видовую индивидуальность. Отсюда следует, что в тот самый момент, когда части живого тела утрачивают состояние вещей, обеспечивавшее существование в нем явления жизни, и в результате этого оно делается неспособным осуществлять его в дальнейшем, оно тотчас теряет свою видовую индивидуальность и переходит в категорию неорганических тел, хотя в нем еще можно обнаружить явные следы организации, которой оно обладало и которая постепенно уничтожается, так же как и само вещество этого тела.

Следы организации, наблюдаемые в теле, обладавшем жизнью, но в котором жизнь больше не существует, не оставляют никаких сомнений относительно того, к какому царству это тело принадлежит теперь.

Все тела, называемые неорганическими и образующие царство, столь отличное от царства живых тел, характеризуются не только единственным признаком — отсутствием какой-либо организации, но отличительной особенностью их является такое состояние частей, которое делает невозможным проявление в них жизни.

Эти признаки, при сопоставлении их с признаками живых тел, свидетельствуют о наличии до некоторой степени огромного разрыва [hiatus] между этими двумя родами тел. Разрыв этот обусловлен тем,  {50}  что жизнь не может существовать у одних, тогда как у других она возможна и почти всегда энергично проявляется. Эти два рода тел при сравнении их между собой обнаруживают такие большие различия во всем, чем они характеризуются, что невозможно найти ни одного разумного довода, который позволил бы предположить, что природа могла объединить их где-нибудь, т. е. перейти от одних к другим через ряд последовательных форм.

Неорганические тела вследствие их взаимного притяжения и скопления, обусловленных всемирным тяготением, составляют — именно они одни — главную массу обитаемой нами планеты. Несмотря на меньшее по сравнению с живыми телами разнообразие их видов, как раз эти тела, благодаря громадным объемам и образуемым ими большим массам, заполняют почти целиком место, занимаемое в пространстве земным шаром.

Однако массы и объемы этих тел не остаются всегда неизменными, ибо преимущественно те из них, которые находятся на поверхности Земли, беспрерывно подвергаются действию господствующих здесь сил, обладающих способностью проникать в тела и разъединять их частицы; в результате действия этих сил поверхностные частицы неорганических тел отрываются от остальной их массы, а дождевые воды уносят их в новые места, где они постепенно осаждаются; наконец, те частицы, которые перешли в состояние свободных составных молекул, соединяются в одно целое, слагаются в новые тела, или же, присоединяясь к существующим уже телам, способствуют увеличению объема последних.

Если к действию сил, обладающих способностью к отталкиванию и проникновению в другие тела, т. е. тех сил, которые могут только разъединять частицы тел, способные отделяться вследствие условий, в которых они находятся, присоединить действие изменяющих или химических сил, которому также могут подвергнуться эти же тела, и, наконец, действие сродства, управляющего всеми проявлениями этих сил, то мы получим три фактора огромного значения, обусловливающих все наблюдаемые изменения природы, объема и массы неорганических тел.  {51} 

В мою задачу отнюдь не входит описание особых свойств тех или иных известных нам неорганических тел, однако необходимо привлечь внимание к некоторым из них, поскольку эти тела играют большую роль в явлениях жизни и поскольку без них эти явления не могли бы происходить. Необходимость эта, повторяю, заставляет дать здесь краткий общий обзор тел, не способных жить, подразделив их для большей ясности на тела твердые или плотные и на флюиды¹⁶.

Твердые неорганические тела представляют собой вещества различного рода, чаще всего сложные, образующие более или менее твердые, более или менее плотные массы различного размера. Эти массы образуются в результате скопления как однородных, так и разнородных составных молекул, обладающих то более, то менее значительным сцеплением между собой. Каждому известно:

что эти тела, чаще всего каменистые, представлены различными землями, которые встречаются: одни в чистом виде, другие в смеси с другими веществами, одни содержат кислоты, другие вовсе не содержат их;

что, помимо того, в этих твердых массах всевозможной величины, различным образом нагроможденных друг на друга, содержатся: кислоты и щелочи, почти всегда соединенные с каким-нибудь твердым веществом; различные металлы, как самородные, так и в виде окислов; горючие вещества в твердом состоянии, то в чистом виде, то в виде смесей или соединений; наконец, соединения различного рода, большей частью в виде горных пород древней или новой формации, а также каменистые вещества, измененные огнем вулканов. Изучение всех этих тел составляет предмет особой науки, получившей название минералогии; считают, что в основном именно эти тела образуют минеральное царство. Все они представляют интерес для исследователя, изучающего явления жизни лишь постольку, поскольку они доставляют часть веществ, образующих живые тела.

Неорганические тела — флюиды [corps inorganiques fluides]. Это — вещества, составные молекулы которых, независимо от их природы, совершенно не сцеплены между собой или же это сцепление настолько слабо, что оно не может удержать их в обычном положении, когда  {52}  сила тяготения вызывает их перемещение. В этом состоянии молекулы этих тел удерживаются благодаря некоторой определенной причине.

Эти неорганические тела также должны были бы составлять часть того царства, о котором я упоминал, так как известно, что с прекращением действия той силы, которая удерживает их в состоянии флюидов, почти все они образовали бы твердые, или плотные тела.

Мы получим об этих флюидах необходимое общее представление, если примем во внимание следующее:

1. Одни из них являются жидкими флюидами [fluides liquides]. более или менее сжимаемыми и в массе всегда хорошо видимыми. К числу их относятся те, которые входят в состав различных твердых тел и могут быть выделены из последних, но главным из этих жидких флюидов является столь широко распространенная на земном шаре soda в ее обычном состоянии.

2. Другие представляют собой упругие газообразные флюиды [fluides élastiques], большей частью совершенно невидимые, и вот именно среди них необходимо установить разграничения, ибо существует два особых рода их, рассмотреть которые чрезвычайно важно вследствие их влияния на множество явлений, непонятных, если не принимать во внимание этого влияния. Итак, среди этих флюидов необходимо различать:

1) флюиды упругие сжимаемые [fluides elastiques coercibles], поддающиеся взвешиванию, могущие быть содержимым (contenables);

2) флюиды тонкие [fluides subtils], не способные быть содержимым [incontenables], по-видимому, несжимаемые, обладающие способностью проникать [в другие тела] и не поддающиеся взвешиванию.

Упругие сжимаемые флюиды, способные быть содержимым и поддающиеся взвешиванию. Это те флюиды, определенное количество которых может быть собрано и сохранено в закрытых сосудах, что позволяет исследовать и хорошо изучить их, производя над ними эксперименты.

Атмосферный воздух и различные газы, с которыми нас познакомили химики, относятся к этой группе флюидов.  {55} 

Флюиды тонкие, не способные быть содержимым, обладающие большой способностью проникать [в другие тела] и не поддающиеся взвешиванию. Это те флюиды, которые совершенно не могут быть собраны в закрытых сосудах и которые лишь с большим трудом и лишь отчасти поддаются нашим экспериментам. Эти флюиды изучены нами весьма несовершенно, тем не менее, в их существовании нас убеждают наблюдения.

Именно эти тонкие флюиды особенно важно рассмотреть здесь, так как они и производят на нашей планете наиболее замечательные, наиболее интересные и вместе с тем наименее изученные явления. Это те флюиды, которые, благодаря их непрерывно возобновляющемуся действию, служат причиной-возбудителем жизненных движений у всех тех организованных тел, у которых эти движения могут выполняться: одним словом, это те флюиды, изучением которых не должен пренебрегать биолог, если он хочет понять явление жизни и постигнуть причину всех тех явлений, которые жизнь может последовательно вызывать у животных, все более и более усложняя их организацию.

Достаточно известно, что этими необыкновенно тонкими, чрезвычайно своеобразными флюидами, не могущими быть содержимым и обладающими необычайно большой способностью к проникновению в другие тела, являются теплород, электричество, магнитный флюид и т. д. К числу их, возможно, следует также отнести свет, ввиду того большого влияния, которое он оказывает на состояние и сохранение живых тел^*.

Эти тонкие флюиды заполняют повсюду, хотя и неравномерно, всю массу земного шара ж его атмосферу. Большая часть их проникает, распространяется и непрерывно движется то в промежутках  {54}  между телами, то в мельчайших пустотах внутри самих тел; изучение этих флюидов чрезвычайно важно, поскольку известно, что без них, или по крайней мере без некоторых из них, явление жизни не могло бы происходить ни в одном теле.

Один из этих флюидов — теплород, помимо движений, связанных с его перемещением, обладает способностью постоянно, то более, то менее интенсивно,— в зависимости от степени его сжатия,— разъединять или раздвигать соединенные частицы тел.

Даже электричество всякий раз оказывается в таком состоянии, когда массы этой материи под влиянием какой-либо причины подвергаются мгновенному сжатию.

Я указал выше, что упомянутые тонкие флюиды, обладающие способностью легко проникать в другие тела, находятся в непрерывном движении в различных частях земного шара, во всех составных частях его массы, в промежутках между телами и даже внутри самих тел, в мельчайших пустотах этих последних. Из приведенной истины, подтверждаемой фактами, известными относительно этих флюидов, следует, что именно они находятся в состоянии постоянной активности и оказывают реальное влияние на большую часть наблюдаемых нами явлений.

Для доказательства того, что рассматриваемые тонкие флюиды постоянно находятся в движении на нашей планете, нет никакой необходимости приписывать каждому из них какое-либо собственное движение. Достаточно предположить, что, вследствие их крайней подвижности и значительной способности к сгущению, они больше, чем другие тела, вынуждены участвовать в движении, повсюду распространенном и поддерживаемом во всей природе¹⁷.

Таким образом, не входя в рассмотрение причин суточного вращения Земли вокруг своей оси и ее годичного обращения вокруг Солнца, мы отметим лишь, что эти два непрерывных движения Земли неизбежно влекут за собой движение рассматриваемых тонких флюидов, вызывают их постоянные перемещения и беспрестанно приводят их в состояние своего рода волнения [agitation] и мгновенного и разнообразного сгущения.  {55} 

В самом деле, если подумать о непрерывном чередовании света и тьмы, поддерживаемом в различных точках земной поверхности сменой дня и ночи, о переменах, почти непрерывно происходящих в атмосфере Земли под влиянием смены времен года, ветров и т. д., нам станет понятным, что все эти причины должны вызывать местные и постоянно возобновляющиеся изменения как температуры и плотности атмосферного воздуха, степени сухости или влажности различных его слоев, так и количества электричества, распространяющегося и скопляющегося в тех или иных частях атмосферы или, в зависимости от обстоятельств, выделяющегося из нее.

Правильно будет сказать, что в любой точке земного шара, куда могут проникнуть свет, теплород, электричество и т. д., эти флюиды никогда не остаются одинаковыми в продолжение двух мгновений подряд, ни в отношении своего количества, ни в отношении своего состояния или интенсивности своего действия.

Следовательно, понятно, что тонкие, несжимаемые, способные проникать в другие тела флюиды, о которых идет речь, являются неиссякаемым источником разнообразных явлений и что в них одних заключается своеобразная сила, возбуждающая жизненные движения в тех телах, где эти движения возможны.

Составив себе ясное представление о существенных признаках как твердых неорганических тел, так и флюидов, перейдем теперь к изучению признаков живых тел.

ГЛАВА ВТОРАЯ

О живых телах и об их существенных признаках

От большей или меньшей правильности представления, которое мы себе составим о живых телах вообще, будет зависеть большая или меньшая обоснованность и наших знаний о явлениях жизни и наших физиологических теорий, относящихся как к растениям, так и к животным.

Поэтому мы должны внести наибольшую продуманность в те выводы, которые можно извлечь из фактов, касающихся этого предмета, и вспомнить о том, что именно здесь следует избегать обычного риска — делать заключения об общем на основании частного.

Без сомнения, чрезвычайно опасно пытаться установить непосредственно с помощью нашего воображения, что представляют собой живые тела, что представляет собой сама жизнь, которой они обладают и которая отличает их от тел, ею не наделенных! Но я уже давно понял и показал более надежный путь для достижения той же цели, более предохраняющий от возможности впасть в ошибку. Этот путь заключается в том, чтобы на основании наблюдений установить условия, необходимые для существования живых тел, а затем и самой жизни¹⁸.

Определение этих условий не требует никаких особых умозаключений с нашей стороны, необходимо только полное и неоспоримое обоснование приводимых фактов. Наконец, эти же условия, освещая  {57}  природу рассматриваемых тел, приобретают характер отличительных и достоверных их признаков.

Прежде чем точно установить эти признаки, и, следовательно, условия, необходимые для существования живых тел, примем во внимание следующие соображения.

По мере того как мы стали направлять наше внимание на все то, что находится вне нас, на все то, что нас окружает, и в особенности на предметы, доступные нашему наблюдению, мы научились различать и исследовать, помимо неорганических и неживых тел, составляющих почти всю массу земного шара, также множество своеобразных тел иного порядка, которые, несмотря на имеющиеся между ними различия, обладают общей им всем и в то же время им одним присущей формой существования [maniere d'etre].

В самом деле, всем этим телам присущ один и тот же способ происхождения, существует известный предел продолжительности их существования; все они имеют потребности, удовлетворение которых необходимо для самосохранения, и все они существуют лишь благодаря особому внутреннему явлению, называемому жизнью, и той организации, которая позволяет этому явлению осуществляться.

Вот те немногие реальные факты, составляющие необходимые условия существования этих тел. Есть еще много других условий, которые я приведу ниже; и тогда станет понятным, что единственное верное представление, которое мы можем создать себе об этих телах, может быть получено только на основании совокупности всех этих условий.

Изложив в моей «Philosophie zoologique» (Ч. II, стр. 467) условия, необходимые для существования жизни, я намерен заняться здесь только теми телами, в которых происходит или может происходить явление жизни.

Этим своеобразным и поистине чудесным телам, о которых и только что говорил, было дано название живых тел, а жизнь, которой они обладают, и те способности, которые ею обусловлены, существенным образом отличают их от других тел природы. Эти тела, а также различные явления, которые они обнаруживают, составляют  {58}  содержание особой науки, еще пока не созданной, не имеющей даже названия, науки, некоторые основы которой я предложил в моей «Philosophie zoologique» и которую я назову «биологией»¹⁹.

Разумеется, все то, что вообще свойственно как растениям, так и животным, а также все без исключения способности, присущие каждому из этих существ, все это должно составить единую и обширную область биологии, ибо оба рода существ, о которых я упоминал, несомненно являются живыми телами и единственными существами этого рода, обитающими на нашей планете.

Следовательно, все положения, относящиеся к области биологии, совершенно не зависят от различий, которые растения и животные обнаруживают в отношении природы, от состояния, а также от способностей, присущих только некоторым из них.

Способности, общие всем вообще живым существам, притом исключительно им одним, таковы:

1. Обнаруживать явления жизни.

2. Питаться посторонними веществами, которые они превращают в вещества собственного тела.

3. Самим образовывать вещества, из которых состоит их тело, а также те вещества, которые выделяются из тела путем секреции.

4. Развиваться и расти до определенного для каждого из них предела.

5. Размножаться, т. е. производить другие, во всем подобные себе тела и т. д.

Все эти способности представляются нам замечательными и кажутся даже чудесными лишь потому, что мы, в сущности, не изучали средства природы и тот неизменный путь, которому она следует, пользуясь этими средствами, а также потому, что мы не исследовали влияния обстоятельств и всех тех изменений, которые эти обстоятельства вносят в результаты действий природы.

Вследствие недостаточного изучения и исследования того, что действительно существует, наблюдаемые факты, касающиеся живых тел, представляются нам непостижимыми и чудесными, и мы начинаем верить, что можем восполнить отсутствующие наблюдения над  {59}  средствами и путями природы, прибегая при помощи воображения к построению гипотез; от них пришлось бы тотчас же отказаться, если бы законы, которым природа следует в своих действиях, были нам лучше известны.

Не утверждают ли, в самом деле, что удобрения доставляют растениям, кроме влажности, особые вещества для их питания, между тем как на самом деле вещества, употребляемые в качестве удобрений и больше других пригодные для сохранения влажности (свободной воды), служат только для поддержания вокруг корней растений влажности, благоприятствующей их произрастанию? И если одни виды удобрений оказываются для некоторых разновидностей полезнее, чем другие, то не объясняется ли это тем, что они сохраняют степень влажности, наиболее соответствующую потребностям данного растения? Наконец, если частицы известных веществ, увлекаемые водой, которую всасывают корни, придают этих растениям особые свойства, то противоречит ли этот факт утверждению, что эти вещества являются действительно посторонними для данных растений и что они совершенно не нужны для их произрастания?²⁰

Я ограничусь приведением лишь одного примера ошибочных выводов, сделанных из наблюдений над живыми телами, так как дальнейшие примеры вывели бы меня за пределы моей темы.

Скажу лишь, что, не учитывая тех границ, которые природа не могла переступить, многие допускают ошибку, полагая, что существует цепь из последовательных звеньев, якобы связывающих между собой различные созданные природой тела. Из этого взгляда должно было бы вытекать, что неорганические тела где-нибудь должны были бы образовывать переход к телам живым, а именно — к наиболее простым по организации растениям, и что сами растения, занимая промежуточное положение между двумя другими царствами, должны были бы сливаться в какой-нибудь точке с рядом, образуемым животными.

Только воображение могло породить подобную идею, имеющую, надо заметить, весьма древнее происхождение, по снова выдвигаемую в различных современных сочинениях. Но я докажу, что нет  {60}  подлинной цепи, которая связывала бы между собой все создания природы, что такая цепь может существовать только в некоторых ответвлениях образуемых ими рядов и что она может быть обнаружена только в некоторых общих отношениях.

Чтобы избежать излишних рассуждений и дискуссий и показать условия, необходимые для существования живых тел, я рассмотрю здесь истинные признаки последних. Они дадут нам представление о действительном и очень значительном различии между телами неорганическими и телами, наделенными жизнью. Далее я приведу один совершенно очевидный разграничительный признак, отличающий растения от животных, так что можно будет убедиться в том, что эти три ветви созданий природы действительно обособлены и не связаны между собой никакими постепенными переходами.

Мы уже познакомились с признаками неорганических тел; к ним следует еще добавить признаки тех тел, которые, сохраняя еще следы своей организации, утратили способность обладать жизнью. Теперь, чтобы завершить наше сравнение, рассмотрим общие признаки, характеризующие живые тела и обусловливающие существование значительного разрыва между ними и телами неорганическими.

Общие признаки живых тел

Всем живым телам, вследствие доступных определению физических причин, присущи:

1. Видовая индивидуальность, выражающаяся в характере сочетания, в расположении и состоянии различных составных молекул. из которых слагается тело, но никогда [в свойствах] ни одной из этих молекул, рассматриваемых в отдельности^*.  {61} 

2. Тело, составленное из двоякого рода существенных частей, а именно: плотных частей, из которых все или почти все способны содержать [флюиды], и из свободных флюидов, содержащихся в этих частях. Первые обыкновенно состоят из податливой клеточной ткани, способной претерпевать различного рода изменения под влиянием движения содержащихся в них флюидов и служащей для образования различных специальных органов.

3. Внутренние, так называемые жизненные движения, вызываемые только возбуждающими или стимулирующими их причинами, движения, которые могут быть ускорены, замедлены или даже остановлены, но (необходимы для развития этих тел.

4. Порядок и состояние вещей, которые, до тех пор пока они сохраняются в частях тела, делают возможными жизненные движения; выполнение последних и составляет явление жизни^*; эти движения и вызывают в теле ряд вынужденных изменений.

5. Потери и восстановления, полностью, однако, не уравновешивающие друг друга, в результате чего во всяком наделенном жизнью теле происходит последовательный ряд изменений его состояния, а это влечет за собой для каждого индивидуума переход от молодости к старости и в дальнейшем его разрушение в тот момент, когда явление жизни не может больше осуществляться.  {62} 

6. Потребности, удовлетворение которых необходимо для самосохранения живых тел и которые заставляют их усваивать служащие им для питания посторонние вещества, изменяемые или превращаемые в вещество собственного тела.

7. Развитие, которому подлежат в течение известного времени все части их тела, развитие, выражающееся в их росте, который продолжается до определенного для каждого из них предела; оно же обусловливает различия во внешнем облике, объеме и общем состоянии тела, только что образовавшегося, и того же тела, достигшего полного развития.

8. Один и тот же способ происхождения^*, ибо все живые тела происходят одни от других, при этом не путем последовательного развития из предсуществующих зародышей, но в результате обособления и последующего отделения некоторой части их тела или доли их вещества, которая, будучи подготовлена в соответствии с системой организации индивидуума, определяет тот способ воспроизведения, который мы у него наблюдаем²¹.

9. Способности. Одни, присущие всем им и свойственные только живым телам, и, помимо того,— другие, присущие лишь некоторым из них.

10. Наконец, известный предел продолжительности существования индивидуумов. Само существование жизни влечет за собой изменение частей, которое, достигнув известной точки, препятствует дальнейшему осуществлению явлений, составляющих эту жизнь. И вот тогда достаточно малейшей причины, вызывающей нарушения, чтобы остановить жизненные движения. Этот момент их прекращения без возможности возобновления называют смертью индивидуума²².

Вот десять существенных признаков живых тел, признаков, общих для всех их. Ничего похожего мы не встречаем у неорганических  {63}  тел. Следовательно, те и другие совершенно различны по своей природе²³.

Если сопоставить признаки, отличающие живые тела, с признаками тех тел, которые не могут обладать жизнью, легко видеть огромную разницу, существующую между этими двумя родами тел, и становится ясно, вопреки всему, что об этом говорят, что между теми и другими телами не существует никаких промежуточных форм, никаких переходов, которые бы их сближали и позволили бы их объединить. Но несмотря на это и те и другие, действительно, являются созданиями природы; все они не что иное, как результат средств, которыми она располагает, движений, распространенных в ее частях, законов, управляющих всеми видами этих движений, наконец — большего или меньшего сродства между различными видами материи, которыми она пользуется для своих действий.

Хотя здесь нас больше всего интересуют живые тела, поскольку объекты, которыми мы должны заниматься, относятся к их числу, я не стану вдаваться в рассмотрение ни одного из приведенных присущих им признаков. Я напомню только некоторые важные положения, вытекающие из этих признаков, которые необходимо иметь в виду, а именно, что:

1. Все живые тела, для того чтобы жить, т. е. для того чтобы у них могли осуществляться их жизненные движения, нуждаются не только в сохранении в их частях такого состояния и порядка вещей, при которых возможны их жизненные движения, но, помимо того, и в действии стимулирующей причины, способной возбуждать эти движения.

2. Их тело состоит главным образом из клеточной ткани, являющейся в некотором роде той основой [gangue], в которой содержащиеся в этих телах и приведенные в движение флюиды образуют различные органы, по мере того как их движения ускоряются, становятся более разнообразными и начинают осуществляться в различных частях тела.

3. Все они сами образуют вещество собственного тела при помощи посторонних веществ, которые они захватывают или поглощают,  {64}  затем перерабатывают, ассимилируют и усваивают, увеличивая, по возможности, части своего тела и восстанавливая более или менее полно свои потери. В этом и заключаются основные их потребности.

4. Все части их тела и особенно их собственные флюиды находятся в состоянии постоянного изменения, медленного или быстрого; молекулы, из которых состоят эти тела, усложняются до тех пор, пока они не достигнут состояния, в котором могут быть использованы; в дальнейшем они разрушаются, восстанавливаются путем последовательных замещений за счет питания, поглощения и благодаря влиянию кислорода и процессов жизнедеятельности. Таким образом, изменения, которые претерпевают составные молекулы различных частей тела, приводят к тому, что их плотные части непрерывно, хотя и незаметно, восстанавливаются, а в их основном флюиде появляются элементы, пригодные для образования различных особых веществ, из которых полезные выделяются и используются телом, между тем как другие — бесполезные — выводятся наружу в виде различных выделений.

5. Развитие и рост всех их продолжаются до определенного для каждого из них предела и происходит исключительно путем интусусцепции [внедрения], т. е. благодаря действию внутренней силы или процессам жизнедеятельности, образующим и развивающим все части их тела изнутри, уподобляя введенные и ассимилированные посторонние частицы веществу собственного тола и в дальнейшем закрепляя их.

6. Все они, обладая способностью воспроизводить, хотя и различными способами, индивидуумов, подобных им самим, передают этим новым особям все изменения, происшедшие в их системе организации в продолжение их жизни.

7. Жизнь, которой каждое живое тело обладает, не является ни какой-либо особой сущностью, ни телом или какой-либо материей; она отнюдь не является совокупностью функций^*, но представляет  {65}  собой физическое явление, обусловленное порядком вещей и состоящем частей. До тех пор, пока этот порядок и это состояние вещей сохраняются, они допускают в этих телах движения и изменения, которые и составляют явление жизни и которые вызываются в них некоей возбуждающей причиной.

8. У всех живых тел сами проявления жизни производят всякого рода изменения, наделяющие их способностями, общими всем им, и постепенно приводят их к тому состоянию вещей, которое влечет за собой их гибель.

9. Наконец, жизнь, по причине своего существования в теле и в дальнейшем в тех телах, которые от него происходят при смене поколений, все более и более благоприятствуя движению и перемещению флюидов, беспрерывно приобретает средства для дальнейшего видоизменения клеточной ткани, для превращения части ее в напоминающие сосуды трубки, перепонки, волокна и различные органы, служащие для укрепления, придания твердости или плотности некоторым из этих частей путем внедрения в их ткань пригодных для этой цели частиц. Тем самым достигается постепенное усложнение организации²⁴.

Десять существенных признаков, отличающих живые тела от остальных природных тел, и девять основных положений, которые я к ним здесь добавил, охватывают всю совокупность представлений, относящихся исключительно к живым телам.

Обобщим теперь эту совокупность признаков в виде двух следующих положений, которые помогут нам, в случае надобности, определить отношения между предметами.

Наиболее общими и наиболее существенными функциями, выполняемыми организованными телами, являются следующие две:

1. Функция питания, развития и сохранения индивидуума.

2. Функция воспроизведения и размножения.  {66} 

Эти две функции являются главными и наиболее важными, ибо все живые существа, от живого тела наиболее простой организации и до живого тела наиболее сложного, выполняют, хотя и весьма различными способами, обе эти функции.

Начиная с момента появления жизни в теле, т. е. с того момента, когда состояние его частей и порядок вещей в нем делают возможным существование этого явления, организация этого тела уже способна выполнять обе вышеназванные функции, но так как она осуществляет их, очевидно, при помощи различных средств, соответственно степени своей простоты или сложности, то из этого следует, что в системе наиболее простой организации эти две функции выполняются без каких-либо специальных органов, тогда как последние абсолютно необходимы и становятся все более и более сложными, по мере того как усложняется сама организация. В самом деле, так как наиболее простые по своей организации тела образованы веществами весьма несложными, то введенные питательные частицы не должны претерпевать почти никаких изменений для того, чтобы они могли быть ассимилированы и усвоены. В этом случае жизненные движения и силы оказываются достаточными, т. е. для питания не нужны специальные органы. Факты, наблюдаемые у наиболее простых живых тел, доказывают, что дело обстоит именно так.

Было бы ошибкой предполагать, что у всех живых тел существуют специальные органы для выполнения каждой из вышеупомянутых двух функций, и утверждать, что органы, необходимые для воспроизведения, всегда существуют одновременно с органами питания и что наличие органов, предназначенных для этих функций, является отличительным признаком живых тел.

Самое веское что можно сказать по этому поводу, это следующее: после того как природе удалось установить у некоторых живых тел специальные органы, сначала для первой, а затем и для второй из указанных функций, признаки, обусловленные этими органами, действительно являются наиболее существенными для определения отношений [между живыми телами], так как выполняемые этими органами функции сами по себе имеют первостепенное значение.  {67} 

Но неверно, будто у всякого живого тела существуют специальные органы как для одной, так и для другой из этих двух функций, ибо наиболее простые по своей организации животные и растения не имеют специальных органов ни для воспроизведения, ни для питания, если не считать специальными органами наружные поглощающие поры.

Теперь, если методически объединить десять существенных признаков живых тел, присоединить к ним девять положений, приведенных в дальнейшем, и если принять во внимание две основные функции, которые должна выполнить всякая организация, мы получим прочные и неоспоримые основы философии биологии, которые во всем согласуются с полученными наблюдениями. Мы легко поймем, что разнообразные явления, присущие живым телам, представляют собой явления чисто физического порядка, что даже причины их поддаются определению, несмотря на то, что их трудно распознать; короче говоря, нам станет понятным, что единственный путь, которым надлежит идти, чтобы продвинуть вперед наши познания в этой интересной области природы,— это уделять наибольшее внимание приведенным признакам живых тел и тем положениям, которые я к ним добавил.

Утратив жизнь, которой они обладали, рассматриваемые тела в то же мгновение переходят в категорию тел неорганических, хотя у них еще можно обнаружить следы организации, которая была явно выражена у них раньше, и вскоре они оказываются низведенными до состояния прочих неорганических тел. При этом их части на самом деле постепенно разлагаются, утрачивают свои природные свойства, распадаются, и различные остатки или продукты их жизнедеятельности, все более и более изменяясь, теряют мало-помалу признаки своего происхождения и с течением времени делаются неузнаваемыми. Наконец, эти, подвергшиеся изменениям, остатки живых тел при соответствующих обстоятельствах способствуют образованию других, то более, то менее сложных веществ и увеличивают количество различного рода минералов и твердых, жидких и газообразных неорганических веществ.  {68} 

Различие, существующее между телом живым и телом неорганическим, заключается, следовательно, лишь в том, что у первого состояние частей допускает явление жизни, которое для своего осуществления нуждается только в наличии возбуждающей причины, между тем как во втором это явление невозможно даже при наличии действия какой бы то ни было возбуждающей причины.

Эта разница проявляется и в том, что у живого тела индивидуальность выражается в совокупности различных составных молекул, тогда как у неорганического тела эта индивидуальность полностью выражается в каждой отдельной молекуле.

Состояние частей, делающее возможным осуществление в теле жизненных движений, настолько трудно поддается определению, что человек вряд ли смог бы воспроизвести его. При помощи анализа и синтеза можно произвольно разрушить или восстановить многие неорганические тела или вещества, но человек не в состоянии воссоздать ни живое тело в целом, ни какую-либо из его частей.

Все это — реальные факты, все это — истины, которые не могут быть опровергнуты самым глубоким изучением. Я даю здесь лишь сжатый очерк [этих вопросов], однако его достаточно, чтобы руководствоваться им в наших занятиях.

В дополнение к этой главе скажем несколько слов о сложных живых телах.

Сложные живые тела

Существование живых тел, состоящих из объединенных индивидуумов, сросшихся друг с другом и участвующих в общей жизни,— факт весьма замечательный, которому даже трудно поверить, однако, каким бы необычайным он нам ни казался, мы не можем в настоящее время подвергнуть его сомнению.

Быть может, этот факт никогда не был бы замечен, если бы он ограничивался растительным царством, где он представляет собой общее явление и где он в некотором роде замаскирован особым способом проявления, делающим его менее заметным.  {69} 

Но у животных, у которых рассматриваемый факт наблюдается только в одном единственном классе, он обнаруживается с такой очевидностью, что не могли не признать его.

Впервые было замечено, что именно у животных природа сумела образовать сложные живые тела, т. е. тела, получающиеся в результате соединения многих отдельных индивидуумов, сросшихся друг с другом, питающихся и живущих сообща. Этот своеобразный факт в настоящее время установлен в царстве животных и в пределах этого царства мы встречаем примеры его почти исключительно среди полипов.

Внимательно изучая явление, о котором здесь идет речь, мы вскоре убеждаемся, что оно отнюдь не является исключительной особенностью некоторых животных, ибо природа придала ему гораздо более общий характер у растений. И вот значительная разница в способе его проявления у тех и других заслуживает быть отмеченной.

Среди полипов, очень большое число которых представляет животных, действительно сложных, следует различать, с одной стороны, тех, которые, хотя и состоят из особей, связанных одна с другой, но, по-видимому, вовсе не образуют общего тела, обладающего жизнью, не зависящей от жизни отдельных особей, и, с другой стороны, тех, также сложных полипов, каждая особь которых участвует й образовании и увеличении особого общего тела, переживающего отдельных индивидуумов, последовательно им производимых.

Разграничение это не всегда легко бывает провести, но без него происхождение множества наблюдаемых фактов, особенно среди растений, осталось бы непонятным.

Примером сложных полипов первого рода, т. е. тех, которые вовсе ив образуют особого и отчетливо различимого общего тела, могут, как нам кажется, служить ветвистые сувойки, гидры, полипы с «футлярообразным» полипняком, полипы, образующие сплетение, и т. д. Эти полипы с нежным й более или менее удлиненным телом срастаются друг с другом, не образуя массивных скоплений и общего тела, переживающего отдельных особей.  {70} 

Наоборот, полипы, имеющие общее тело, переживающее всех особей, которые последовательно развиваются, воспроизводятся и умирают на нем же, составляют вторую группу сложных полипов. Примером их могут служить астероиды, меандрины, альциониумы, губки и т. д.²⁵ Особенно не вызывает сомнения существование этого общего тела, обладающего самостоятельной жизнью, у плавающих полипов. Мы увидим, что подобного рода общее тело чрезвычайно отчетливо выражено у множества сложных растений.

Известно, что, рассматривая вышеупомянутых сложных полипов и изучая все, что их касается, мы убеждаемся, что они образуют в воде общую живую массу, непрерывно производящую на своей поверхности тысячи отдельных особей, которые срастаются с ней, быстро развиваются и столь же быстро погибают, замещаясь новыми особями, проходящими тот же цикл. Между тем общая масса, образующаяся в результате всех приращений, произведенных этими преходящими особями, продолжает жить почти беспредельно долго, если только окружающая ее вода имеется в достаточном количестве. Впрочем эта общая живая масса частично и постепенно отмирает в своей нижней, более старой части, между тем как боковые и верхние ее части продолжают жить.

Я окончательно постиг природу этого своеобразного общего тела, существующего у некоторых сложных полипов, только сопоставив его с аналогичным образованием у многолетних растений, в особенности у деревьев.

Конечно, для натуралиста все эти вещи представляют слишком большой интерес, чтобы не сказать о них несколько слов. Мне, без сомнения, простят отступление по вопросу о сложных растениях, поскольку оно касается важного факта, изучением которого пренебрегали и который заслуживает внимания со стороны тех, кто изучает природу²⁶.

Сравнение сложных животных со сложными растениями

Без сомнения, нет ничего более замечательного, чем существующая во многих отношениях аналогия между определенными растениями  {71}  и определенными животными. Она показывает, что, хотя между этими двумя родами существ имеются важные различия, поскольку они принадлежат к двум совершенно различным царствам, тем не менее природа, создавая тех и других, шла одним и тем же путем и выполняла единый план.

Оставляя в стороне другие соображения по поводу явной аналогии между явлениями, наблюдаемыми у некоторых растений и животных, мы остановимся здесь лишь на аналогии, затрагивающей среди этих двух родов живых тел только существа, действительно представляющие собой собрание отдельных особей. Небольшое отступление на эту тему будет поучительным и очень полезным для изучения рассматриваемого здесь вопроса.

В самом деле, не следует впадать в ошибку; подобно тому, как существуют животные простые, представляющие собой обособленных индивидуумов, и животные сложные, т. е. состоящие из индивидуумов, сросшихся и сообщающихся между собой внутренними частями и участвующих в общей жизни, примером чего могут служить очень многие полипы; точно так же есть растения простые, которые живут, как отдельные индивидуумы и, помимо того,— растения сложные, т. е. состоящие из многих индивидуумов, живущих вместе, как бы привитых одно на другое или на общее тело и участвующих в общей жизни.

Я попытаюсь: показать, что рассматриваемый факт в отношении этих,растений столь же реален, как и в отношении вышеупомянутых животных.

Основное свойство, присущее растению, состоит в том, что оно живет до тех пор, пока не принесет цветов, плодов или воспроизводительных телец. Продолжительность его жизни редко превышает год и, если в целях воспроизведения у него развиваются половые органы, эти органы выполняют только однократное оплодотворение, так что, обеспечив воспроизведение, они вслед за тем полностью погибают и разрушаются, также как и произведший их индивидуум. Вот истины, которые нельзя сколько-нибудь обоснованно отрицать.  {72} 

Если многие растения в продолжение своего однолетнего существования могут служить примером приведенного мною факта, то многие другие, по-видимому, продолжают жить и после плодоношения и на самом деле, прежде чем погибнуть, приносят цветы и плоды несколько лет подряд. Таким образом, у этих последних существует особый, характерный для них порядок вещей, с которым необходимо ознакомиться.

Мы увидим, что своеобразное различие между очень ограниченной продолжительностью жизни некоторых растений, погибающих после плодоношения, и многими другими растениями, которые живут и приносят плоды в продолжение многих лет подряд, зависит в основном от того, что одни из них являются отдельными индивидуумами, то простыми, то дающими отпрыски, которые не могли образовать общее тело, способное к самостоятельной жизни, тогда как другие действительно представляют собой растения, состоящие из индивидуумов, собранных на одном общем теле, обладающем собственной жизнью, независимой от жизни этих отдельных индивидуумов.

В самом деле, всякое однолетнее растение представляет собой самостоятельный растительный индивидуум, обладающий особым телом, наделенным жизнью, не зависящей от жизни других его частей, и более долговечным, нежели они.

Подобное растение может быть либо совершенно простым, когда оно приносит только один цветок или соцветие и погибает после того, как произведет семена, или же оно дает отпрыски, образует ветвистый стебель или несколько отдельных стеблей, погибающих, так же как и корни, после плодоношения. Но так как продукты его вегетации полностью идут на развитие частей, которые должны служить для плодоношения, то они не могут привести к образованию долговечного общего тела. Следовательно, растение это, то простое, то дающее отпрыски, действительно является обособленным индивидуумом.

Доказательством того, что однолетнее растение, о котором была речь, на самом деле является простым растением, служит то, что оно  {73}  не образует настоящих почек и способно произвести лишь одно или несколько растений, отделяющихся от него.

Однако так обстоит дело далеко не у всех растений: большинство растений — это сложные существа, представляющие собой, подобно полипам, собрания индивидуумов, живущих вместе на долговечном общем теле, на котором последовательно развиваются новые индивидуумы; но каждый из этих индивидуумов редко живет дольше одного года. Прежде чем погибнуть, все они оставляют долговечные продукты своей вегетации, увеличивающие объем общего тела; помимо того, они обеспечивают воспроизведение новых индивидуумов, образуя то семена, то воспроизводительные тельца, то почки.

Что касается общего тела, переживающего однолетних индивидуумов, то оно явно представляет собой результат [жизни] тех поколений, которые его образовали первоначально, и тех, которые последовательно добавляли к нему продукты своей собственной вегетации. Это общее тело, обладающее жизнью, не зависящей от жизни отдельных особей, продолжает, со своей стороны, увеличиваться в объеме благодаря непрерывно получаемым им от последних добавлениям, и без помощи какого-либо полового органа, периодически производит почки и побеги, образующие новые, остающиеся в соединении с ним особи, которых оно должно питать. Таким образом, семена и воспроизводительные тельца (отделяющиеся почечки, глазки и т. д.) служат для образования новых растений того же вида, а побеги [bourgeons], образованные общим телом, служат для возобновления на этом теле индивидуумов, подобных тем, которые на нем жили и погибли.

Это еще не все. Рассматриваемое здесь общее тело обладает не только во всей своей массе жизнью, не зависящей от жизни тех индивидуумов, которых оно питает, но каждая отдельная часть его сама обладает жизнью, не зависящей от жизни остальных частей, вследствие чего любая его часть, будучи отделена, в свою очередь может продолжать жить. Отсюда — прививки.

Если у многолетних растений продукты вегетации каждого индивидуума долговечны, что не наблюдается у однолетних растений,  {74}  то происходит это потому, что, образуясь при участии продуктов вегетации всех прочих индивидуумов и участвуя в жизни общего тела, эти продукты вегетации приобретают большую крепость и быстро достигают плотности, достаточной для того, чтобы сделать их способными противостоять воздействиям, которые могли бы привести их к гибели. Помимо того, это объясняется еще и тем, что вещества, служащие для их питания, подвергшись переработке в общем теле, вносят в них начала, делающие их более стойкими.

Поэтому, когда я смотрю на дерево или кустарник, для меня совершенно очевидно, что перед моими глазами не простое растение, но множество растений одного и того же вида, которые живут вместе на многолетнем отвердевшем общем теле, обладающем собственной и независимой жизнью, в которой участвуют все живущие на нем индивидуумы.

Это настолько верно, что если привить на ветку сливы побег вишни, а на другую ветку того же дерева — побег абрикоса, то эти три вида будут жить сообща на общем теле, которое их несет, и будут участвовать в общей жизни, не переставая сохранять свои особенности.

Подобно этому, можно заставить жить на стебле розового куста различные виды, которые будут сохранять свои признаки; то же может быть произведено и у растений других семейств, при условии, чтобы прививаемые виды не принадлежали к далеким друг от друга семействам.

Корни, ствол и ветви по отношению к этому сложному растению являются не чем иным, как частями общего тела, о котором я упоминал, не чем иным, как длительно сохраняющимися результатами вегетации всех индивидуумов, существовавших на этом же растении, подобно тому, как общая живая масса астрей, меандрин, альциониумов или пеннатул является не чем иным, как продуктом анимализации многочисленных, совместно живших и обладавших общей жизнью полипов, последовательно сменявших одни других.

Как у тех, так и у других жизнь продолжает существовать в общем теле, т. е. в дереве и внутри той мякотной массы, которая  {75}  одевает полипняк; между тем каждый отдельный растительный индивидуум дерева и каждый полип упомянутой мякотной массы, соединяющей друг с другом отдельных полипов, сохраняет жизнь только в продолжение короткого времени, но оставляет после себя: один — новые побеги [bourgeons], другой — новые почки [gemmes], служащие для его воспроизведения.

Таким образом, каждый побег растения является отдельным растением, которое должно развиваться так же, как и растение, произведшее его, должно, как и все прочие, участвовать в общей жизни, должно ежегодно образовывать цветы и приносить плоды и способно также произвести новую ветку, несущую новые побеги.

В самом деле, общее тело, продолжающее жить и переживающее отдельных индивидуумов, казалось, могло бы внушить мысль о том, что оно обладает индивидуальностью, но это предположение ошибочно: это растительное тело, как таковое, лишено индивидуальности, поскольку отделенные от него части способны продолжать жить. Помимо того, само оно, очевидно, представляет не что иное, как совокупность растений или сложное растение, поддерживающее жизнь множества отдельных индивидуумов, остающихся на произведшем их общем теле в продолжение их индивидуального существования, а в дальнейшем замещающихся другими, которые подвергаются той же участи и образуют таким образом ряд сменяющих друг друга поколений, до тех пор пока продолжает жить общее тело.

Общее тело, о котором я говорю, настолько отличается от отдельных живущих на нем индивидуумов, что путем искусственных приемов человек научился объединять на этом общем теле любое число отдельных индивидуумов для образования подлинно единого целого. В самом деле, прививки путем сближения, которые природа иногда сама производит и которым так искусно научились подражать, заключаются в том, что сращивают и заставляют участвовать в общей жизни различные, деревья или кустарники одного и того же вида. Иногда даже удается сохранить жизнь ствола, полностью отделенного от его основания и корней, помещая его при посредство этой прививки на другие, соседние стволы, которые его поддерживают.  {76} 

Можно было бы в пределах одного только вида образовать большой лес, многочисленные, сообщающиеся между собой и ведущие общую жизнь стволы которого с полным правом можно было бы считать одним существом, подобным дереву в целом, включая его корни и ветви.

Внутренние части [тела] растений, как я уже указывал, по-видимому, обладают лишь организацией, которая может обусловить в них жизнь. В зависимости от рода или семейства растения она может представлять те или иные особенности, но в организацию растений никогда не входят какие-либо специальные органы, которые обеспечивали бы их какими-нибудь другими способностями, помимо способностей, присущих жизни вообще²⁷.

Поэтому, отделяя части сложного растения, содержащие один или несколько побегов, или заключающие неразвитые их элементы, можно по своей воле образовать из них любое число новых растений, подобных тем, от которых они происходят, не прибегая к помощи плодов этих растений. Так и поступают на практике садоводы, применяя прививки, отводки и т. д.

Я уже привел в моей «Philosophie zoologique» (ч. II., стр. 464) различные факты, доказывающие, что многие растения представляют собой своеобразные тела, на которых живет, развивается и погибает множество отдельных индивидуумов, многочисленные поколения которых сменяют друг друга до тех пор, пока продолжает жить питающее их общее тело. Здесь я добавлю один только пример, весьма показательный, как мне кажется, в этом отношений.

Среди различных данных, подтверждающих, что дерево не простое растение, но является телом, которое производит, питает и дает возможность развиваться множеству растений одного и того же вида, живущих сообща на общем теле, образовавшемся в результате произрастания на нем подобных друг другу растений, самым выдающимся фактом, на который можно указать, является следующий.

Отличительная особенность живого существа, представляющего собой отдельный индивидуум, состоит в том, что оно в продолжение жизни постепенно изменяет свое состояние, так что, по мере  {77}  приближения к концу своего существования, все без исключения его части несут на себе все более и более ясную печать старости и в конце концов — разрушения. Для доказательства этого известного факта нет надобности входить в какие-либо подробности.

Между тем, как бы старо ни было дерево, все те его побеги, которые развиваются весной, представляют собой индивидуумы, отмеченные вначале чертами самой нежной юности; спустя шесть недель они приобретают признаки полного развития и, после непродолжительного периода устойчивого состояния, начинают обнаруживать все более и более заметные признаки старости, которая приводит их к смерти до истечения года с момента их образования.

Кто не испытал на себе очарования весенней листвы распускающихся деревьев, независимо от их возраста, этой нежной и обаятельной зелени, отражающей подлинную юность индивидуумов! Есть ли малейшая черта в этих только что возникших частях, которая говорила бы о том, что они принадлежат существу очень старому, стоящему почти у порога смерти? Конечно, нет: все продолжающие на нем развиваться почки и побеги являются отдельными особями, ни в какой мере не участвующими в постепенном отмирании старого дерева, о котором выше была речь. До тех пор пока дерево дает им возможность жить на нем, каждый из этих индивидуумов имеет свою юность, достигает зрелости и приходит, наконец, к своей индивидуальной старости, которая заканчивается его разрушением. Следовательно, поддерживающее их дерево представляет собой сложное растение, на котором живет, развивается и возобновляется множество индивидуумов одного и того же вида, участвующих каждый в общей жизни и ежегодно сменяющих друг друга, до тех пор пока общее тело — результат всех отдельных вегетации — сохраняет состояние, необходимое для поддержания в них жизни.

И вот, подобно тому, как природа создала сложные растения, она создала также сложных животных и для этого она не изменила ни в том, ни в другом случае ни растительную, ни животную сущность. При виде сложных животных было бы такой же нелепостью  {78}  говорить о животных-растениях, как и при виде сложных растений говорить о растениях-животных.

И если в прошлом веке сложным животным из класса полипов было дано название зоофитов, то заблуждение это в те времена было простительным: низкий уровень знаний о природе животных делал это выражение не столь порочным. Но в настоящее время дело обстоит иначе и было бы неуместным давать классу животных название, вызывающее неверное представление о тех существах, к которым оно относится.

Теперь, после того как мы установили, что существуют два совершенно различных рода живых тел, а именно: растения и животные, перейдем к изучению основных признаков первых и, показав разграничительную линию, установленную природой между этими двумя родами существ, попытаемся доказать, что растения ни в одной точке своего ряда не сливаются с животными, т. е. не образуют с ними единой цепи.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

О существенных признаках растений

Для того чтобы всесторонне изучить животных, мы решили их сравнить со всеми остальными телами нашей планеты. Рассматривая животных как живые тела, мы видели, что тела, наделенные жизнью, но своим общим признакам и по присущим им способностям отделены от неорганических тел значительным промежутком.

Так, нам хорошо известно, что животных, даже наиболее несовершенных из них,— поскольку все они являются живыми телами,— нельзя объединять с телами неорганическими и что ни одно животное, как бы несовершенно оно ни было, как бы проста ни была его организация, не образует непосредственного перехода к какому-либо телу, в котором не может происходить явление жизни.

Но животные не являются единственными, имеющимися в природе живыми телами, и мы можем убедиться, что существуют два рода живых тел, весьма сильно отличающихся один от другого. Тела этих двух категорий представляют столь большие различия в состоянии и в явлениях своей организации, что позволяют легко обнаружить ту резкую разграничительную черту, которую природа провела между ними.

Однако это лишь отчетливо выраженная разграничительная черта, но не глубокий разрыв, подобный тому, который отделяет неорганические тела от тел живых.

Давно поняли, что между этими двумя родами живых тел  {80}  существуют подлинные различия и, хотя не умели точно определить, в чем именно эти различия заключаются, с незапамятных времен живые тела принято было подразделять на две первичные группы, создав из них два отдельных царства, а именно: царство растительное и царство животное.

И вот следует выяснить, связаны ли растения в какой-либо точке своего ряда с животными и образуют ли они постепенный переход к ним или же они отличаются от последних какими-нибудь постоянными и легко распознаваемыми признаками.

Прежде всего я замечу, что природа, создавая свои произведения, как и во всем вообще, что она делает, действовала и могла действовать только постепенно, переходя от более простого к более сложному. Это — истина, которую подтверждает наблюдение.

Если это так, то можно было бы предположить, что природа начала с создания растений, при этом с наиболее несовершенных из них, с тех, которые обладают наименее видоизмененной клеточной тканью. Она должна была вызвать их к жизни прежде, чем произвести растения, имеющие внутри многочисленные, различно устроенные трубки, особые волокна, сердцевину и составляющие ее части, словом, клеточную ткань, настолько видоизмененную, что внутренняя организация этих растений представляется уже до некоторой степени сложной. Отсюда очевидно, что если бы растения составляли с животными единую цепь, воспроизводящую последовательность образования тех и других, то именно растения с наименее видоизмененной клеточной тканью должны были бы смыкаться или, так сказать, сливаться с первыми животными, т. е. с животными наиболее несовершенными²⁸.

Между тем этого нет. Я покажу, что природа одновременно приступила к созданию растений и животных, но, так как ей приходилось иметь дело с телами, существенно различными по составляющим их химическим элементам, то все то, что ей удалось образовать у одних, оказалось совершенно непохожим на то, что она могла произвести у других, несмотря на то, что планы ее действий в том и в другом случае были очень сходны.  {81} 

Если бы растения могли в какой-нибудь точке своего ряда непосредственно примыкать к животным, незаметно переходить в них, то несомненно, что природа могла бы осуществить подобный переход только через наиболее несовершенные и наиболее простые по своей организации живые тела, создав промежуточные формы между самыми несовершенными растениями и самыми несовершенными животными. Все натуралисты поняли это и, действительно, именно в той точке как того, так и другого ряда, где помещаются существа, отличающиеся наибольшей простотой организации, растения, как можно думать, больше всего приближаются к животным. Если в этой точке они почти сливаются, то нельзя не признать, что растения и животные все же не образуют цепи, но составляют две самостоятельные ветви, соединенные у своего основания наподобие буквы V. Но я покажу, что в указанной точке нет никакого постепенного перехода, что обе упомянутые ветви совершенно не связаны между собой у своего основания и что один реальный признак, касающийся химической природы тел, бывших объектами действий природы, создал огромную разницу между существами, составляющими одну из этих ветвей, и теми, которые относятся к другой.

Я на деле покажу, что среди плотных частей, образующих тело растения, нет ни одной, которая на самом деле была бы раздражима, т. е. была бы способна внезапно сокращаться в любое время, притом в продолжение всей своей жизни, и что, следовательно, растения не могут выполнять внезапных движений, повторяемых столько раз подряд, сколько раз их может вызвать возбуждающая причина.

Я докажу далее, что у всех вообще животных среди их плотных частей есть части, которым всегда присущи раздражимость и способность к внезапным сокращениям, и что они могут выполнять мгновенные или внезапные движения и повторять их в любое время столько раз подряд, сколько раз будет на них действовать причина, возбуждающая эти движения.

Посмотрим теперь, что представляют собой растения и каковы их существенные признаки. После описания этих признаков мы приведем факты и доказательства, являющиеся их обоснованием.  {82} 

Существенные признаки растений

Растения — это живые тела, не обладающие раздражимостью²⁹. Существенные признаки их следующие.

1. Они не способны ни производить в любой момент внезапных и повторных сокращений ни одной из своих плотных частей, ни выполнять при помощи этих частей внезапных или мгновенных движений, повторяемых столько раз подряд, сколько раз их вызывает возбуждающая причина^*.

2. Они не способны ни производить действий, ни самостоятельно перемещаться, т. е. покидать место, на котором каждое из них находится или неподвижно укреплено.

3. Только их флюиды способны выполнять жизненные движения; их плотные составные части, будучи лишены раздражимости, не в состоянии путем действительных реакций способствовать выполнению этих движений, которые могут вызываться [лишь] действием внешних возбуждающих причин.

4. У них совершенно отсутствуют специальные внутренние органы, но благодаря движениям их флюидов, у них образуется множество большей частью параллельных^** друг другу, напоминающих сосуды трубок, боковые стенки которых в большинстве случаев пронизаны порами. Это отсутствие внутренних органов является причиной того, что у всех растений организация лишь более или менее  {83}  видоизменена, но не подверглась настоящему усложнению, и что части этих тел легко превращаются одни в другие.

5. У них совершенно отсутствует пищеварение; они лишь перерабатывают соки, служащие им для питания и для образования различного рода веществ; таким образом, они имеют лишь поглощающую (наружную) поверхность и поглощают в качестве пищи жидкие вещества или такие, частицы которых обладают малым сцеплением между собой.

6. Их флюиды не подвергаются настоящей циркуляции, но их соки перемещаются, по-видимому, преимущественно по двум направлениям: восходящему и нисходящему, что позволяет предположить существование двоякого рода соков, образующихся: один — в результате поглощения веществ корнями, и другой — листьями.

7. Рост происходит у растений по двум направлениям: восходящему и нисходящему, начиная от некоторой промежуточной точки, или жизненного узла, расположенного у основания шейки корня и обычно более живучего, чем прочие части.

8. Их наземные части стремятся расти по направлению, перпендикулярному к плоскости горизонта, а не к поверхности почвы, которая их поддерживает^*.

9. Большинство их образует сложные существа, состоящие из отдельных индивидуумов, собранных на общем живом теле, на котором ежегодно развиваются последовательные поколения этих индивидуумов.

Если противопоставить, как я намерен это сделать, приведенному краткому обзору реальных фактов, характеризующих растения, обзор существенных признаков животных, станет ясно, что природа провела между этими двумя родами живых тел резкую разграничительную  {84}  черту, которая мешает им соединиться в какой-либо точке образуемых ими рядов. Однако совсем иное принято высказывать об этих двух родах существ. Отсюда очевидно, что почти вся работа еще впереди, если мы хотим дать как о тех, так и о других то правильное представление, которое необходимо иметь о них.

Для того, чтобы устранить заблуждение, направившее науку по ложному пути, важнее всего осветить один единственный пункт, а именно доказать, что все части растений вообще лишены раздражимости.

После того как мне удастся привести доказательства этого факта, легко будет понять, насколько отсутствие раздражимости частей сводит растения в отношении явлений организации к более низкому уровню, и мы поймем, почему источником их жизненных движений, т. е. движений их флюидов, являются только воздействия, получаемые ими извне.

Для доказательства выдвинутых мною положений достаточно подвергнуть их тщательному обсуждению. Прежде всего я покажу, что я был прав, когда утверждал в моей «Philosophie zoologique» (ч. I, стр. 251), что в тех явлениях, которые известны нам относительно растений, называемых мимозами, нет ничего похожего на раздражимость частей тела животных, и что ни одна часть тела растений не способна производить мгновенных сокращений и не обладает этой способностью, характеризующей исключительно животную природу. И вот вследствие этой основной причины — отсутствия раздражимости и сократимости частей тела — все растения ограничены возможностью иметь лишь слабо и неясно выраженную внутреннюю организацию и гораздо более низким уровнем проявлений этой организации по сравнению с тем, чем природа могла наделить животных.

Рассуждения, доказывающие отсутствие раздражимости в частях тела растений

Основное положение, на котором я прежде всего должен остановиться,— это доказательство, что способность чувствовать и раздражимость  {85}  — совершенно различные явления и что они обусловлены причинами, не имеющими ничего общего между собой. Известно, что еще Галлер³⁰ различал эти два явления, но так как большинство современных зоологов все еще смешивают их, то полезно попытаться напомнить это разграничение, обоснованность которого вполне очевидна.

Я покажу затем, что, помимо заблуждения, заставлявшего смешивать способность чувствовать и раздражимость, допускали и другую ошибку, считая некоторые движения, наблюдаемые у растений при особых обстоятельствах, результатом раздражимости, хотя все они, как я это намерен доказать, не имеют ни малейшего отношения к тем, которые зависят от рассматриваемого здесь органического явления.

Чтобы убедиться в том, что чувствование и раздражимость — весьма различные явления, достаточно рассмотреть три следующих положения, в которых сопоставлены условия, необходимые для осуществления каждого из них.

Первый отличительный признак. Всякое животное, наделенное способностью чувствовать, всегда имеет в своей организации специальную систему органов, без которой данное явление не может происходить. Эту систему органов, всегда состоящую из нервов и из одного или нескольких центров отношений, легко отличить от других частей организации. Отсюда следует, что повреждая некоторые части этой системы, произвольно разрушают способность чувствовать в тех частях тела животного, которые поврежденный орган наделял этой способностью, делая тем самым эти части нечувствительными, однако не разрушая при этом их жизнеспособности.

Наоборот, для того чтобы могло происходить явление раздражимости, раздражимые части животного вовсе не должны обладать каким-либо специальным обособленным органом, который один только мог бы обусловить рассматриваемое явление. Химический состав этих частей таков, что, до тех пор пока в них сохраняется жизнь, они способны сокращаться при действии всякой причины, являющейся раздражителем. Следовательно, уничтожить раздражимость этих  {86}  частей можно, только отняв у них жизнь, ибо своей раздражимостью они не обязаны никакому особому органу.

Второй отличительный признак. Хорошо известные органы, при посредстве которых осуществляется чувствование, не являются отчетливо или безусловно сократимыми. Кроме того, ни одно наблюдение не подтверждает, что для того чтобы могло иметь место ощущение, нервы должны сокращаться.

Напротив, раздражимые части всякого животного не могли бы выполнить ни одного движения, обусловленного раздражимостью, но претерпевая при этом действительного сокращения. Следовательно, эти части обладают раздражимостью только потому, что они сократимы по своей природе, чего нельзя сказать об органах, обусловливающих чувство.

Третий отличительный признак. Когда животное, наделенное способностью чувствовать, погибает, эта способность угасает у него прежде, чем в его теле полностью исчезнут жизненные движения.

Напротив, раздражимость, которой обладают все или только некоторые части животного, является той из его способностей, которая при наступлении смерти исчезает последней.

Чувствование и раздражимость по самой своей природе отличаются друг от друга, так как причины и условия, необходимые для осуществления каждого из этих явлений, неодинаковы, и в нашем распоряжении всегда имеются вполне надежные средства, чтобы различить их.

Теперь, чтобы показать, насколько еще несовершенны основы теории, принятой в зоологии, я замечу, что даже самые просвещенные зоологи нашего времени до сих пор смешивают чувствование с раздражимостью и что, ссылаясь на некоторые неверно истолкованные факты, они считают возможным распространять на растения как ту, так и другую из этих способностей.

«Многие растения», говорится в «Dictionnaire des sciences naturelles», в статье «Животное», «движутся внешне совершенно также, как и животные: листья мимозы сокращаются при прикосновении к ним с такой же быстротой, как щупальца полипа. Может ли кто-нибудь  {87}  доказать, что чувство имеется в одном случае и отсутствует в другом?»

Я могу утверждать на основании моих собственных наблюдений, что в приведенном утверждении нет ничего точного, ничего, что соответствовало бы явлению, известному у мимозы или у других растений, у которых наблюдаются подобного рода движения, иными словами,— что нет ничего общего между движениями этих растений и теми, которые происходят в результате возбуждения раздражимых частей у животных, и что еще меньшее отношение эти явления имеют к способности чувствовать.

Прежде всего нет никаких доказательств того, что причиной вышеупомянутого сокращения щупалец полипа при прикосновении к ним является чувствование, т. е. что в данном случае имеет место ощущение, так как это сокращение могло быть вызвано одной раздражимостью. Напротив, есть полное основание утверждать, что никакое ощущение не могло бы быть вызвано вышеупомянутым прикосновением, так как у полипа совершенно отсутствует система органов, необходимая для выполнения этого явления, и так как сущность ощущения вовсе не заключается в том, чтобы производить движения. Таким образом, вообще не следовало бы ставить вопрос о том, почему чувствование свойственно полипу и почему его не может быть у мимозы, поскольку неверно, что полип может испытывать ощущения. Я намерен теперь доказать, что в приведенном примере нет никакого сходства между явлениями, наблюдаемыми у полипа и у мимозы, так как щупальцы полипа приходят в движение только при прикосновении к ним, когда они действительно сокращаются, тогда как прикосновение к мимозе не способно вызвать у этого растения никакого сокращения. Следовательно, в рассматриваемом примере полип движется вследствие раздражимости своих частей, а мимоза — под влиянием совершенно иных причин.

В самом деле, неверно, будто какая-либо часть мимозы сокращается при прикосновении к ней: ни листочки, ни черешки, как главные, так и второго порядка, ни мелкие веточки этого растения не претерпевают никакого сокращения, но части эти просто складываются  {88}  в сочленениях, и при этом их размеры не меняются; в результате этих движений, носящих характер расслабления, почти все эти части внезапно и быстро опускаются, причем ни одна из них не испытывает ни малейшего сокращения, ни даже самого незначительного изменения размеров. Без сомнения, все это отнюдь не является признаком раздражимости. В самом деле, только у животных части тела могут внезапно сокращаться, изменяя при этом размеры, и сохранять способность повторно сокращаться при каждом действии возбуждающей причины в продолжение всей жизни животного или до тех пор, пока эти части не подвергнутся каким-либо изменениям. Никому еще ни разу не удалось наблюдать подобных сокращений в каких-либо других телах.

После того как это складывание в сочленениях частей мимозы произойдет в результате прикосновения или достаточно сильного толчка, повторное прикосновение или толчок не в состоянии больше вызвать какое-либо движение. Для того чтобы то же явление могло повториться, необходимо довольно долго — не меньше нескольких часов — ждать, пока новое напряжение в сочленениях частей не поднимет или не растянет их, что при низкой температуре происходит чрезвычайно медленно.

Повторяю: все это совершенно нехарактерно для раздражимости, присущей животным. До тех пор пока животное сохраняет жизнь, способность эта остается одинаковой во всех частях, которые ею наделены, и это сокращение частей может повторяться столько раз подряд, сколько раз оно будет вызвано возбуждающей причиной. Кроме того, у животных сокращение той или иной части их тела проявляется не только движениями в сочленениях, как это имеет место у мимозы, но представляет собой внезапное сжатие, подлинное укорочение частей, словом, оно связано с изменением их размеров. Ничего похожего не удается обнаружить у растений.

Поскольку неверно, что внезапные движения, наблюдаемые в некоторых ч:астях растений, называемых мимозами, при прикосновении к ним, представляют собой настоящие сокращения, т. е. действительные изменения размеров этих частей, то, очевидно, что эти  {89}  движения не имеют ничего общего с раздражимостью; помимо того, они не могут повторяться в любой момент, как это имеет место при тех движениях, которые обусловливаются раздражимостью и могут быть вызваны всякой возбуждающей причиной.

В настоящее время известно, что раздражимость вовсе не является причиной вышеупомянутых движений у растений, называемых мимозами, и что существует резкое различие между этими движениями и явлениями раздражимости у животных. Но какова причина своеобразных движений у упомянутых растений?

На это я отвечу: независимо от того, удастся ли нам действительно установить эту причину или мы можем получить о ней представление только при помощи какой-нибудь правдоподобной гипотезы, опирающейся на факты, неоспоримым всегда останется то, что причина эта не имеет ничего общего с раздражимостью у животных.

И вот я полагаю, что обнаружил эту причину для растений, называемых мимозами, и что эта причина заключается у них в истечении упругих и невидимых флюидов, которые эти растения, подобно другим живым телам, непрерывно образуют в продолжение всей своей жизни, притом — тем обильнее, чем выше температура³¹.

Предварительно я должен заметить, что движения, наблюдаемые у растений, не ограничиваются теми, которые имеют место у растений, называемых мимозами. Известны также всевозможные другие движения, но путем внимательного исследования их можно убедиться, что ни одно из них не связано с раздражимостью.

Далее я покажу, что все эти разнообразные движения вызываются различными причинами, большая часть которых легко поддается определению.

Одни из них, действительно, — движения внезапные и хорошо заметные, как, например, движения ослабления напряжения, спадания частей и т. д.

Другие, наоборот,— движения медленные и незаметные, вроде тех, которые обязаны своим происхождением причинам гигрометрическим, пирометрическим и т. д.

Все они выполняются и наблюдаются только при определенных  {90}  условиях. Некоторые из этих движений, будучи однократно выполнены, не возобновляются больше, например движения при вскрытии плодов у некоторых растений, разбрасывающих семена на большое расстояние благодаря разрыву околоплодника. Известны движения, которые происходят только в некоторых частях, например у некоторых цветков в период их распускания или в период особого подъема их жизнедеятельности, когда половые органы приступают к выполнению своих функций.

Здесь я могу показать, что движения в сочленениях мимозы относятся к движениям первого рода и что они обусловлены спаданием частей в результате ослабления напряжения в сочленениях. Я покажу даже, что движения hedysarum gyrans³² относятся к тому же роду движений, хотя они носят менее внезапный характер, и что они выполняются таким же образом, т. е. под влиянием того же рода причин.

В самом деле, движения, наблюдаемые у hedysarum gyrans, носят еще характер движений, происходящих в сочленениях, и ни одна из частей этого растения не претерпевает ни малейшего сокращения. Именно эти своеобразные движения у hedysarum позволили мне разгадать причину движений, наблюдаемых у мимоз.

У упомянутого hedysarum движения листочков всегда носят характер медленных и постепенных движений и бывают хорошо заметны только в теплую погоду, когда истечение веществ у растений особенно значительно. Я понял, что пузырьки или полости, находящиеся в сочленениях этих листочков, могут постепенно наполняться каким-либо газообразным или упругим флюидом растения, соответственно растягиваться благодаря этому, достигая определенного предела наполнения, и затем столь же постепенно опорожняться и опадать. Такое положение вещей должно было обусловить попеременное медленное поднятие и опускание этих листочков, которые описывают полукруг, причем движения эти не вызываются ни сотрясением, ни какой-либо иной посторонней причиной.

Эта простая и чисто механическая причина согласуется с установленным фактом выделения растениями различных веществ.  {91} 

Известно, что эти газообразные и упругие вещества выделяются особенно обильно в жаркую погоду, что они неодинаковы у различных образующих их растений, что некоторые растения выделяют ароматические вещества, что у dictamnus albus³³ они способны воспламеняться. Указанная причина представляется мне вполне достаточной для объяснения рассматриваемого явления. Она показывает, что для того чтобы вызвать внезапное опорожнение пузырьков сочленений у мимозы, требуется прикосновение, толчок и т. д., в то время как у hedysarum gyrans достаточно простого наполнения этих пузырьков, чтобы началось медленное и постепенное выделение содержащихся в них газов.

Тому, кто пожелает знать истинное положение вещей относительно всего того, о чем здесь идет речь, трудно будет не признать обоснованность указанных мною причин.

Что действительно реально,— это то, что в явлениях, наблюдаемых у мимозы, у hedysarum gyrans, во внезапном складывании листьев у мухоловки, во вскрывании пыльников у барбариса, наконец, в выпрямлении плодов у растений с поникшими цветами, а также в разного рода движениях, наблюдаемых в частях некоторых цветов,— во всем этом нет ничего, что можно было бы сравнить с явлением раздражимости у животных и еще менее — с явлениями, обусловленными чувствительностью.

Раздражимость, как утверждают, представляет собой не что иное, как видоизменение чувствительности; она не является способностью, присущей исключительно животным, и свойственна всем вообще живым телам. Нет никакого сомнения в том, что все живые части тела животных наделены ею, но и растения, как утверждают, также дают нам достаточно доказательств того, что и они обладают ею. Действие света, электричества, тепла, холода, сухости, кислот, щелочей, сообщенного извне движения и т. д. и т. п.— вот, по мнению многих, причины, возбуждающие раздражимость у растений. Именно этими причинами якобы следует объяснять распускание некоторых цветов в определенные часы дня, сон растений, направление стеблей, разбрасывание семян, более или менее сильные повреждения,  {92}  производимые холодом, сухим ветром, и т. д. и между тем, ни один орган растения не передает сообщенное ему движение всему телу, по-видимому, восприимчивому к нему. Вот рассуждения, при помощи которых хотят доказать, что раздражимость является способностью, присущей как растениям, так и животным.

Утверждают также следующее: «если животные в поисках пищи обнаруживают желания, умение делать выбор между различными видами ее, то известно также, что корни растений направляются туда, где почва богаче соками, и даже отыскивают в скалах мельчайшие расселины, в которых они могут найти хотя бы немного пищи. Листья и ветви растений неуклонно направляются в ту сторону, где они находят больше воздуха и света; наконец, если согнуть ветку так, чтобы верхушка была обращена книзу, то листья этой ветки почти закручивают свои черешки, чтобы оказаться в положении, наиболее благоприятном для выполнения своих функций. Можно ли быть уверенным в том, что все это происходит безсознательно?» («Dictionnaire des sciences naturelles», см. слово, указанное выше).

Подобного рода ссылки на поверхностно и даже превратно истолкованные факты вносят в науку взгляды и принципы, от которых в дальнейшем трудно освободиться, потому что они кажутся обоснованными, если в них глубоко не вдумываться, а также и потому, что постепенно создается привычка рассматривать факты лишь под определенным углом зрения. Что касается меня, то я не вижу ничего, что указывало бы на существование у растений, у которых эти явления были обнаружены, сознания, умения распознавать и делать выбор, наконец, ничего, что можно было бы сравнить с явлением раздражимости у животных и еще менее — с явлением чувства.

Мне, как и всем вообще, известно, что различные тела природы, как живые, так и неживые, будучи приведены в соприкосновение, воздействуют, вследствие различных своих свойств, друг на друга, особенно когда хотя бы одно из них находится в жидком состоянии. Однако это не дает еще основания предполагать, что эти тела обладают раздражимостью.

Волосок моего гигрометра, который удлиняется в сухую погоду и  {93}  укорачивается с увеличением влажности, или железный стержень, удлиняющийся при повышении температуры, вовсе не кажутся мне вследствие этого телами, обладающими раздражимостью.

Когда солнце освещает цветущую верхушку подсолнечника [helianthus], ускоряя испарение в тех точках стебля и основания соцветия, на которые падает свет, когда оно сильнее иссушает волокна одной стороны по сравнению с другой и когда вследствие постепенного укорочения этих волокон каждое соцветие поворачивается в ту сторону, откуда падает свет — я не вижу во всем этом проявлений раздражимости, так же как ее нет у согнутой ветки, которая незаметно распрямляется и поворачивает свои листья и верхушку навстречу падающему свету.

Если корни растений проникают главным образом в наиболее влажные места почвы, которые легче поддаются действию растущих корней, требующих нового пространства, то я не считаю себя вправе приписывать им, на основании этого факта, раздражимость, способность получать восприятия, умение делать выбор и т. д. и т. п.

Конечно, повсюду можно наблюдать действия, производимые и сопровождаемые движением тел, приведенных в соприкосновение, но не обладающих ни раздражимостью, ни чувствительностью; ведь подобные движения мы на самом деле видим и у неживых тел. Все эти действия, сопровождаемые движением, имеют место там, где существует сообщенное движение, где проявляется какое-нибудь сродство, где происходит разложение или соединение, наконец, там, где тела подвергаются влиянию тепла или влажности или испытывают результаты спадания частей, расширения, взрыва, разрыва, сжатия и т. д. и т. п. Во всех этих и им подобных случаях нельзя усмотреть (никакой связи между наблюдаемыми при этом медленными или быстрыми движениями и теми движениями у животных, которые обусловлены раздражимостью. Эти последние движения, возникающие только под влиянием возбуждения и происходящие исключительно в тех частях тела, которые способны повторно производить их при каждом действии возбуждающей причины, не наблюдаются ни у каких других тел природы, кроме животных.  {94} 

Совершенно неоспоримо, что, помимо животных, мы не найдем ни одного примера движения, обусловленного возбуждением, этого своеобразного движения, всегда могущего возобновиться, и в котором отношение между причиной и результатом ее действия неуловимо,— движения, которое является, по-видимому, мгновенной реакцией частей тела на действующую причину и которое совершенно не похоже ни на одно из движений, наблюдаемых у растений.

Но, возразят мне, как понять существование жизни и, следовательно, возможность жизненных движений у растений, если отсутствует причина, способная производить и поддерживать эти движения, если отсутствуют части тела, реагирующие на действия флюидов, короче говоря, если отсутствует раздражимость?

На это я отвечу, что существование жизни у растения, так же как и у животного, легко и просто объяснимо, если принять во внимание те указанные мной условия, которые необходимы для того, чтобы могло происходить явление жизни. У растений эти условия соблюдены несмотря на отсутствие у них раздражимости.

Жизненный оргазм³⁴ необходим для сохранения всякого живого существа, он является выражением того состояния вещей, которое, как я указал, должно существовать в теле — как для того, чтобы оно могло обладать жизнью, так и для того, чтобы могли выполняться его жизненные движения. Этот оргазм, хотя он присущ всем живым телам, у растений едва заметно выражен и не привлек к себе нашего внимания, между тем как у животных он представляет явление выдающееся, хотя до сих пор не получившее еще полного объяснения.

В самом деле, этот оргазм, существующий во всех точках податливых частей всякого живого растения, вызывает в них только особое напряжение, своего рода эретизм, тогда как в податливых и немедуллярных частях всякого животного он обусловливает явление раздражимости. В том и другом случае химический состав плотных частей этих существ определяет различие между двумя видами оргазма.

Особое напряжение, или эретизм, всех точек податливых частей живых растений легко может быть обнаружено, если обратить на  {95}  него внимание и особенно если сравнить мертвое растение, еще находящееся на прежнем своем месте, с другим индивидуумом того же вида, который еще обладает жизнью.

И вот это напряжение точек податливых частей живого растения, по-видимому, является результатом действия упругих флюидов, которые непрерывно улетучиваются из растения; оставаясь в нем некоторое время прежде чем рассеяться и благодаря последовательному образованию и выделению, они делают эти тела способными поглощать флюиды извне.

У растений оргазм, о котором здесь идет речь, выражен в своей наиболее простой форме. Он действительно настолько слаб, что зачастую достаточно дуновения ветра при большой сухости воздуха, тумана, инея или мороза, чтобы его уничтожить, а это влечет за собой немедленную гибель растения или той из его частей, которая подверглась этому воздействию. Очень часто можно наблюдать, как у мощного и совершенно здорового кустарника, в продолжение двадцати четырех часов и даже меньше того, отмирают ветви или же он полностью погибает под действием одной из указанных мною причин. Но до тех пор пока сохраняется оргазм или особое состояние упругости отдельных точек податливых частей растения, этот оргазм обеспечивает ему возможность поглощать соприкасающиеся с ним флюиды внешней среды, т. е. жидкие флюиды,— при помощи корней, и упругие, или газообразные, флюиды — при помощи листьев и т. д., иными словами,— оргазм наделяет растение способностью жить.

Этим, однако, ограничивается все то, что может быть обусловлено оргазмом. Этот оргазм отнюдь не делает податливые части растений способными вызывать путем внезапных реакций движения внутренних флюидов, иными словами,— жизненные движения, или хотя бы участвовать в них. В этом и нет никакой необходимости, так как у растений движения содержащихся в них флюидов всегда представляют явный результат тех возбуждений, которые вызывают в них тонкие, несжимаемые и проникающие извне флюиды (теплород и электричество ).  {96} 

Доказательством того, что сказанное мною опирается отнюдь не на беспочвенные предположения, но имеет реальное обоснование, может служить подтверждаемое наблюдением полное соответствие между температурой окружающей среды и активностью процессов вегетации; в соответствии с понижением или повышением температуры произрастание и движение внутренних флюидов то замедляются, то ускоряются.

При сильном понижении температуры, например зимой в нашем климате, те из растений, которые не привыкли переносить сильный холод, погибают; у других, сохраняющих еще свой оргазм, жизненные движения настолько замедляются, что все процессы вегетации почти полностью замирают. Однако, когда холод достигает определенного предела, их оргазм разрушается и начиная с этого момента явление жизни уже не может осуществляться в них.

Теперь, если верно, что оргазм является существенным условием того состояния вещей, которое необходимо, чтобы жизнь могла существовать в теле, и если верно, что оргазм растений только наделяет их способностью поглощать различные флюиды из внешней среды, то становится понятным, с одной стороны, что, когда флюиды проникают путем поглощения в ткани или внутрь трубок растения и делаются его неотъемлемой частью, то для приведения их в движение достаточно действия тонких или несжимаемых флюидов (теплорода, электричества и т. д.) из внешней среды. С другой стороны, становится понятным и то, что, когда с исчезновением оргазма растение утрачивает свою способность поглощать флюиды и, подобно пористым неживым телам, может лишь в большей или меньшей степени, в зависимости от влажности воздуха, впитывать эту влагу,— это растение уже не содержит внутри своего тела собственных флюидов, которые приводились в движение тонкими флюидами из окружающей среды, и начиная с этого момента жизнь уже не существует в нем.

Это отличие живого дерева от мертвого, еще сохранившего связь с корнями, и на которое тонкие флюиды из окружающей среды уже не могут оказать оживляющего воздействия, хотя присутствие в ней  {97}  этих флюидов не подлежит сомнению, согласуется с наблюдениями и со всеми известными нам фактами. После разрушения оргазма в какой-нибудь из ветвей или во всем дереве в целом жизнь уже не может больше проявляться в тех частях, которые этот оргазм утратили.

Оргазм, которым обладают живые растения и который наделяет всех их способностью поглощать вещества извне, достаточен для того, чтобы они могли жить. Он дает им возможность обходиться без раздражимости — этой способности, обладать которой они не могут вследствие химического состава их частей.

Таким образом, растения совершенно лишены раздражимости, не обладают способностью чувствовать и не могут двигаться. Есть даже основание утверждать, что, как бы велико ни было могущество природы, как бы значительно ни было время, которое она уделяет непрерывному усложнению организации, растения по самой своей сущности таковы, что никогда природа не могла бы наделить их ни способностью самостоятельно двигаться, ни способностью чувствовать, ни, тем более, способностью образовывать представления, пользоваться ими для сравнения предметов, для построения суждений, наконец для того, чтобы различать то, что им может быть полезно, и т. д. Растения всегда сохранят более низкий уровень органических явлений по сравнению с животными и это всегда будет резко отличать их от животных³⁵.

Рассмотрим теперь существенные признаки животных и сопоставим их с признаками растений, чтобы раскрыть имеющиеся между теми и другими различия.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

О животных вообще и об их существенных признаках

Мы подошли, наконец, к объектам, непосредственно нас интересующим, с которыми мы намерены познакомиться теперь в свете их действительных отношений.

В самом деле, здесь речь идет о животных, о тех своеобразных живых телах, которые способны мгновенно приходить в движение и в большинстве своем могут перемещаться, о живых телах, более разнообразных и более многочисленных но числу видов, чем растения, и по своей организации приближающихся даже к самому человеку.

Кто не знает, что все части поверхности Земли и все воды наполнены этими живыми существами, бесконечно разнообразными по форме, организации и способностям, и что всем им присуща та особенность, что они могут внезапно приходить в движение или приводить в движение некоторые свои части без всякого сообщенного им извне импульса.

И вот, так как эти существа, столь достойные нашего удивления и изучения благодаря присущим им способностям, приближаются к нам по своей организации и так как беспозвоночные животные, которых мы намерены изучать, также относятся к этим существам, попытаемся установить и точно описать наиболее важные признаки,  {99}  которые их отличают. Обоснование этих признаков будет приведено после их описания.

О существенных, признаках, животным

Животные представляют собой живые тела, обладающие раздражимостью. Существенные признаки их следующие:

1. Они обладают частями [тела], способными мгновенно сокращаться и производить внезапные и повторные движения.

2. Они являются единственными живыми телами, обладающими способностью производить действия, а большинство их — способностью перемещаться.

3. Все движения их частей, как внутренних, так и наружных, вызываются возбуждениями и могут повторяться столько раз подряд, сколько раз они будут вызваны возбуждающей причиной.

4. Между движениями, которые они выполняют, и вызывающей их причиной нет никакого уловимого соотношения.

5. Как плотные их части, так и их флюиды участвуют в жизненных движениях.

6. Они питаются посторонними, сложными по своему составу веществами; большинство из них обладает способностью переваривать эти вещества.

7. Они обнаруживают огромные различия в степени сложности своей организации и присущих им способностей, начиная с существ, имеющих наиболее простую организацию, и кончая такими, которые обладают наиболее сложной организацией и наибольшим числом специальных внутренних органов, так что части [их тела] не могут превращаться одни в другие.

8. Одни из них обладают только раздражимостью, вследствие чего они двигаются только под влиянием внешних возбуждений; другие обладают раздражимостью и чувствительностью, что позволяет им двигаться под влиянием внутренних возбуждений, вызываемых их внутренним чувством; наконец, третьи обладают раздражимостью, чувствительностью и умом, что делает их способными двигаться под  {100}  влиянием воли, хотя чаще всего они действуют без заранее обдуманного намерения.

9. Их тела не обнаруживают стремления развиваться перпендикулярно плоскости горизонта, а в расположении каналов, содержащих их флюиды, не наблюдается преобладания параллельности.

Вот девять существенных признаков, свойственных всем вообще животным, и очень сильно отличающих их от всякого растения. Все эти девять признаков противоположны признакам, характеризующим растения.

Я уже доказал, что раздражимость совершенно отсутствует у растений, подобно тому как она не может существовать ни в одном неорганическом теле, и что ни одно растение не обладает частями [тела], способными к мгновенным повторным сокращениям. Отсюда следует, что движения, наблюдаемые у различных растений, отнюдь нельзя сравнивать с явлением раздражимости у животных; с другой стороны, зоологам очень хорошо известно, что нет ни одного животного, которое не имело бы частей [тела], способных мгновенно сокращаться. Таким образом, неоспоримая истина, повсюду подтверждаемая фактами, гласит, что животные являются единственными природными телами (по крайней мере «а нашей планете), которые обладают как раздражимыми, так и сократимыми частями и которые способны производить внезапные и повторные движения всякий раз, когда это вызывается возбуждающей причиной. Следовательно, животные являют собой единственные тела природы, способные двигаться под влиянием возбуждения.

При исследовании вопроса об источнике движений животных мы убедимся, что этим источником является только та своеобразная способность их податливых частей, которая дает им возможность внезапно сокращаться при каждом возбуждении и немедленно реагировать на полученное воздействие; поэтому сравнение этих своеобразных движений со всеми другими наблюдаемыми нами движениями должно показать, о чем уже была речь выше, что животные действительно являются единственными телами, к которым применимо сказанное.  {101} 

У животных, имеющих вполне студенистое тело, например у инфузорий, настоящих полипов и у лучистых с мягким телом, все их плотные части обладают очень высокой раздражимостью, а простота их организации приводит к тому, что всякое возбуждение передается либо значительной части их тела, либо всему телу в целом. Поскольку эти животные находят вокруг себя все то, что может им служить для питания, так как они поглощают все то, что они могут захватить, и удаляют из тела все, что они не в состоянии переварить, им совершенно не нужно производить никаких особых движений для выбора пищи и они не нуждаются в мышцах для выполнения каких-либо движений. В самом деле, мы этих мышц у них и не находим.

Но те животные, которые достигли большей сложности организации, а также те, которые имеют твердые части тела, например кожистые или роговые покровы, панцыри и т. п., обладают более ограниченной раздражимостью и у всех них имеются мышцы, т. е. мясистые раздражимые сократимые части, способные приходить в движение под влиянием внутренних возбуждений. Итак, нет ни одного животного, начиная от монады и до орангутана, которое не обладало бы сократимыми частями [тела].

Вот факты, установленные путем наблюдения в отношении всех без исключения животных, факты, с которыми мы не встретимся ни у растений, ни у каких-либо других природных тел. Значит, именно эти факты должны служить для общей характеристики животных.

Эти вполне установленные признаки будут нам полезны для окончательного решения вопроса о природе некоторых организованных тел, которые одни [ученые] относят к растениям, тогда как другие считают, что они принадлежат к животному царству^*.  {102} 

Разумеется, я не намерен заниматься здесь рассмотрением непосредственных и механических причин различных движений животных, которые они выполняют главным образом при перемещении своего тела, например, при ходьбе, беге, прыжках, полете или плавании. Этим вопросом занимались Аристотель, Борелли, Бартез, Доден и другие³⁷. В настоящей главе речь идет только о самом источнике, из которого животные могут черпать способность к движению.

Я уже упоминал, что если задать себе вопрос о том, каковы физические причины или каков источник тех внезапных движений, которые животные могут выполнять и повторять, то решение этого вопроса будет найдено путем рассмотрения приведенного мною выше факта, а именно: что животные движутся только под влиянием возбуждения и что только им одним в природе это свойственно.

В самом деле, можно путем наблюдения убедиться, что движения животных не могут быть им сообщены, что эти движения не являются результатом какого-либо импульса, сжатия, притяжения или растяжения, словом,— что они не являются результатом гигрометрических или пирометрических воздействий, но возникают благодаря возбуждению, причем возбуждающая причина, действующая на части тела животного, способные внезапно сокращаться, отнюдь не пропорциональна производимому ею эффекту действия.

У неорганических тел и даже у растений движения их плотных или твердых частей могут быть сообщены им только извне или же они обусловливаются тем или иным действием сродства, силой упругости; но они никогда не являются результатом возбуждения. Помимо того, они всегда соответствуют [но своей интенсивности] причинам, которые их производят. Отсюда следует, что законы этих движений поддаются определению, и действительно, они стали основой особой науки, в которой применяется математика и которая получила название механики^*.  {103} 

Наоборот, наблюдаемые у животных внезапные движения происходят только вследствие возбуждения их плотных, но вместе с тем податливых и обладающих сократимостью частей, и мы не можем обнаружить явного соотношения между возбуждающей причиной, ее интенсивностью и произведенными ею движениями. Движения сокращающейся части [тела животного], по-видимому, по самой своей сущности противоположны тем движениям, которые происходят под влиянием физических причин.

Из того, что было мною изложено, видно, что животные чрезвычайно резко отличаются по своей природе от прочих живых тел, не обладающих раздражимостью, т. е. от растений. Эта, исключительно им присущая раздражимость является причиной превосходства в средствах, позволившего природе прогрессивно образовать у животных различные присущие им способности³⁸.

Между тем столь бросающийся в глаза, столь отчетливо разграничивающий признак, как указанный мною, до сих пор не нашел подлинного признания, ибо вплоть до настоящего времени стремятся распространить его и на растения, т. е. на существа, которые вовсе им не обладают.

Разве точно так же не приписывали всем вообще животным способность произвольно двигаться, способность чувствовать, не изучив предварительно, что собственно представляют собой чувствование и воля.

В указанной мною выше статье^* в качестве основных органов, характеризующих животную природу, приводятся органы ощущения и движения. Но так как этими органами являются (нервы и мышцы, то всякое животное должно было бы обладать ими. Между тем,  {104}  поскольку вынуждены были признать, что эти органы отсутствуют у большинства несовершенных животных, предполагалось, что они все же у них существуют, но что они как бы растворены или распылены в обладающем раздражимостью и чувствительностью веществе, образующем тело этих животных.

Далее в той же статье говорится, что способ, которым осуществляется питание, является наилучшим отличительным признаком, позволяющим провести границу между животным и растением. Чтобы доказать это, утверждают, будто все существующие животные имеют пищеварительную полость, снабженную одним или несколькими ротовыми отверстиями. Эти утверждения, доказать которые не старались, потому что установление этих доказательств потребовало бы изучения огромного множества животных, что, естественно, сопряжено с большими трудностями, свидетельствуют о чрезвычайно сильной приверженности к старым взглядам на природу животного, несмотря на то, что современные познания в этой области вынуждают нас отказаться от них. Эти взгляды могут лишь задержать развитие зоологии, и в настоящее время можно сказать, что ни один из них не дает истинных признаков, отличающих животное от растения.

Решительно отвергая эти взгляды, потому что они явно противоречат не только пути, которым следовала природа, создавая сваи произведения, но и прогрессивному порядку образования специальных органов, т. е. тех органов, которые одни только и могут произвести способности, присущие лишь некоторым животным, и главным образом потому, что взгляды эти не предусматривают необходимости тех сложных систем органов, без которых немыслимы способности высшего порядка,— я выдвигаю вместо них нижеследующие и надеюсь привести в их пользу такие доказательства, которые должны будут рано или поздно заставить признать их.

Без сомнения, некоторые наиболее совершенные животные наделены умственными способностями и могут совершать действия под влиянием актов воли, т. е. действия, заранее обдуманные, но неверно, что все животные обладают способностью двигаться под влиянием воли.  {105} 

Без сомнения, многие животные могут испытывать ощущения, но неверно, что вое животные обладают способностью чувствовать.

Без сомнения, только нервы являются органами ощущений, но неверно, что все нервы способны обусловить чувствование.

Без сомнения, многие животные имеют нервы, но неверно, будто все животные в той или иной мере снабжены ими.

Без сомнения, многие животные способны двигаться при помощи мышц, но неверно, что все животные имеют и могут иметь мышцы.

Без сомнения, очень многие животные обладают пищеварительной полостью — специальным органом пищеварения, но неверно, что у всех животных существует подобная полость, что все животные имеют один или несколько ртов и что все они переваривают пищу.

Конечно, если эти положения обоснованы, то из них следует, что все то, что до сих пор говорилось о животном, совершенно неприемлемо и не может служить прочной основой философии зоологических наук; по всей вероятности, эти ошибочные взгляды проистекают из того, что выводы из наблюдений над наиболее совершенными животными необдуманно распространяли на всех остальных.

Я уже привел мотивы, лежащие в основе некоторых принципов зоологии. В последующем изложении я коснусь других, но предварительно должен выдвинуть следующие существенные положения, или принципы, которые являются выводом из шести основных принципов, приведенных в моем «Введении», и которые находятся в полном согласии со всеми фактами, почерпнутыми из наблюдений.

Принципы или основные положения зоологии

1. Ни одному виду материи и ни одной частице ее как таковой не присуща способность двигаться, жить, чувствовать, мыслить или иметь представления; если, кроме человека, наблюдаются тела, наделенные либо всеми этими способностями, либо какой-нибудь одной из них, то способности эти следует рассматривать как физические явления, которые природа сумела произвести не путем использования какого-либо вида материи, обладающей той или иной из  {106}  этих способностей, но при помощи порядка и состояния вещей, установленных ею для каждой организации и для каждой особой системы органов.

2. Всякая способность животного, какова бы она ни была,— явление органическое и представляет собой результат деятельности системы или аппарата органов, которые ее обусловливают, следовательно, она по необходимости зависит от них.

3. Чем к более высокому порядку относится способность, тем сложнее система органов, которая ее производит, и к тем более сложной организации она принадлежит; тем труднее также понять ее механизм. Тем не менее эта способность есть не что иное, как явление, свойственное самой организации, и тем самым явление чисто физическое.

4. Всякая система органов, присущая не всем животным, обусловливает способность, свойственную лишь тем из них, которые данной системой обладают, и если эта специальная система перестает существовать, то перестает существовать и та способность, которую она производила.

5. Всякая специальная система органов, подобно самой организации, подчинена условиям, необходимым для осуществления ее функций, и среди этих условий одним из наиболее существенных является принадлежность данной системы к организации той степени сложности, при которой данная система наблюдается^*.

6. Раздражимость податливых частей, будучи свойством, присущим всем животным, хотя и в различной,— в зависимости от их природы,— степени, отнюдь не является продуктом деятельности какой-либо специальной системы органов этих частей, по представляет результат химического состояния веществ, образующих данные живые  {107}  тела, и того порядка вещей в теле животного, который делает возможным существование в нем жизни.

7. Так как природа совершает все свои действия только постепенно, она не могла произвести всех животных за один раз. Сначала она создала только наиболее простых из них и, переходя от них к более сложным, последовательно установила у них различные системы специальных органов, умножила число последних, постепенно увеличила их энергию н, сосредоточив эти органы у наиболее совершенных животных, создала всех известных нам животных с той их организацией и теми способностями, которые мы у них наблюдаем. Итак, либо природа вообще ничего не создала, либо она действовала именно таким путем.

Будучи глубоко убежден, на основании изучения животных, в том, что эти принципы вполне обоснованы, я отныне намерен руководствоваться исключительно ими при описании способностей, которыми обладают рассматриваемые нами животные.

Но предварительно следует дать точное определение каждого из главных подразделений тех природных тел, признаки которых были подробно рассмотрены мною. Эти главные подразделения следующие: тела неорганические и тела живые, а среди этих последних — растения и животные.

Определение каждой из двух, первичных групп, на которые подразделяются, создания природы,

Неорганические тела — это те тела, у которых состояние частей препятствует осуществлению в них явления жизни, каковы бы ни были отношения этих тел с внешними возбуждающими причинами.

Живые тела — это те тела, у которых порядок вещей и состояние частей позволяют возбуждающим причинам производить в них явление жизни, влекущее за собой многие другие явления.

Определение каждой из двух главных групп, на которые под разделяются живые тела

Растения представляют собой живые тела, не обладающие раздражимостью, не способные к мгновенному и повторному сокращению  {108}  ни одной из своих частей и лишенные способностей производить действия и перемещаться.

Животные представляют собой живые тела, обладающие раздражимыми частями, способными к мгновенному и повторному сокращению, что наделяет всех их способностью производить действия, а большинство из них — способностью перемещаться.

Эти определения ясны, точны, неопровержимы и не допускают никаких исключений.

Если сопоставить теперь признаки животных с вышеприведенными признаками растений, можно убедиться в реальности резкой разграничительной линии, которую природа провела между живыми телами того и другого рода. Следовательно, авторы, указывающие на. существование незаметного перехода от животных к растениям через: полипов и инфузорий, которых они называют зоофитами, или животными-растениями, тем самым доказывают, что они не имеют правильного представления ни о природе животного, ни о природе растения и, заблуждаясь сами, они вводят в заблуждение всех тех, кто имеет поверхностные знания в этой области.

Полипы и инфузории очень далеки от какого-либо растения, потому что из всех животных именно они обладают наиболее сильно развитой раздражимостью и способностью к внезапному сокращению частей [своего тела].

Я уже отмечал, что если можно в каком-либо отношении сближать очень несовершенных животных, как, например, инфузорий, полипов и т. д., с водорослями, грибами, лишайниками и другими, тоже весьма несовершенными растениями, то лишь с точки зрения простоты организации тех и других.

И вот, так как путь, которым следует природа, один и тот же, а ее действия всегда подчинены одним и тем же законам, то очевидно, что, если для создания растений и животных она пользовалась в одном случае — материалами определенного состава, а в другом — материалами совершенно иного химического состава, то результат ее действий в первом случае не мог быть подобен тому, которого она достигла во втором. Так и произошло в действительности.  {109} 

Природа, весьма ограниченная в своих средствах в отношении растений, не могла наделить их раздражимостью. По сравнению с животными, наблюдаемые у этих живых тел явления, в результате отсутствия указанной способности, остались на гораздо более низком уровне. Наконец, так как природа начала создавать тех и других одновременно, то растения и животные отнюдь не образуют единой цепи, но представляют собой с момента своего возникновения две самостоятельные ветви, не имеющие между собой ничего общего, кроме простоты организации. Все это подтверждается наблюдениями над этими двумя видами живых тел и изучением природы.

Теперь, когда мы знаем, что представляет собой животное, и даже умеем отличать самое несовершенное животное от самого простого по организации растения, мы должны рассмотреть множество очень важных вопросов, касающихся животных, если хотим их действительно изучить.

Доказано, что все создания природы не образуют единой цепи и что такой цепи не образуют даже все живые тела, ибо растения не связаны с животными настоящим постепенным переходом. Чтобы показать единство плана³⁹, которому следовала природа при образовании животных, я намерен рассмотреть во второй части настоящего труда наличие постепенного усложнения организации животных, увеличения числа и возрастания совершенства тех способностей, которые они благодаря этому усложнению получают.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

О существовании постепенного усложнения
организации животных, об увеличении числа
и возрастании совершенства их способностей,
обусловленном этим усложнением

Теперь речь идет о том, чтобы установить существование факта, заслуживающего полного внимания со стороны тех, кто изучает природу, исследуя животных, факта, смутно угадывавшегося в продолжение многих веков, никогда полностью не осознанного, факта, который всегда изображался в преувеличенном или искаженном виде и служил основой для всякого рода фантастических предположений.

Этот факт, самый важный из всех тех, которые были замечены при наблюдении живых тел, состоит в существовании постепенного усложнения организации животных и в соответственном увеличении числа и возрастании совершенства способностей этих существ.

В самом деле, если обозревать от одного конца до другого общий ряд известных нам животных, распределенных согласно их естественным отношениям, начав с наименее совершенных из них, и подниматься от класса к классу, от инфузорий, которыми начинается этот ряд, до млекопитающих, которыми он заканчивается, то при рассмотрении состояния организации различных животных можно обнаружить неопровержимые доказательства нарастающей сложности их организации и соответственного увеличения числа и возрастания совершенства тех способностей, которые они благодаря этому получают. В настоящее время убедились, что постепенное усложнение, о котором здесь идет речь,— реальный факт, подтвержденный наблюдениями, а не только плод умственных построений.  {111} 

После того как я доказал всю очевидность этого факта, мне стали приписывать, будто я имею в виду существование непрерывной цепи, образуемой всеми живыми существами, от самого простого до самого сложного, цепи, звенья которой связаны между собой незаметными, постепенно переходящими друг в друга признаками. Между тем именно мною были установлены подлинные различия между растениями и животными и я показал, что если даже растения, по-видимому, связаны с животными в какой-нибудь точке их ряда, хотя и не образуют с ними общей цепи, или лестницы, составленной из последовательных ступеней, то все же те и другие представляют собой две самостоятельные ветви, весьма четко отграниченные одна от другой и сближающиеся лишь у своего основания вследствие простоты организации помещающихся там существ. Некоторые даже думали, что я имел в виду цепь, якобы образуемую всеми природными телами, и утверждали, что эта цепь — не что иное, как воспроизведение идей Бонне и многих исследователей после него. Было бы уместно добавить, что это вообще одна из наиболее древних идей, так как мы находим ее в произведениях греческих философов. Однако эта идея, которая, быть может, имеет своим источником смутное понимание того, что действительно наблюдается у животных, и не имеющая ничего общего с тем фактом, который я намерен установить, была окончательно опровергнута наблюдениями над различного рода телами, в настоящее время хорошо изученными.

Разумеется, я нигде не говорил о подобной цепи; напротив, я подчеркивал, что между телами неорганическими, с одной стороны, и телами живыми — с другой, существует глубокий разрыв и что растения ни в одной точке своего ряда не позволяют обнаружить постепенные переходы к животным. Скажу больше: я утверждал, что даже животные, при рассмотрении которых вскрывается тот факт, который я намерен показать, отнюдь не связаны между собой таким образам, чтобы они могли образовать простой ряд с правильными ступенями на всем его протяжении. Да и вообще во всем том, что я собираюсь установить, вопрос вовсе но идет о подобной цепи, ибо эта цепь вообще не существует.  {112} 

Предмет, подлежащий здесь нашему рассмотрению, касается постепенного усложнения организации животных, которое может быть обнаружено только при обозрении больших групп или классов; при этом степень сложности организации определяется на основе рассмотрения в каждом отдельном случае всей совокупности ее частей, т. е. организации в целом. Итак, речь идет о том, чтобы выяснить, существует ли это постепенное усложнение в действительности, везде ли и число и степень совершенства способностей, присущих животным, находится в соответствии с этим усложнением и можно ли на самом деле считать это постепенное усложнение реальным фактом или же оно не более как умственное построение⁴⁰.

Если существование постепенного усложнения, о котором здесь идет речь,— факт доказанный, имеющий общее значение, и если этот факт является результатом действия причины, имеющей столь же общее значение, то совершенно неважно для рассматриваемого вопроса, имеются ли в частях той лестницы животных, которая воспроизводит это постепенное усложнение, разрывы и отклонения в системах специальных органов, находящихся на различных ступенях организации. Я имею здесь в виду те разрывы и отклонения, причины которых я указал в моей «Philosophie zoologique».

В самом деле, было признано, что в распределении животных можно установить своего рода последовательность, которая как бы указывает на постепенное удаление от первичной формы, и что при помощи этого метода можно построить лестницу, ступени которой ведут либо от более сложного к более простому, либо от более простого к более сложному. Однако возражали, что для установления подобного единого ряда необходимо всегда рассматривать организацию животного в совокупности ее частей, ибо, если бы мы стали исходить из сравнения отдельных органов, нам пришлось бы образовать столько различных рядов, сколько мы взяли бы за основу органов, так как не все органы следуют одному и тому же порядку деградации. Это показывает, как утверждали, что для того чтобы построить общую лестницу, воспроизводящую совершенствование организации, потребовалось бы предварительно выяснить общий  {113}  результат каждого сочетания, а это почти неосуществимо (Сuvier, Anatomie comparee, т. Т, стр. 59)⁴¹.

Первая часть этого рассуждения, без сомнения, вполне обоснована, однако этого нельзя сказать, как мне кажется, о последующих положениях и в особенности о выводах, поскольку в них говорится « необходимости приема, который я нахожу совершенно бесполезным и заключающим в себе много произвольного. Этот вывод может показаться убедительным тем, кто недостаточно исследовал рассматриваемый вопрос и кто мало уделяет внимания изучению природы.

Вот пример ошибочных рассуждений по поводу наблюдаемых предметов,— рассуждений, основанных на допущении одной единственной действующей причины указанного выше постепенного усложнения организации, без предварительного исследования вопроса о возможности иной причины, которая могла бы изменить в некоторых случаях результаты действия первой. В самом деле, во всех этих фактах видели лишь следствия одной единственной причины, что объясняется господствующим представлением о действиях природы. Между тем легко заметить, что факты, о которых здесь идет речь, обязаны своим происхождением двум весьма различным причинам, из которых одна, будучи неспособна уничтожить превосходство другой, тем не менее весьма часто видоизменяет ее результаты. План действий природы при создании животных ясно отражен в этой первой и преобладающей причине, которая наделяет животную жизнь способностью постепенно слагать организацию и последовательно усложнять и совершенствовать не только организацию в целом, но и каждую специальную систему органов, по мере того как природа образует последние. Этот план, т. е. это непрерывное усложнение организации у различных известных нам животных, действительно был осуществлен этой первой причиной.

Но другая причина, чуждая этой первой причине, случайная, а потому изменчивая, нарушила кое-где выполнение этого плана, хотя, как я намерен доказать это, не уничтожила его. Эта причина действительно вызвала в одних случаях подлинные перерывы ряда, в других — образование слепо заканчивающихся ответвлений, уничтожив  {114}  тем самым его простоту, наконец, кое-где она привела к тем отклонениям, которые наблюдаются в системах специальных органов различных животных. Вот почему среди животных одного и того же класса и даже у тех, которые принадлежат к одному и тому же вполне естественному семейству, часто наблюдается, что наружные органы и даже системы специальных внутренних органов в частностях своего строения не всегда отражают ход непрерывного усложнения организации. Эти отклонения не мешают, однако, весьма отчетливо распознать это усложнение в группах, образующих классы того ряда, который составляют животные. Указанная нами случайная причина могла вызвать нарушения упомянутого выше постепенного усложнения организации только в отдельных частностях, но не могла коснуться основного направления развития организации.

Я показал в «Philosophie zoologique», (ч. 1, стр. 332), что эта вторая причина заключается в тех чрезвычайно отличающихся друг от друга обстоятельствах, в которых оказались различные животные, распространившись по разным точкам земного шара и в глубинах его вод. Эти обстоятельства и заставили животных изменить свои действия, образ жизни и привычки и вызвали также весьма неправильное изменение не только их наружных частей, но даже то одной, то другой части их внутренней организации.

Смешение этих двух столь различных предметов, а именно: с одной стороны — силы, свойственной самой жизни [pouvoir da la vie], присущей животным, силы, непрерывно стремящейся к усложнению; организации, к образованию и умножению числа специальных органов, наконец, к увеличению числа и возрастанию совершенства способностей, и, с другой стороны — случайной и изменяющей причины [cause modifiante], результатом действия которой являются различные отклонения, возникающие во всем том, что производит сила жизни⁴²,— повторяю, это смешение двух факторов явилось причиной того, что не уделяли никакого внимания плану природы и тому непрерывному усложнению организации, существование которого я намерен доказать. Оно же давало повод отрицать важность рассмотрения «того усложнения при изучении животных.  {115} 

Посмотрим теперь, как можно убедиться в реальности упомянутого плана и как представить в надлежащем свете этот план, которому природа неуклонно следует, сохраняя его на всех ступенях лестницы, несмотря на посторонние причины, видоизменяющие в тех или иных местах его результаты. Если мы станем обозревать общий ряд животных, следуя при этом традиции, т. е. пойдем в направлении от наиболее совершенных из них к самым несовершенным, то увидим, что у первых существует большое число специальных органов, весьма отличающихся один от другого, между тем как у последних мы уже не найдем ни одного из этих органов. Факт этот неоспорим. Мы увидим, несмотря на это, что повсюду индивидуумы каждого вида наделены всем тем, что им необходимо для жизни и воспроизведения в пределах отпущенных им способностей. Мы увидим далее, что везде, где та или иная способность не является необходимой, органы, которые могут ее обеспечить, совершенно отсутствуют.

Таким образом, внимательно изучая организацию известных нам животных, переходя при этом от более сложных к более простым, мы увидим, что все без исключения специальные органы, столь многочисленные у наиболее совершенных животных, один за другим деградируют, непрерывно, хотя и неравномерно уменьшаются, по мере того как мы приближаемся к основанию ряда.

Органы пищеварения, как наиболее полезные для животных, исчезают последними, но и они перестают существовать прежде, чем мы достигнем основания ряда, потому что они являются специальными органами, не обязательными для существования жизни вообще и ими обладают лишь те существа, которым они необходимы.

Рассмотрим теперь известные факты, на основании которых можно установить существование интересующего нас постепенного усложнения.

Факты, на которые опираются, доказательства постепенного усложнения организации животных

Первый факт. Не все животные похожи друг на друга по наружной и внутренней организации их тела. Мы находим среди них  {116}  многочисленные, постоянные и очень значительные различия, так что в этом отношении между ними наблюдается огромное несходство.

Второй факт. Общеизвестно и признано, что в отношении организации человек приближается к животным, в особенности к некоторым из них.

Третий факт. Можно признать вполне достоверным фактом и очевидной истиной, что из всех видов организации животных именно организация человека является самой сложной и самой совершенной, как в целом, так и в отношении тех способностей, которыми она его наделяет^*.

Четвертый факт. Из всех видов организации — организация человека является самой сложной и самой совершенной; по своей организации человек связан с животными; наконец, животные по своей организации более или менее значительно отличаются друг от друга. Следовательно, не подлежит никакому сомнению, что одни животные по своей организации очень близки к человеку, другие в том же отношении дальше от него и, наконец, третьи стоят очень далеко от него.

Из этих четырех фактов, настолько известных и настолько очевидных, что против них нельзя привести каких-либо разумных возражений, неизбежно вытекает следующее заключение: организация человека является самой сложной и самой совершенной из всех видов организации, созданных природой. Поэтому можно утверждать, что чем больше организация животного приближается к организации человека, тем она сложнее и тем большего совершенства она достигла, и наоборот: чем дальше данная организация от организации человека, тем она проще и тем менее совершенна^**.  {117} 

Теперь, руководствуясь ранее сделанным выводом, а именно тем, что чем больше организация животного приближается к организации человека, тем она сложнее и тем ближе к совершенству, и наоборот: чем больше она удаляется от него, тем она, следовательно, проще и несовершеннее,— попытаемся показать, что различные животные в отношении сложности их организации в целом действительно образуют легко различимый правильный ряд, в котором нет места произволу.

Для большего практического удобства будем переходить от более сложного к более простому и попытаемся исследовать на основе фактов, действительно ли существует тот порядок, о котором здесь идет речь.

Факты, касающиеся позвоночных животных и доказывающие существование возрастающего усложнения и совершенствования
их организации

Если исследуемое нами усложнение и совершенствование организации животных действительно существует, то, обозревая общий ряд животных в направлении от более сложного к более простому, т. е. начав наше исследование с животных, имеющих наиболее сложную организацию, и закончив его животными, наиболее простыми в  {118}  этом отношении — наиболее несовершенными, мы должны будем обнаружить постепенную деградацию их организации от класса к классу.

В ходе этого рассмотрения мы должны будем заняться прежде всего позвоночными животными, так как именно они обладают наиболее сложной, наиболее богатой способностями организацией, ближе всего стоящей к организации человека. Изучая этих животных, мы увидим, что план их организации, достигший той или иной ступени развития у каждого из их видов и подвергшийся большему или меньшему изменению под влиянием обстоятельств, в которых каждый из этих видов находится, включает в себя также организацию человека, которая служит прекрасным завершением этого особого плана.

Итак, не вдаваясь в многочисленные подробности, ставшие нам известными благодаря сравнительной анатомии и увеличившие число доказательств, на которые мы можем опираться, отметим, что внимательное изучение позвоночных животных убеждает нас в следующем:

1. Из всех известных нам позвоночных животных млекопитающие ближе всего стоят к человеку по своей организации. Это единственные животные, размножающиеся подобно человеку, тем половым способом, который получил название подлинного живорождения. Они достигли большего развития плана организации, чем все прочие животные и, следовательно, именно среди них мы найдем наиболее совершенных животных.

2. Среди млекопитающих, или из всех животных с млечными железами, ближе всего по своей организации стоят к человеку коготные («Philosophie zoologique», ч. I, стр. 421). Эта организация наделяет их большим числом способностей, чем животных других отрядов. Среди коготных мы находим отдельные семейства, отличающиеся от других семейств того же отряда еще большей близостью к человеку. В самом деле, головной мозг четвероруких со всеми его придатками имеет, после головного мозга человека, наибольший объем сравнительно с размером их тела. Следовательно, они имеют самый  {119}  развитый, после человека, орган ума. Помимо того, у животных, относящихся к упомянутым семействам, концы лап в большей мере, чем у других коготных, приспособлены для схватывания и осязания предметов, что позволяет им судить о форме или о других свойствах этих последних, иными словами, облегчает пользование ими. Таким образом, организация четвероруких действительно является наиболее совершенной из всех видов организации животных. В других семействах того же отряда наблюдается возрастающая деградация, которая влечет за собой обеднение способностями.

3. Помимо деградации, наблюдаемой уже среди различных видов коготных млекопитающих, деградация, о которой идет речь, еще сильнее выражена среди копытных млекопитающих, ибо эти животные имеют тело более грузное, более неповоротливое, пальцы менее раздельные, менее свободные, менее чувствительные, поскольку они покрыты рогом. Копытные отличаются меньшей ловкостью; они могут пользоваться своими конечностями только для поддержания или перемещения своего тела; они не способны ни сидеть, ни отдыхать, опираясь на заднюю часть тела, и уже утратили те высокие способности, которыми обладают коготные млекопитающие. Среди самих копытных наблюдается заметная деградация: так, толстокожие имеют менее измененные конечности, чем парнокопытные и непарнокопытные.

4. Переходя от млекопитающих к птицам, мы убеждаемся, что организация этих последних подверглась более существенным изменениям, еще более отдалившим их от организации человека. В самом деле, подлинное живорождение, свойственное человеку, отсутствует у них и уже не появляется вновь. Неверно, что можно найти действительно живородящих животных в каком-либо классе, кроме млекопитающих, т. е. среди рептилий, рыб и т. д., несмотря на то, что у упомянутых животных детеныши нередко вылупляются из яиц уже в утробе матери (так называемое яйцеживорождение). Мы видим, что, начиная с птиц, грудной отдел уже не отделяется от брюшного полной перегородкой (диафрагмой), которая вновь появляется у некоторых рептилий и в дальнейшем окончательно исчезает. Наружные  {120}  половые органы самок у птиц уже не отделены от клоаки; у самцов нет наружных половых органов; отсутствует у птиц и ушная раковина. Начиная с птиц, животные утрачивают способность ложиться на бок и отдыхать на боку.

5. Переходя от рассмотрения птиц к рептилиям, можно обнаружить, что организация этих животных претерпела еще более существенные изменения, сделавшись менее совершенной, и еще больше отдалилась от организации человека. Сердце не у всех рептилий имеет два не сообщающихся между собой желудочка; степень теплоты крови почти не превышает таковую окружающей среды; у всех рептилий только часть крови подвергается при каждом ее круговороте воздействию со стороны легочного дыхания, а сами легкие не всегда парные (например, у змей ). По мере того как легкие приближаются к той форме, в которой они появляются впервые, их ячейки делаются более крупными и менее многочисленными. Головной мозг заполняет полость черепа не полностью; скелет представляет большие изменения в отношении строения и полноты его частей (отсутствие ключиц у крокодилов, грудной кости и таза у змей ). Ослабление активности жизненных движений и обусловленные этим изменения позволяют многим животным этого класса долгое время оставаться живыми, не принимая пищи (черепахи, змеи ). Наконец, если у представителей первых отрядов рептилий сердце еще имеет два предсердия, то у животных последнего отряда существует всего одно единственное предсердие⁴⁴.

6. Дойдя до рыб, можно заметить, что их организация отдаляется от организации человека в еще большей мере, чем организация рассмотренных нами животных, и что, следовательно, она подверглась еще большей деградации, стала еще более несовершенной, чем у животных, о которых речь была выше, если оставить в стороне особенности их организации, обусловленные влиянием плотной среды, в которой они обитают. Действительно, мы не находим больше у рыб органа дыхания, имеющегося у более совершенных животных: настоящие легкие, которые мы не встретим больше ни у одного животного следующих классов, заменены здесь жабрами, органом, обладающим  {121}  гораздо более слабым дыхательным действием; поэтому для устранения неудобства, обусловленного этим существенным изменением, природа заставила всю кровь проходить через этот орган, прежде чем направить ее в различные части тела, чего она не сделала у рептилий. Грудь или та часть тела, которая ей соответствует, переместилась у рыб под горло, оказавшись, вследствие этого, у основания головы. Нет больше и уже не встретятся ни дыхательное горло, ни гортань, ни настоящий голос; веки, отсутствовавшие уже у змей, отсутствуют и здесь и не появляются в дальнейшем. У рыб есть только внутреннее ухо, без ушной раковины и наружного слухового прохода. Весьма несовершенный и подвергшийся своеобразным изменениям скелет всегда лишен таза и близок к полному исчезновению, а у животных последнего отряда этого класса (у миног) скелет едва намечен и с ними и заканчивается.

Доставляемые позвоночными животными доказательства постепенной деградации организации, начиная с наиболее совершенной организации у четвероруких и кончая наиболее несовершенной у рыб, иными словами,— доказательства непрерывного уменьшения сложности и совершенства организации (по мере перехода от класса к классу в направлении к тем животным, которые по своей организации больше всего удаляются от человека), становятся все более и более явными и убедительными, если распространить то же исследование на беспозвоночных животных.

Факты, касающиеся беспозвоночных животных,
в свою очередь доказывающие существование
возрастающего усложнения и совершенствования
организации этих животных

Продолжая наши исследования и накопляя факты, которые нам дает наблюдение над беспозвоночными животными, мы приходим к следующим выводам:

1. Рыбами полностью заканчивается особый план организации позвоночных животных и, следовательно,— существование скелета, который составляет главную часть этого плана; и действительно,  {122}  после рыб исчезает спинной мозг, так же как и позвоночный столб, эта основа всякого настоящего скелета. Следовательно, исчезает и сам скелет, этот костный и расчлененный остов, представляющий собой необходимую часть организации человека и наиболее совершенных животных, остов, который обеспечивает мышцам многочисленные точки прикрепления и тем самым дает им возможность совершать разнообразные и мощные движения и наделяет их большой силой без ущерба для их подвижности. Эта часть тела, повторяю, окончательно уничтожается и в дальнейшем не появляется вновь ни у одного из животных следующих классов, ибо неверно, что превращенная в панцырь, более или менее твердая кожа некоторых животных и каменистые членики, поддерживающие лучи морских звезд или образующие стебелек энкринитов, соответствуют скелету позвоночных животных⁴⁵. После рыб все известные нам животные построены по плану организации, сильно отличающемуся от плана организации человека, т. е. от плана, который допускает особый орган ума, орган голоса, настоящие легкие для дыхания, лимфатическую систему, органы для отделения мочи и т. д. и т. п.

2. Моллюски, не будучи связаны никакими переходными формами с известными нам рыбами (разве только, не изученные пока киленогие⁴⁶ явятся когда-нибудь такими переходными формами), должны, тем не менее, стоять на первом месте среди всех безпозвоночных животных, так как из всех животных этого раздела животного царства, по-видимому именно у них организация достигла наиболее высокой степени развития, несмотря на то, что вследствие особого состояния своей организации моллюски оказались весьма пригодными для осуществления у них того изменения, которое природа должна была выполнить, чтобы создать организацию позвоночных животных. Моллюски еще более несовершенны и еще более далеки от организации человека, чем рыбы, потому что они лишены позвоночного столба и не принадлежат более к плану организации, который его допускает. Будучи лишены как спинного, так и узловатого продольного мозга, они имеют лишь головной мозг, несколько ганглиев и нервы; все это уменьшает их чувствительность; последняя присуща всей  {123}  наружной поверхности их тела. Наконец, то обстоятельство, что эти животные с их мягким и нечленистым телом способны выполнять только медленные и вялые движения, объясняется тем, что природа, готовясь к образованию скелета, перестала применять у них уплотненные покровы и членистость тела — средства, которыми она пользовалась начиная с насекомых⁴⁷. Поэтому мышцы моллюсков имеют под кожей лишь очень слабые точки опоры.

3. Усоногие, кольчецы и ракообразные в отношении уменьшения сложности и совершенства организации не представляют никаких заслуживающих внимания особенностей, если не считать того, что они по своей организации ниже моллюсков и вследствие этого еще дальше от организации человека, так как наличие узловатого продольного мозга сближает их нервную систему с нервной системой насекомых. Однако, если принять во внимание систему циркуляции их флюидов и способ дыхания, необходимо будет признать, что все они не столь несовершенны. Наконец, ракообразные являются последними из животных, у которых еще наблюдаются следы органа слуха и печень.

4. Дойдя до паукообразных, столь близко стоящих к насекомым, но, тем не менее, сильно отличающихся от них, мы видим, что организация этих животных еще более, чем у животных предшествующих классов, отдаляется от организации человека. В самом деле, система органов, служащая для циркуляции флюидов, лишь едва намечена у некоторых животных этого класса и окончательно исчезает у прочих: в дальнейшем мы уже нигде не встретим ее, несмотря на то что у многих животных следующих классов движение циркулирующих в теле или различных выделяемых флюидов может еще осуществляться при помощи настоящих сосудов. Способ дыхания жабрами также сходит здесь на нет и жабры представлены лишь небольшим числом зачатков. Этот способ дыхания вытеснен здесь, как об этом свидетельствуют наблюдения Латрейля, дыханием при помощи воздухоносных трахей, то разветвленных, то в виде двойных тяжей с ганглиями, как у насекомых. Все сложные железы, по-видимому, отсутствуют здесь и уже больше не встречаются у животных  {124}  последующих классов. Таким образом, эти животные по своей организации еще дальше стоят от человека, чем даже ракообразные, у которых еще можно обнаружить печень.

5. Дойдя до насекомых — этого класса столь многочисленных, столь многообразных и даже изящных животных, мы убеждаемся, что по своей организации они еще больше отдаляются от организации человека, чем паукообразные и все те животные, которые предшествуют им, так как от имеющей столь важное значение системы циркуляции флюидов при помощи артерий и вен здесь не осталось и следа. Система органов дыхания, представленная воздухоносными трахеями, не древовидными, но в форме двойных тяжей со вздутиями, не сосредоточена в определенном месте, но разветвлена по всему телу, органами выделения желчи служат несоединенные между собой сосуды. Чувствительность выражена у этих животных весьма слабо: насекомые являются последними животными, которым еще свойственно это органическое явление; головной мозг низведен у них до ничтожного зачатка, их половые органы выполняют свои функции всего один раз в продолжение всей жизни; наконец, кровь, природа которой постепенно обедняется по мере перехода от наиболее совершенных животных к менее совершенным, у насекомых уже не циркулирует и представлена почти бесцветной жидкостью (sanie), которую уже неуместно называть кровью^*.  {125} 

6. Продолжая спускаться по лестнице животных, мы увидим, что черви, следующие за насекомыми после некоторого перерыва (hiatus), который, быть может, когда-нибудь заполнят эпизои (epizoaria)⁴⁸, обнаруживают еще более значительное упрощение организации, чем то, которое наблюдается у насекомых и у упомянутых выше животных. Таким образом, организация червей еще дальше от той организации, с которой ее сравнивают, т. е. дальше от нее, чем организация всех прочих животных, следовательно,— и чем организация насекомых. У червей действительно отсутствует как головной мозг — этот объединяющий центр, обусловливающий чувствование,— так и узловатый продольный мозг, который, начиная с насекомых и до моллюсков, был так полезен для движения частей тела; у них нет больше ни головы, ни глаз, ни специальных органов чувств; исчезают и воздухоносные трахеи, служащие для дыхания, отсутствует общая форма тела с парными частями; у них нет настоящих челюстей и даже половое воспроизведение, по-видимому, исчезает на протяжении этого класса; пол неотчетливо выражен у одних червей и совершенно неразличим у других⁴⁹. Эти животные, образующие особую ветвь, находящуюся вне общего ряда, обнаруживают огромные различия организации, откуда следует, что самые несовершенные из них действительно имеют очень простую организацию и, по-видимому, произошли путем самопроизвольного зарождения⁵⁰.  {126} 

7. Дойдя до лучистых, мы убеждаемся, что несовершенство организации у животных этого класса не только сохраняется, но даже: продолжает возрастать; не подлежит сомнению, что у всех их совершенно отсутствует половое воспроизведение. Мы находим у них только скопления воспроизводительных телец, не требующих никакого оплодотворения⁵¹. У иглокожих лучистых еще существуют сосуды для передвижения и переработки их флюидов, однако без настоящей циркуляции, но у лучистых с мягким телом⁵², по-видимому, впервые появляется простой способ впитывания питательного флюида частями тела, а те сосуды, которые еще можно обнаружить у них, по всей вероятности, являются частью их органа дыхания. У лучистых, как и у червей, нет ни головного, ни продольного мозга, ни головы, ни каких-либо органов чувств. Именно у этих животных пищеварительный орган отличается крайне несовершенным устройством: у многих из них простой или снабженный боковыми выростами пищеварительный канал имеет одно единственное отверстие, одновременно служащее ротовым и анальным; наконец, ритмические движения тех из лучистых, которые имеют совершенно мягкое тело, представляют собой, как я это докажу в дальнейшем, результат возбуждений, получаемых извне. Следовательно, эти животные по своей организации стоят еще дальше, даже дальше, чем черви, поскольку у многих червей еще можно различить пол, от той организации, с которой мы их сравниваем.

8. Полипы, которые в ходе нашего рассмотрения следуют за лучистыми, не являются все же последним звеном цепи животных. Они еще более несовершенны, еще проще по своей организации, еще дальше отстоят от нашей отправной точки, чем лучистые. И действительно, полипы содержат внутри своего тела один единственный специальный орган, а именно — орган пищеварения, в котором иногда развиваются внутренние почки. Тщетно было бы искать у настоящих полипов какие-либо другие внутренние органы помимо пищеварительного канала, имеющего у различных семейств различную форму. У полипов этот орган все более и более упрощается и в конце концов приобретает форму мешка с одним единственным отверстием,  {127}  как мы это видим, например, у гидр и т. д. Только воображение могло произвольно допустить, что у этих животных существует все то, что хотели бы у них видеть. Можно с полной уверенностью сказать, что у полипов необходимый для жизни и одновременно питательный флюид способен лишь впитываться в части тела животного и медленно двигаться внутри вещества их тела, т. е. в клеточной ткани, заполняющей промежуток между наружными покровами и пищеварительной трубкой или пищеварительным каналом.

9. Наконец, инфузории⁵³ — последнее звено обозреваемой нами цепи, в особенности голые инфузории, являются самыми несовершенными из известных нам животных, иными словами, самыми простыми по своей организации живыми телами, еще дальше отстоящими от выбранной нами отправной точки сравнения. Эти животные действительно не имеют ни одного постоянного и отчетливо выраженного специального внутреннего органа даже для пищеварения. Как и у полипов, у них отсутствуют все прочие известные специальные органы, и они лишены даже имеющегося у последних пищеварительного канала или мешковидной полости и, следовательно,— ротового отверстия; организация упрощена у них до такой степени, что обеспечивает им только животную жизнь, не наделяя их ни одной способностью сверх тех, которые вообще свойственны всем живым телам, ни даже раздражимостью частей. Инфузории представляют собой чрезвычайно небольшого размера студенистые тельца, обладающие крайне незначительной плотностью, питающиеся путем поглощения при посредстве наружных пор, способные производить движения и сокращаться под влиянием внешних возбуждений, иными словами,— это не более как точки, получившие признаки жизни. В приведенном кратком обзоре общего ряда животных, выполненном нами в порядке, обратном тому, которому следовала природа, я показал, что, начиная с человека, рассматриваемого исключительно с точки зрения его организации⁵⁴, и кончая инфузориями, в частности — монадой, существует огромное различие как в организации различных животных, так и в тех способностях, которыми эта организация их наделяет. Это неравенство, выявленное с наибольшей  {128}  очевидностью при сопоставлении обоих концов ряда, объясняется тем, что животные, составляющие этот ряд, по степени сложности своей организации мало-помалу, одни в большей, другие в меньшей мере, отдаляются от организации человека.

Вот факты, в настоящее время неоспоримые, потому что они совершенно очевидны, обусловлены самой природой, потому что они неизменно оказываются такими же всякий раз, когда мы берем на себя труд их изучать.

Рассмотрение всей совокупности этих фактов без сомнения когда-нибудь заставит зоологов постичь истинный план действий природы, касающихся существования животных, так как вовсе не случайно, что, обозревая общий ряд их в том направлении, которому мы следовали здесь, мы всегда найдем ясно выраженное, возрастающее упрощение организации различных животных, составляющих этот ряд.

Кому не ясно, что, идя в обратном направлении, мы встретим постепенное возрастание сложности организации животных, начиная от монады и до орангутана, и даже постепенное совершенствование каждого специального органа, несмотря на то что посторонние причины в том или ином месте видоизменяют результаты этого непрерывного усложнения! Кому не понятно также, что если идти этим последним путем, то план действий, которому следовала природа, когда создавала различных животных, обнаружится с такой ясностью, что трудно будет не признать его!

Рассуждение, приводимое ниже, проливает яркий свет на основные явления организации, наблюдаемые у животных, и убеждает нас в том, насколько обоснован взгляд, что организация различных животных претерпевает постепенное усложнение, доказательства которого были приведены мною выше.

У самых несовершенных животных, например у инфузорий и полипов, вследствие большой простоты их организации жизнь каждой отдельной точки не зависит от жизни прочих точек этого же тела. Отсюда следует, что какую бы часть мы ни отделили от этого столь простого живого тела, оно может продолжать жить, быстро  {129}  восстанавливая при этом то, что утратило. Отсюда следует также, что часть этого тела, будучи отделена от целого, способна, со своей стороны, продолжать жить, так что она вскоре воспроизводит тело, совершенно подобное тому, от которого произошла.

Но по мере усложнения организации, по мере того как увеличивается число специальных органов и животные становятся менее несовершенными, жизнь каждой точки их тела делается зависимой от жизни других точек его. И, несмотря на то, что со смертью индивидуума умирает, одна за другой, каждая специальная система органов, даже те из них, которые переживают все прочие, сохраняют свою жизнь лишь в течение нескольких часов после смерти индивидуума и, в свою очередь, неминуемо гибнут, потому что их зависимость от прочих систем органов всегда приводит к этому. Замечено даже, что у млекопитающих и у человека часть мышцы, утраченная вследствие ранения, не способна вырасти заново; рана зарубцовывается при заживлении, но мясистая часть мышцы, будучи удалена или разрушена, уже не восстанавливается.

Без сомнения, этот порядок вещей не мог бы иметь места, если бы упомянутое выше усложнение организации не было реальностью! Постепенное усложнение или упрощение организации, смотря по тому, идем ли мы от более сложного к более простому или в обратном направлении, настолько осознано зоологами, несмотря на то, что ах мысль никогда на этом явлении не останавливается, что оно, как бы помимо их воли, руководит ими при размещении классов. Можно даже сказать, что именно здесь это молчаливое признание возрастающего усложнения организации удерживает их от того произвола, который мы так охотно вносим повсюду, где этому не слишком решительно противится сама природа.

В связи с этим интересно отметить, что, несмотря на все различие знаний и умственного развития и несмотря на предпочтение, обычно оказываемое собственным взглядам по сравнению со взглядами других [исследователей], среди зоологов наблюдается почти постоянное единодушие в вопросе о размещении установленных ими классов.  {130} 

Так, например, вряд ли найдется зоолог, который поместил бы среди позвоночных животных какой-нибудь класс животных беспозвоночных, а что касается первых, то, ставя на вершине своего распределения млекопитающих, зоологи всегда отводят второе место птицам и все они заканчивают ряд позвоночных животных рыбами. Если они подразделяют иногда млекопитающих на два класса, например, выделяют в особый класс китообразных, то они вынуждены отвести птицам третье место, так как, без сомнения, никто никогда не поместит китообразных непосредственно рядом с рыбами. Наконец, следуя этим путем — от более сложного к более простому, зоологи неизменно заканчивают общий ряд животных инфузориями, хотя они не отделяют последних от полипов. Короче говоря, несмотря на то, что еще принято объединять лучистых, полипов и инфузорий под весьма неуместным названием зоофитов, мы, тем не менее, видим, что лучистых всегда помещают до полипов, а последних — до инфузорий.

Таким образом, есть некая причина, которая неуклонно руководит исследователями, делает их решения вынужденными и мешает им поступать по собственному произволу при установлении общего распределения животных. И вот эта причина, которую они постигают своим внутренним чутьем, ибо она существует в самой природе, причина, которую они совершенно не изучают, потому что это привело бы их к выводам, идущим вразрез с направлением, принятым ими при изучении природы, причина эта, повторяю, заключается исключительно в возрастающем усложнении организации, существование которого я стремился доказать. Иными словами, этой причиной является тот неоспоримый факт, что природа, создавая разных животных, непрерывно усложняла различные виды организации, которыми она их наделяла.

Таким образом, мы можем теперь сказать, что среди фактов, известных нам из наблюдения, факт постепенного усложнения организации является одним из наиболее очевидных.

Однако из того обстоятельства, что действительно существует это постепенное усложнение организации животных, начиная от самых  {131}  несовершенных и кончая самыми совершенными из этих существ, отнюдь не следует, что мы можем образовать из видов и родов единый, весьма простой непрерывный ряд, повсюду связанный в своих частях, неизменно воспроизводящий упомянутое выше усложнение организации.

Далекий от этой мысли, я всегда был убежден в обратном. Я это показал совершенно ясно, поняв и объяснив причину указанного здесь явления.

По-видимому, решили, что доказательством нарастающего усложнения организации, о котором здесь идет речь, могла бы служить образованная из видов и родов лестница с правильными ступенями, по, поскольку наблюдения подтверждают невозможность построения подобной лестницы (в самом деле, лестница, которая может быть образована из видов и родов, расположенных согласно их действительным отношениям, представила бы лишь неправильный прерывистый ряд, изобилующий всевозможными отклонениями),— то не стали уделять никакого внимания факту усложнения организации и считали себя вправе отрицать, что это усложнение отражает истинный, путь природы.

С тех пор, как это мнение сделалось господствующим среди зоологов, наука потеряла единственную путеводную нить, которая могла бы вести ее к действительному прогрессу. Вместо тех принципов, которые должны направлять изучение, стали выдвигать произвольные положения. Если большинство зоологов чутьем не принимало бы доказанного мною постепенного усложнения организации животных, то при размещении главных групп они не удержались бы от необоснованных построений, и мы бы столкнулись в вопросе распределения животных с самыми причудливыми систематическими группировками.

Следовательно, все зиждется здесь на двух существенных основах, определяющих наблюдаемые факты и истинные принципы зоологии, а именно:

1. На силе жизни, результатом которой является упомянутое нарастающее усложнение организации.  {132} 

2. На изменяющей причине, следствием которой являются разрывы и разнообразные неправильные отклонения в результатах проявления силы жизни.

Из этих двух главных принципов, подтверждаемых изученными фактами следует:

во-первых, что существует действительное усложнение организации животных, которому изменяющая причина но в состоянии была воспрепятствовать;

во-вторых, что в распределении видов животных, расположенных согласно существующим между ними отношениям, и даже в распределении родов и семейств постепенное усложнение не является непрерывным и правильным, потому что изменяющая причина почти повсюду нарушила тот правильный порядок, который природа установила бы, если бы не действовала эта причина.

Та же изменяющая причина влияла не только на наружные части животных, хотя именно они легче всего и раньше всего поддаются ее воздействию; она же вызвала различные изменения и в их внутренних органах и повлекла за собой чрезвычайно неправильные изменения как тех, так и других.

Отсюда, согласно моим наблюдениям, следует, что неверно, будто подлинные отношения между видами и даже между родами и семействами могут быть установлены только на основании рассмотрения какой-нибудь системы внутренних органов, взятой в отдельности, либо исходя только из состояния наружных частей; напротив, верно то, что эти отношения следует устанавливать на основании рассмотрения всей совокупности внутренних и наружных признаков, придавая преобладающее значение первым и среди них особенно важное значение — наиболее существенным из них. Однако при этом никогда не следует исходить из рассмотрения какого-нибудь органа, взятого в отдельности^*.

В-настоящее время нельзя больше сомневаться в том. что  {133}  обстоятельства, в которых оказались различные породы животных, по мере их постепенного распространения по различным точкам земной поверхности и в ее водах, могли создать у каждой из них особые привычки и что эти привычки, которые они вынуждены были приобрести под влиянием условий обитаемой ими среды и их образа жизни, могли изменить у каждой из этих пород организацию особей, форму и состояние частей их тела и установить соответствие между всеми этими факторами и привычными действиями особей.

В самом деле, необходимо понять, что под влиянием особенностей обитаемой среды, климата, особого положения, различного образа жизни и множества других обстоятельств, связанных с условиями жизни каждой породы, тот или иной орган или даже целая система специальных органов должны были у некоторых из этих пород получить сильное развитие, между тем как у других пород, близких к ним по наиболее существенным отношениям, но находящихся в совершенно иных условиях, эта же специальная система органов, очень сильно развитая у первых, могла оказаться весьма ослабленной, почти низведенной на нет, могла даже полностью исчезнуть или, во всяком случае, подвергнуться своеобразным изменениям у вторых.

То, что я говорю о той или иной системе органов, составляющей часть организации индивидуумов какой-либо породы, распространяется и на все прочие части тела этих индивидуумов и даже на их общую форму: все у них подчинено влиянию условий, в которых они вынуждены жить.

Что касается животных, то известно много фактов, подтверждающих существование такого порядка вещей, и можно было бы добавить, что, как бы незначительны ни были изменения, совершающиеся на наших глазах, и в существовании которых мы убеждаемся путем наблюдения над теми животными, привычки которых мы насильственно изменили, все же эти изменения достаточны для того, чтобы дать нам понятие о размерах других изменений, которые могли претерпеть с течением времени форма тела, его части и самая  {134}  организация животных под влиянием обстоятельств, в которых они жили и которые вызвали почти беспредельные изменения их пород^*.

Кому не будет понятна после всего сказанного причина того, что в пределах одного и того нее класса животных каждая специальная система органов не подчиняется, как в своем совершенствовании, так и в своей деградации, одному и тому же порядку у всех пород!

Наконец, кто не видит, что несмотря на различные отклонения, обусловленные упомянутой причиной, постепенное усложнение организации животных, тем не менее, проявляется весьма заметным образом и что оно ясно указывает на путь действий природы в отношении животных!

Поскольку животные, каждое в своем роде, обязаны своим существованием и всем, что они собой представляют, природе и обстоятельствам, попытаемся теперь показать, каковы средства, использованные природой сначала для того, чтобы установить жизнь в тех телах, которые ею обладают, и в дальнейшем для того, чтобы образовать специальные органы у тех тел, где это оказалось возможным, постепенно развить эти органы, изменить их и умножить их число и, в конце концов, объединить их в организации наиболее совершенных животных.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ

О средствах, которыми природа пользуется
для установления жизни в теле животного,
для последующего постепенного усложнения
организации различным животных и для образования
у них разных специальных органов,
которые наделяют их способностями
в соответствии с этими органами

Одна из естественных склонностей человека состоит в том, что он определяет границы ума, исходя из пределов своего собственного; поэтому те, кто совершенно не изучает природу и вовсе не наблюдает ее, легко внушают себе мысль, что было бы безумием стремиться познать источник явлений, которые природа во множестве предоставила нашему наблюдению.

Что касается меня, то, будучи убежден, что единственные положительные знания, которые мы можем получать, это знания, приобретенные путем наблюдений, и, кроме того, понимая, что вне природы, вне предметов, относящихся к ее царству, и явлений, которые нам раскрываются в этих предметах, мы не можем ничего наблюдать,— я взял себе за правило останавливаться в моих исследованиях природы лишь тогда, когда у меня совершенно не было возможностей для этого.

Таким образом, какой бы трудной мне ни казалась тема, занимающая меня в настоящей, третьей части, я, сознавая неоспоримую обоснованность положений, из которых намерен исходить, считаю себя вправе распространить мои исследования даже на мельчайшие детали тех приемов, которые были использованы природой как для создания животных, так и для приведения различных их пород в то состояние, в котором они сейчас находятся.  {136} 

Без сомнения, основное положение, приписывающее природе могущество и средства устанавливать жизнь в теле животного, включая все те способности, которые эта жизнь несет с собой, и вслед за тем постепенно усложнять организацию различных животных, положение это, повторяю, весьма обосновано и даже неоспоримо. Чтобы его опровергнуть, пришлось бы отрицать могущество, законы и средства природы и даже само ее существование, чего, по всей вероятности, никто не пожелал бы сделать.

Итак, животные, как и все другие природные тела, обязаны природе всем, что они собой представляют, всеми способностями, которыми они обладают. Именно из этого я буду исходить, чтобы распространить мои исследования на те средства, которые природа могла употребить, дабы выполнить в отношении этих существ все то, что мы у них наблюдаем. Однако наше знание тех средств, которыми пользовалась природа, далеко не всегда столь же достоверно, как положение, приписывающее ей силу выполнять столько различных вещей.

В самом деле, у нас самих отсутствуют средства убедиться в обоснованности наших утверждений по этому вопросу, но вместе с тем наш основной принцип, или наша исходная точка зрения, предписывает ограничивать наши понятия только той областью, пределы которой намечаются природой. Таким образом, речь идет только о том, чтобы показать, что вещи могут быть такими, какими я их здесь намерен представить, и что если бы было иначе, они бесспорно должны были бы осуществляться аналогичными путями.

Согласно этому, единственный принцип, из которого мы могли бы исходить, чтобы прийти к выводам, составляющим непосредственную цель наших исследований, состоит в признании того, что как животные, так и растения, минералы и все другие тела являются созданиями природы.

В шестой части настоящего «Введения» я приведу доказательства сказанного, а пока укажу, что натуралисты глубоко убеждены в этом, что подтверждается самим выражением, которое они употребляют, говоря об этих телах.  {137} 

Но если животные представляют собой создания природы, то именно ей они обязаны своим существованием и теми способностями, которыми они обладают. Она создала как самых совершенных, так и самых несовершенных из них; она образовала различные виды организации, наблюдаемые у них; наконец, при помощи каждого вида организации и каждой специальной системы органов она наделила различных животных разнообразными способностями, которые мы у них наблюдаем. Следовательно, она располагает средствами производить все это. Мы имеем даже основание думать, что она и впредь могла бы снова создать животных таким же образом и таким же путем, если бы они вовсе не существовали.

Я полагаю, что я имею основание выдвинуть следующее утверждение: если именно природа создала эти предметы, то она, без сомнения, создала их физическим путем, ибо средства, которыми она располагает, являются средствами чисто физического порядка и ей нельзя приписывать какие-либо иные. Это соображение должно иметь первостепенное значение для моей темы.

Средства и одновременно причины всего того, что природа создала, и всего того, что она продолжает создавать изо дня в день, естественно, являются средствами различных порядков. В самом деле, можно сказать, что природа обладает средствами общего характера и другими, в различной степени частными. В своей совокупности все эти средства образуют иерархию действенных начал, в которой все связано, все зависимо, все гармонично, все обусловлено необходимостью. Эти истины были поняты и действительно признаны⁵⁵.

Таким образом, чтобы внести известный порядок в наши представления об этом интересном предмете и иметь возможность показать, как природа, по нашему мнению, создала животных, я изложу свою точку зрения на те наиболее вероятные средства общего характера, которыми она, по-видимому, пользовалась, и укажу их связь с вызывающими меньшие сомнения частными средствами, которые она неизбежно вынуждена была применять.

Природа располагает, по крайней мере на нашей планете, двумя могущественными средствами общего характера, которыми она  {138}  беспрестанно пользуется для осуществления наблюдаемых нами явлений. Эти средства следующие:

1. Всемирное тяготение, которое стремится произвести сближение частиц материи, образовать тела и воспрепятствовать рассеянию молекул.

2. Действие отталкивания тонких флюидов, находящихся в состоянии расширения, действие, которое никогда не сводится к нулю, непрерывно изменяется в пространстве и во времени и различным образом видоизменяет расстояние между частицами тел.

Равновесие этих двух противоположных начал, разница в силе их действия, неодинаковой в каждом отдельном случае, и различная степень сродства между телами, претерпевающими действие этих сил, наконец, непрерывно меняющиеся обстоятельства, при которых эти силы проявляют свое действие,— все это порождает причины наблюдаемых фактов, в частности — тех из них, которые касаются существования живых тел.

Наличие указанных мною двух противоположных сил всеми признано. В самом деле, действие их может быть обнаружено почти во всех явлениях, наблюдаемых на нашей планете. Помимо того, обе они даже являются причинами, так сказать, всеобщими, ибо если у нас имеются доказательства того, что действие притяжения не ограничивается одним только земным шаром, то невозможно отрицать действия вне земного шара также и силы отталкивания, без которой свет, непрерывно проходящий сквозь пространство во всех направлениях, не мот бы быть приведен в движение.

Против реальности этих двух причин нельзя привести серьезных возражений. Вместо того, чтобы пользоваться этим знанием для построения гипотез о вселенной, я ограничусь рассмотрением тех фактов, которые являются результатом действия этих причин на обитаемой нами планете, и главным образом тех из них, которые касаются живых тел, в особенности — животных.

Причина всемирного тяготения совершенно неизвестна. Известно лишь, что это притяжение — реальный факт, установленный наблюдением. Несмотря на это, поскольку движение не может быть  {139}  присуще ни одному виду материи, как таковой, следует думать, что всякая сила притяжения, как и всякая сила отталкивания, является результатом физических причин, чуждых основным свойствам тех тел, в которых они проявляются.

Причина, благодаря которой на нашей планете многие невидимые флюиды, как, например, теплород, электричество⁵⁶ и, быть может, некоторые другие, непрерывно приводятся в состояние расширения, когда их частицы стремятся отталкиваться одна от другой, как мне кажется, легче поддается определению, нежели причина, обусловливающая всемирное тяготение. Этой причиной я считаю свет, постоянно испускаемый светящимися телами, и особенно солнечный свет, который беспрестанно, хотя и неодинаково в различных точках ее поверхности, достигает Земли.

Было бы большой ошибкой думать, что теплород по своей природе постоянно находится в движении, всегда стремится расширить и отталкивать друг от друга частицы тел, в которые он проникает. Я опубликовал наиболее правдоподобную теорию этого своеобразного флюида, и ей, без сомнения начнут уделять внимание, когда странные гипотезы, пользующиеся в настоящее время признанием, перестанут занимать умы физиков^*.  {140} 

Здесь достаточно заметить, что тонкий флюид, распространенный на земле п в ее атмосфере, флюид, в своем природном состоянии нам, разумеется, неизвестный, потому что он не способен действовать на наши чувства, подвергаясь непрерывному сжимающему действию солнечного света в одной половине земного шара, немедленно превращается в стремящийся расшириться теплород. Действительно, так как половина земного шара постоянно получает солнечный свет, то всегда и притом одновременно образуется огромное количество теплорода. Я доказал это, не прибегая к вымыслу о теплородных лучах.

Таким образом, этот теплород, произведенный светом, совершенно не отличающийся от того, который освобождается при горении, при взрывах или образуется при трении друг о друга твердых тел,— теплород, беспрестанно меняющееся количество которого беспрерывно восстанавливается и поддерживается на Земле солнцем, этот флюид с его непрерывно меняющейся по интенсивности способностью расширяться, постоянно изменяет плотность воздуха и влажность нижних слоев атмосферы, так же как и большей части тел, находящихся на поверхности Земли. И вот эти изменения теплорода, плотности слоев воздуха и влажности как атмосферы, так и тел вызывают непрерывное перемещение электричества, изменение его количеств в различных частях земного шара и образование различных его скоплений, которые сами приходят в состояние расширения и отталкивания. Конечно, во всем этом нет ничего такого, что противоречило бы наблюдаемым физическим явлениям.

Итак, на нашей планете постоянно действуют две противоположные и изменяющие одна другую причины. Одна — всегда правильно действующая, неизменно стремящаяся сближать и соединять между  {141}  собой части тел и сами эти тела, и другая, действующая очень нерегулярно и производящая разнообразные усилия для того, чтобы все отделять, разъединять. Эти два начала, которыми располагает природа, являются средствами, дающими возможность осуществления множества явлений. Среди этих явлений то, которое носит название жизни, представляется мне одним из самых замечательных и влечет за собой другие, еще более замечательные⁵⁸.

Наибольшая трудность для нас, по-видимому, состоит в том, чтобы понять, каким образом природа могла установить жизнь в теле, не обладавшем ею ранее и даже к этому не подготовленном, и.каким образом она могла, прибегая к самопроизвольным или непосредственным зарождениям, создать самую простую форму как растительной, так и животной организации.

Правда, мы не можем достоверно знать, что собственно при этом имело место, т. о. что в действительности происходило, но так-как известно, что природа изо дня в день наделяет жизнью очень маленькие тела, в которых жизнь ранее не существовала и которые даже не были подготовлены к тому, чтобы ее воспринять, то наблюдение и совокупность индуктивных выводов дают нам право составить себе определенное мнение по этому поводу.

Только путем изучения основных условий существования всяко-то факта мы можем правильно объяснить его причины.

Мы знаем из наблюдений, что как в растительном, так и в животном царстве самая простая организация встречается всегда в маленьких студенистых телах, очень податливых, очень нежных, словом, только в телах хрупких, обладающих чрезвычайно малой плотностью и в большинстве своем прозрачных.

Мы знаем также, что к числу средств, применяемых природой для своих действий, относится всемирное тяготение, которое стремится сближать отдельные частицы, образовывать тела, и что, кроме этого, природа одновременно пользуется действием тонких, повсюду проникающих и стремящихся расшириться флюидов, например теплородом, электричеством и т. д., флюидами, стремящимися отталкивать друг от друга н разъединять части тех тел, в которые они проникают,  {142}  иными словами,— стремящимися нарушить соединение или сцепление частиц этих тел.

При таком положении вещей легко понять, что: 1) когда упомянутые мною стремящиеся расшириться флюиды, обладающие способностью отталкивания, флюиды, которыми всегда наполнена окружающая среда, проникнут внутрь маленьких студенистых тел, легко образуемых в водах и во влажных местах силой, обусловливающей соединение, то промежутки между агглютинированными частицами этих тел увеличатся и превратятся в пузыревидные полости; 2) наиболее вязкие части этих студенистых тол, превратившиеся при этих условиях в стенки упомянутых пузырьков, со своей стороны, могут приобрести под влиянием тонких, стремящихся расшириться флюидов, о которых была речь выше, то своеобразное напряжение во всех точках, тот своего рода эретизм, который я назвал оргазмом и который является одним из необходимых условий существования жизни в теле; 3) после того как оргазм установится в плотных частях студенистого тела, о котором идет речь, оно немедленно приобретает «вследствие этого способность поглощать, обеспечивающую ему получение извне жидких флюидов, постепенно наполняющих его пузыревидные полости.

Понятно, что после того, как установится такое состояние вещей, беспрестанное действие тонких, стремящихся расшириться флюидов, поступающих из окружающей среды, заставит жидкость пузырьков перемещаться, открывать себе проходы через слабые стенки этих пузырьков и, наконец, приведет ее в состояние непрерывного движения, способного, в зависимости от обстоятельств, изменять скорость и направление.

Итак, рассматриваемое нами маленькое студенистое тело уже на самом деле приобрело организацию. Оно уже состоит из способных содержать флюиды плотных частей, образующих очень нежную клеточную ткань, и из содержащегося внутри их собственного флюида, который постоянно приводится в движение беспрестанно возобновляющимися возбуждениями извне, словом,— это тело уже может выполнять жизненные движения.  {143} 

Вероятно, именно так было заложено начало организации путем так называемых самопроизвольных зарождений, которые природа умеет производить. Она могла осуществить их только при помощи маленьких студенистых тел, о которых речь была выше; и в самом деле, только у таких тел наблюдаются самые простые виды организации. И вот, когда промежутки между частицами этих тел в достаточной мере увеличатся, а их частицы, обладающие наибольшим сцеплением, смогут образовать плотные клеточные части, способные вмещать внутри своих маленьких полостей непрерывно приводимые в движение флюиды, то эти маленькие тела превратятся в живые тела. Они уже могут испарять, претерпевать потери и с того же момента приобретают способность поглощать [вещества извне], питаться и развиваться путем внутреннего прироста, т. е. присоединения частиц, которые могли закрепиться в них.

Движения, возбужденные в собственном флюиде маленьких студенистых тел, о которых я говорил, отныне образуют в них то, что называют жизнью, ибо эти движения их оживляют, делают их способными испарять, поглощать при посредстве имеющихся у них пор все то, что может восстановить их потери; они Могут увеличиваться в размере, т. е. расти до известного предела, и, наконец, размножаться или воспроизводиться, что происходит у них путем деления тела.

Все эти действия не требуют ни труда, ни существенных изменений использованных исходных материалов. Средства самые простые, единственные имеющиеся в распоряжении природы, для нее достаточны.

Ассимиляция ограничивается употреблением тех поглощенных частиц, которые по своему химическому составу подобны крайне несложному веществу этих хрупких тел.

Увеличение размеров, или рост этих маленьких тел осуществляется силами жизни, силами, порождаемыми возбужденными в них движениями. Это увеличение размеров не беспредельно, но ограничено необходимостью не выходить, во избежание разрыва, за предел весьма малой упругости этих тел.

Наконец, размножение или воспроизведение этих тел является  {144}  не чем иным, как результатом чрезмерного роста, превышающего предел их упругости и приводящего к их делению. Однако, по мере того как эта упругость постепенно возрастает, отделяющиеся части тела становятся все меньше и меньше, они обособляются, т. е. ограничиваются определенными участками тела, и вот таким путем возникает почкование.

Следовательно, рассматриваемые маленькие тела с момента возникновения в них жизни обладают способностями, присущими всем живым телам, причем они получают эти способности самыми простыми путями. Но так как ни одно из них не имеет специальных органов, то ни одно из них не обладает способностями, которые были бы свойственны только им одним.

Пусть не говорят, что гипотеза о самопроизвольных зарождениях не что иное, как необоснованное допущение, не опирающееся на факты, являющееся плодом воображения древних и впоследствии полностью опровергнутое точными наблюдениями. Древние, без сомнения, придавали слишком широкое толкование самопроизвольным зарождениям, о которых у них было лишь смутное представление, и ошибочно распространяли их на не относящиеся сюда явления. Эти заблуждения нетрудно было вскрыть, но отнюдь не доказано, что самопроизвольных зарождений вовсе не бывает и что природа не прибегает к ним там, где дело идет о наиболее просто организованных телах⁵⁹.

Я добавлю к этому, что если бы было верно утверждение об отсутствии у природы средств, позволяющих ей создавать непосредственно и собственными силами наиболее простые живые тела как растительного, так и животного царства, то верно было бы и то, что ни растения, ни животные не являются ее созданиями и что минералы и другие неорганические тела не обязаны ей [своим происхождением]. Наконец, верно было бы и то, что ее могущество и ее законы — ничто и что сама она вовсе не существует. Однако подобные предположения полностью опровергаются наблюдениями.

В настоящее время уже невозможно сомневаться в том, что природа, по крайней мере у истоков растительного и животного царств,  {145}  прибегает к помощи самопроизвольных зарождений, устанавливая жизнь в самых нестойких и самых простых живых телах каждого из этих царств. Если предположить, что у некоторых из этих маленьких живых тел, вследствие химического состава их вещества, природа не смогла установить раздражимость частей их тела, т. е. наделить эти части способностью сокращаться всякий раз, когда это вызывается возбуждающей причиной, то мы имели бы в этих телах исходные формы, от которых произошли различные растения, тогда как те маленькие живые тола, которые природа, благодаря химическому составу их вещества, сумела наделить раздражимостью, следует рассматривать как исходные формы, давшие начало всему разнообразию существующих животных^*.

Разумеется, я лишен возможности показать во всех подробностях, каким образом все это происходит, и не могу дать точного объяснения механизма раздражимости. Но я допускаю возможность, что все происходит именно так, как это было мною описано, а все индуктивные выводы подтверждают, что явления, о которых здесь идет речь, не могут происходить иначе.  {146} 

После объяснения этой первой трудности, которую для нас представляет понимание самопроизвольных зарождений, существующих лишь у истоков обоих органических царств, а также в начале некоторых их ветвей, все остальные трудности, касающиеся усложнении организации животных и образования различных имеющихся у них специальных органов, кажутся нам легко устранимыми.

Действительно, мы увидим, что эти трудности исчезнут, если к средствам общего характера, которыми пользуется природа, присоединить четыре следующих закона⁶⁰, касающихся организации и управляющих всеми явлениями, происходящими в ней благодаря силам жизни.

Первый закон. Жизнь своими собственными силами непрерывно стремится увеличивать объем всякого наделенного ею тела и расширять размеры его частей до предела, ею самой установленного.

Второй закон. Образование нового органа в теле животного является результатом новой появившейся потребности, которая продолжает оставаться ощутимой, а также нового движения, порождаемого и поддерживаемого этой потребностью.

Третий закон. Развитие органов и сила их действия всегда соответствуют употреблению этих органов.

Четвертый закон. Все, что было приобретено, запечатлено или изменено в организации индивидуумов в течение их жизни, сохраняется путем воспроизведения и передается новым индивидуумам, которые происходят от индивидуумов, испытавших эти изменения.

Без знания этих законов и не принимая их во внимание, невозможно что-либо понять в явлениях организации и особенно в действиях природы, касающихся животных. Поэтому я последовательно рассмотрю каждый из этих законов, останавливаясь только на тех подробностях, которые необходимы, чтобы показать их реальность и могущество.

Первый закон. Жизнь своими собственными силами непрерывно стремится увеличивать объем всякого наделенного ею тела и расширять размеры его частей до предела, ею самой установленного.  {147} 

Известно, что всякое живое тело продолжает расти начиная с того момента, когда жизнь впервые появляется в нем, и до определенного предела, различного у разных видов. Это тело продолжало бы расти в течение всей своей жизни, если бы некая причина, в достаточной мере известная, не ставила бы предела его росту по прошествии примерно первой четверти всей продолжительности его существования.

Так как активная жизнь устанавливается жизненными движениями, то отсюда следует, что главным образом в движениях собственных флюидов живого тела заключается присущая жизни действенная сила, проявляющаяся в увеличении объема как всего тела в целом, так и отдельных его частей, ибо одного только питания недостаточно для этого. Питание вовсе не является действенной силой, а для того чтобы могли увеличиваться объем и части рассматриваемого тела изнутри кнаружи, требуется такая сила.

Но если у всякого индивидуума сила самой жизни беспрестанно стремится увеличивать размеры всего его тела, а также частей последнего, то это же начало не препятствует тому, что сама жизнь в своем течении постепенно и непрерывно влечет за собой изменение состояния частей (возрастающее уплотнение и постепенную утрату гибкости), которые ставят предел росту индивидуума и в дальнейшем пресекают и самую его жизнь. Таким образом, именно эти хорошо известные и непрерывно нарастающие изменения являются той причиной, которая, вопреки стремлению жизни, ограничивает рост индивидуума и неизбежно приводит его к смерти, наступающей по прошествии определенного времени, зависящего от продолжительности этого роста.

Действительно, так как силы жизни стремятся увеличивать размеры всякого тела, которое ею обладает, а изменения, вызываемые в частях тела в процессе жизни, ограничивают результат действия этих сил, то между ростом индивидуума и продолжительностью его жизни должно существовать некое постоянное соотношение. Замечено также, что там, где продолжительность роста больше, там длительнее и жизнь, и vice versa.  {148} 

Если теперь принять во внимание, что у первых живых тел, созданных природой непосредственно, сила жизни отличается наименьшей интенсивностью, ибо движения собственных флюидов этих тел крайне медленны и лишены энергии, то понятно, что организация этих маленьких студенистых тел может быть сведена к простой, чрезвычайно нежной клеточной ткани, почти не подвергшейся никаким изменениям. Однако, по мере того как движения флюидов этих маленьких тел приобретают большую скорость, их силы жизни и, следовательно, их жизненная активность соответственным образом увеличиваются, движения флюидов становятся более быстрыми; они прокладывают пути в той нежной ткани, в которой содержатся; вскоре устанавливается разнообразие направлений этих движущихся флюидов, начинают образовываться специальные органы; сами флюиды, обогащая свой состав, все более и более усложняются и обусловливают большее разнообразие выделяемых ими веществ, а также веществ, составляющих органы; наконец, в зависимости от того, какая ветвь,живых тел рассматривается, мы увидим, что сложность и степень совершенства организации достигают той ступени развития, на которую она способна.

Станет ли кто-нибудь оспаривать правильность этой картины, представляющей путь, пройденный организацией животных, начиная от самых несовершенных и кончая наиболее совершенными? Кто не увидит, что именно в этом проявляется исторический ход развития явлений организации, наблюдаемых у рассматриваемых животных, кто не увидит его в этом возрастающем усложнении их общею ряда при переходе от более простого к более сложному?

Я не мог бы, конечно, измыслить сам подобный порядок вещей, «ели бы наблюдения самих объектов и внимательное изучение средств, которыми пользуется природа, не указывали мне на него.

Если к этому первому закону, приписывающему жизни способность увеличивать размеры тела, а также всех его частей и, по мере усложнения организации животных, постепенно усиливать активность этого тела, мы присоединим последовательно три других замечательных закона, которые я привел выше и которые управляют  {149}  всеми проявлениями жизни, то получим почти нею совокупность законов, объясняющих все факты, обусловленные организацией живых тел вообще и животных в особенности.

Второй закон. Образование нового органа в теле животного является результатом новой появившейся потребности, которая продолжает оставаться ощутимой, а также нового движения, порождаемого и поддерживаемого этой потребностью.

Обоснованность этого закона может быть доказана третьим законом, относительно правильности которого изученные факты не оставляют никаких сомнений, так как, если проявление деятельности органа, усиливаясь, способствует развитию этого органа, т. е. увеличивает его размеры и его мощность, что постоянно подтверждается фактами, то можно быть уверенным в том, что это проявление деятельности, вызванное новой испытываемой потребностью, естественно, должно породить орган, способный удовлетворить эту новую потребность, если такого органа до этого не существовало.

Действительно, у животных, настолько несовершенных, что они не могут еще обладать способностью чувствовать, образование нового органа нельзя приписывать испытываемой потребности. В данном случае это образование является результатом механической причины, например, нового движения части флюидов животного.

Иначе обстоит дело у животных, имеющих более сложную организацию и обладающих способностью чувствовать. Эти животные способны испытывать потребности, и каждая испытываемая ими потребность, возбуждая их внутреннее чувство, тотчас же направляет флюиды и силы к той точке тела, в которой какое-либо действие может удовлетворить испытываемую потребность. И вот, если в этой точке существует орган, пригодный для данного действия, то он немедленно приводится в состояние активности. Но если такой орган отсутствует, а испытываемая потребность носит длительный и настоятельный характер, то мало-помалу требуемый орган образуется и развивается соразмерно длительности и интенсивности его употребления.

Если бы я не был убежден в том: 1) что одной лишь мысли о действии, сильно интересующем индивидуума, достаточно для  {150}  возбуждения его внутреннего чувства^*; 2) что испытываемая потребность сама может возбудить это чувство; 3) что всякая эмоция внутреннего чувства, вызванная испытываемой потребностью, немедленно направляет нервный флюид к тем точкам, которые должны прийти в действие, и вызывает приток к ним флюидов тела, главным образом — питательных; наконец, 4) что эта эмоция приводит в действие существующие уже органы или прилагает усилия к образованию органов, которых до этого еще не было, но которые сделались необходимыми вследствие длительной потребности,— то у меня могли бы еще возникнуть сомнения относительно реальности приведенного мною закона.

Несмотря на то что установить этот закон путем наблюдения чрезвычайно трудно, у меня нет ни малейшего сомнения относительно его обоснованности, так как необходимость его существования вытекает из третьего закона, который в настоящее время вполне доказан.

Так, например, для меня ясно, что брюхоногий моллюск, медленно  {151}  ползая [по какому-либо субстрату], испытывает потребность ощупывать находящиеся перед ним предметы и делает усилия, чтобы коснуться их какой-либо точкой передней части головы, непрерывно направляя к ней нервный флюид, а также другие жидкие флюиды. Для меня ясно также, что этот непрекращающийся приток флюидов к упомянутым точкам должен постепенно привести к вытягиванию нервов, оканчивающихся в них, так как при этих условиях и другие флюиды животного, в особенности питательные, притекают к тем же частям тела. В результате всего этого в области упомянутых точек должны были зародиться и незаметным образом сформироваться два или четыре щупальца. Без сомнения, это и произошло у всех тех видов брюхоногих моллюсков, которые под влиянием потребностей приобрели привычку ощупывать предметы при помощи частей головы.

Но у тех брюхоногих моллюсков, которые по своей природе и по своему образу жизни вовсе не испытывают такого рода потребностей, голова бывает лишена щупалец; она даже мало выступает и плохо различима, примером чего могут служить морской миндаль, булава, кузовок и другие.

Чтобы показать обоснованность этого второго закона, я не стану останавливаться на его частных приложениях, число которых я мог бы значительно увеличить. Ограничусь тем, что представлю его на рассмотрение тех, кто внимательно следит за действиями природы, связанными с явлениями организации животных.

Приведем теперь третий закон, которым пользуется природа, чтобы усложнять и видоизменять организацию животных. Вот он:

Третий закон. Развитие органов и сила их действия всегда соответствуют употреблению этих органов.

Здесь речь идет вовсе не о каком-либо предположении, какой-либо догадке. Закон, о котором я говорю, реален, он установлен путем наблюдения и опирается на множество известных фактов, которые могут служить доказательством его обоснованности.

Вместо того чтобы свести его к более простому выражению, как это сделано здесь, я представил его в моей «Philosophie zoologique»  {152}  (ч. I, гл. VII) с некоторыми необходимыми подробностями, выразив его следующим образом:

«У всякого животного не достигшего предела своего развития, более частое и более длительное употребление какого-нибудь органа укрепляет мало-помалу этот орган, развивает и увеличивает его и придает ему силу соразмерно длительности употребления, между тем как постоянное неупотребление того или иного органа постепенно ослабляет его, приводит к упадку, непрерывно уменьшает его способности и, наконец, вызывает его исчезновение («Philosophie zoologique», ч. I, стр. 341).

Я отнюдь не намерен подробно останавливаться на этом утверждении и делать какие бы то ни было усилия, чтобы доказать справедливость лежащего в его основе закона. Я знаю, что он неоспорим, что медики-практики изо дня в день наблюдают его результаты и я сам многократно имел возможность ознакомиться с ними. Так как этот закон очень важно принимать во внимание при изучении природы, отсылаю моих читателей к сказанному мною о нем в «Philosophie zoologique», где, разделив его на две части, я выразил основные его положения следующим образом:

«1. Неупотребление органа, сделавшись постоянным вследствие усвоенных привычек, постепенно ослабляет этот орган и в конце концов приводит к его исчезновению и даже к полному уничтожению.

2. Частое употребление органа, ставшее постоянным благодаря привычкам, увеличивает способности этого органа, развивает его и придает ему размеры и силу действия, которых он не имеет у животных, упражняющих его меньше».

Принимая во (внимание важность этого закона и те знания, которые он дает относительна причин, приведших к удивительному многообразию животных, я придаю большее значение тому, что я первый его открыл и сформулировал, чем тому удовлетворению, которое я получил, образовав классы, отряды, значительное число родов и множество видов, когда в щелях классификации занимался искусственными приемами — этим почти единственным предметом изучения других зоологов.  {153} 

Этот же закон я считаю одним из самых могущественных средств, использованных природой для того, чтобы сделать виды столь разнообразными. Размышляя о нем, я убеждаюсь в том, что он влечет за собой необходимость того закона, который ему предшествует, т. е. второго, и что он служит подтверждением его.

Действительно, причина, вызывающая развитие часто и длительно употребляемого органа и увеличивающая его размеры и его силу действия, иными словами — причина, которая заставляет непрерывно притекать к нему жизненные силы и флюиды тела, несомненно способна, мало-помалу и теми же способами, породить орган, не существовавший раньше, но сделавшийся необходимым.

Между тем и второй и третий из этих законов были бы безрезультатными и, следовательно, бесполезными, если бы животные всегда находились в одних и тех же условиях, если бы все они всегда сохраняли одни и те же привычки, никогда не меняли прежних привычек и не приобретали новых, как это обычно думали, хотя подобное предположение лишено всякого основания.

Ошибка, в которую мы впали в этом вопросе, имеет своим источником трудность, испытываемую при попытке охватить нашими наблюдениями значительный период времени. Отсюда то кажущееся постоянство наблюдаемых нами вещей, постоянство, которое на самом деле нигде не существует в природе. Отсюда представление о том, что все виды живых тел столь же древни, как природа, что они всегда были такими, какими они являются в настоящее время, и что то же относится к сложным телам минерального царства. Из этого вытекало бы, что природа не обладает могуществом, что она ничего не творит, ничего не способна изменить и что, так как она ничего не создает, для нее бесполезны законы. Отсюда вытекало бы, что ни растения, ни животные не являются ее созданиями.

Если желать сохранить подобный взгляд и поддерживать такого рода заблуждения, то следует остерегаться собирать факты, которые окружают нас со всех сторон, следует отбросить все наблюдения, позволяющие установить эти факты, ибо в действительности все обстоит совершенно иначе, чем это себе представляют.  {154} 

Оставляя в стороне хорошо известные факты и наблюдения, доказывающие, что существующий порядок вещей сильно отличается от того, которым хотели и до сих пор еще хотят подменить его, ограничусь следующим замечанием:

Если животные — создания природы, то очевидно, что она не могла создать их и обусловить существование всех их сразу, одновременно заселить ими почти все точки земного шара и наполнить ими все воды, ибо почти все ее действия осуществляются настолько медленно по сравнению с продолжительностью нашего индивидуального существования, что они для нас почти неуловимы.

И вот, если природа создавала и растения и животных лишь последовательно, начав, как в том, так и в другом случае, с самых несовершенных из них, то всякому ясно, что она должна была постепенно распространить повсюду — во всех водах и по всей поверхности Земли — все живые тела, происшедшие от тех, которые были созданы ею первоначально.

Посудите теперь, с каким огромным разнообразием условий обитания, положения, климата, доступных средств питания, особенностей окружающей среды и т. д. должны были встретиться растения и животные по мере того как ныне живущие их виды вынуждены были изменить место своего обитания. Несмотря на то, что эти изменения протекали крайне медленно и, следовательно, осуществлялись в продолжение значительного времени, они вполне реальны и, будучи обусловлены различными причинами, заставили подвергшиеся их действию виды постепенно изменить образ жизни и привычные действия.

В результате действия второго и третьего из упомянутых выше законов эти вынужденные изменения должны были породить новые органы и в дальнейшем развить их, если употребление этих органов сделалось более частым. С другой стороны, они могли ослабить и в копне концов вызвать полное исчезновение тех органов, которые стали бесполезными.

Другая причина изменения действий, способствовавшая видоизменению органов, а также увеличению числа видов различных  {155}  животных, следующая: по мере того как животные изменяли место своего обитания путем частичных переселений и распространялись по различным точкам земной поверхности, они, попав в новые условия, встречались с новыми опасностями. Чтобы избегнуть последних, потребовались новые действия. Известно, что для поддержания своего существования большинство животных пожирают друг друга⁶¹.

У меня нет надобности входить в какие-либо подробности, чтобы показать влияние этой причины, которую следует присоединить к влиянию условий нового места обитания, нового климата и нового образа жизни, связанных с каждым переселением.

Однако,— могут нам возразить,— с тех пор как животные мало-помалу распространялись повсюду, где они могли найти подходящие для себя условия жизни, с тех пор как все водоемы оказались заполненными теми видами, которым эти воды могли предоставить пищу, наконец, с тех пор как все не покрытые водой части земного шара стали местом обитания для тех видов, которые теперь там наблюдаются, все отныне приобрело постоянный характер для животных. Обстоятельства, способные заставить их изменять свои действия, исчезли, и все виды, по крайней мере с этих пор, казалось бы, должны были навсегда сохраниться одними и теми же.

На это я отвечу, что это мнение также представляется мне ошибочным щ что я даже убежден в этом.

В самом деле, очень большая ошибка предполагать, что известное нам в настоящее время состояние поверхности земного шара, распределение пресных и морских вод, глубина долин, высота гор, расположение и состав поверхности отдельных местностей, нынешние климатические условия в них и т. д. и т. п., что все это обладает абсолютным постоянством.

Все эти вещи должны казаться нам сохраняющимися почти в том же состоянии, в каком мы их наблюдаем, лишь потому, что мы сами не можем быть свидетелями их изменения, и потому, что наша история и наши письменные памятники не охватывают столь отдаленные эпохи, чтобы мы могли убедиться в нашей ошибке.  {156} 

Между тем у нас нет недостатка в достоверных фактах, доказывающих, что все в природе изменяется. Однако здесь неуместно останавливаться на этом вопросе, поэтому я ограничусь кратким изложением моих взглядов и скажу следующее:

Все непрерывно изменяется на поверхности Земли, хотя и крайне медленно по сравнению с продолжительностью нашей жизни, и все эти изменения неизбежно заставляют виды растений и животных в свою очередь претерпевать изменения, которые создают различия между видами без подлинного разрыва между ними.

Ознакомьтесь внимательно с VII главой «Philosophie zoologique», ч. I, стр. 331, где я рассматриваю влияние обстоятельств на действия и привычки животных, а также влияние действий и привычек этих живых тел, как причин, изменяющих организацию и части тела животных. Тогда вы, вероятно, поймете, что я не только имел полное основание признать существование всех изменяющих причин, выше мною указанных, но и мог утверждать: что если всегда существует полное соответствие между формой частей [тела] животного и их употреблением,— а факт этот совершенно неоспорим,— то, с другой стороны, совершенно неправильно, будто форма частей обусловила их употребление, как это утверждают зоологи. Верно, напротив, то, что потребность в тех или иных действиях порождает наиболее пригодные для данной цели органы, и что именно упражнение этих частей повлекло за собой их развитие и установило соответствие между ними и их функциями.

Для того чтобы форма частей могла повлечь за собой их употребление, необходимо было бы признать, что природа совершенно бессильна, что она не способна произвести ни одного действия, ни одного изменения в телах, и что все части различных животных были созданы, как и сами животные, изначально и представляли уже при своем возникновении столько различных форм, сколько их потребовало бы разнообразие обстоятельств, при которых животные вынуждены жить. Помимо того, необходимо было бы прежде всего признать, что эти обстоятельства никогда не менялись и что части [тела] всякого животного всегда оставались неизменными⁶².  {157} 

Однако, все эти предположения не обоснованы и не подтверждаются наблюдаемыми фактами и изучением тех средств, которыми пользовалась природа, чтобы создать свои многочисленные произведения.

Наконец, я вполне убежден, что породы, получившие название видов, обладают лишь ограниченным или временным постоянством признаков и что нет ни одного вида, который обладал бы абсолютным постоянством. Конечно, эти виды останутся такими же в местностях, в которых они обитают, до тех пор пока условия их существования не изменятся и не заставят их изменить свои привычки.

Если бы виды действительно обладали абсолютным постоянством, то не существовало бы разновидностей. В этом нет никакого сомнения и это может быть доказано. Натуралисты, разумеется, не могли не признать этот факт.

Если бы можно было медленно обойти поверхность земного шара, особенно в направлении с юга на север, делая на известном расстоянии остановки, чтобы иметь время произвести наблюдения, то всегда удалось бы заметить, что по мере того, как мы удаляемся от исходной точки наших наблюдений, виды постепенно, притом все более и более, изменяются соответственно изменениям места обитания, положения, характера местности и т. д. и т. п. Иногда удается даже наблюдать разновидности, возникшие не под влиянием привычек, вызванных обстоятельствами, но приобретенных либо случайным, либо каким-нибудь другим путем. Человек, будучи по своей организации подчинен законам природы, сам представляет отличающиеся друг от друга разновидности своего вида, и среди них есть такие, которые, по-видимому, обусловлены последними из упомянутых здесь причин (см. «Philosophie zoologique», ч. I, стр. 226).

Наконец, четвертый закон, которым пользуется природа, чтобы все более и более усложнять организацию и увеличивать число ее частей,— следующий:

Четвертый закон. Все, что было приобретено, запечатлено или изменено в организации индивидуумов в течение их жизни, сохраняется путем размножения и передается новым индивидуумам,  {158}  которые происходят от индивидуумов, испытавших эти изменения. Этот закон, без которого природа никогда не смогла бы создать того многообразия животных, которое она осуществила, и установить у них постепенное усложнение их организации и их способностей, также приведен в моей «Philosophie zoologique» (ч. I, стр. 341 и след.).

«Все, что природа заставила особей приобрести или утратить под влиянием условий, в которых с давних времен пребывает их порода, и, следовательно, под влиянием преобладающего употребления или постоянного неупотребления той или иной части [тела], все это природа сохраняет путем размножения у новых особей, которые происходят от первых, при условии, если приобретенные изменения общи обоим полам или тем особям, от которых новые особи произошли.»

Это выражение того же закона содержит некоторые частности, которые способствуют лучшему его пониманию и приложению, хотя они едва ли необходимы.

Действительно, этот закон природы, согласно которому новым особям передается все то, что было приобретено в продолжение жизни организацией тех особей, которые их произвели, настолько верен, настолько очевиден и так полно подтверждается фактами, что не найдется ни одного исследователя, который не мог бы убедиться в его реальности.

Итак, согласно этому закону, все, что было запечатлено, приобретено или изменено в организации под влиянием новых и укоренившихся привычек, каких-либо непреодолимых склонностей, порожденных этими привычками, изъянов строения и даже предрасположения к некоторым болезням, все это сохраняется при размножении или воспроизведении у новых индивидуумов, происшедших от тех, которые подверглись этим изменениям, и передается из поколения в поколение всем сменяющим друг друга особям, претерпевающим влияние тех же обстоятельств, причем новым особям не приходится приобретать эти изменения тем же путем, каким они возникли первоначально⁶³.

Можно было бы думать, что при половом воспроизведении потомство особей, организация которых в неодинаковой степени подверглась  {159}  изменениям, представляет некоторое исключение из этого закона, потому что такие особи не всегда передают их, или передают лишь частично, тем особям, которые от них происходят. Но легко понять, что здесь нет действительного исключения из приведенного выше закона, ибо сам закон в этих условиях может иметь только частичное или неполное приложение⁶⁴.

Я полагаю, что с помощью приведенных мною четырех законов все факты организации могут быть легко объяснены; постепенное нарастание сложности организации животных и развитие их способностей становится вполне понятным; наконец, средства, которыми пользовалась природа, для того чтобы создать разнообразие животных и привести всех их в то состояние, в котором мы их видим, становятся легко доступными определению.

Я могу сделать эти средства до некоторой степени еще более понятными, если приведу всего один пример, касающийся тех средств, которыми пользовалась природа для непрерывного усложнения организации животных и постепенного увеличения числа и возрастания совершенства их способностей.

Однако, прежде чем приводить этот пример, укажу, что, сопоставляя везде общие факты, придется признать, что в том и в другом царстве живых тел (растений и животных) природа, начав с создания самой простой организации, т. е. такой, которая необходима для существования жизни в ее простейшем проявлении, произвела в дальнейшем различного рода изменения. Они обусловили постепенное совершенствование организации в соответствии со средствами, использовать которые позволило ей состояние существ, бывших объектом ее действий.

Мы в самом деле увидим, что у растений, в результате отсутствия у них раздражимых частей, эти средства были сведены к очень небольшому числу. Поэтому природа могла лишь постепенно видоизменять клеточную ткань этих живых тел и различным образом преобразовывать ее изнутри, но ей ни разу не удалось превратить какую-либо ее часть в специальный внутренний орган, который мог бы наделить растение хотя бы одной способностью кроме свойственных  {160}  всем живым телам вообще. Она не в состоянии была также вызвать постепенное ускорение движения флюидов у различных растений, иными словами,— не могла значительно повысить их жизненную энергию.

Наоборот, что касается животных, то можно заметить, что природа, найдя в сократимости податливых частей этих существ многочисленные средства для своих действий, не только все более и более видоизменяла их клеточную ткань, непрерывно ускоряя движение их флюидов, но одновременно усложняла организацию этих тел, создав у них, один за другим, различные специальные внутренние органы⁶⁵. В дальнейшем она видоизменила эти органы в соответствии со всякого рода возникающими потребностями, постепенно сосредоточивая их у более высоко организованных животных, и тем самым привела к возникновению у различных животных всевозможных особых способностей, все более и более многочисленных и выдающихся.

Чтобы показать на примере, что здесь идет речь не о простом предположении, но о действительном существовании порядка вещей, подтверждаемого наблюдением, я ограничусь ссылкой на следующий факт:

Пример. Постепенное ускорение движения флюидов у животных, от самых несовершенных и до наиболее совершенных.

Не приходится сомневаться в том, что у самых несовершенных животных, например у инфузорий и полипов, внутренние движения, составляющие жизнь, отличаются весьма незначительной энергией, а собственные флюиды этих животных, приведенные в движение в нежной клеточной ткани, движутся в ней настолько медленно, что не могут вызвать образования каналов. И действительно, клеточная ткань этих животных не содержит ни одного канала. Слабые жизненные движения этих существ способны обеспечить лишь испарение и поглощение веществ, которыми они питаются, и медленное их всасывание.

У следующих за ними лучистых с мягким телом природа добавляет новое средство для некоторого ускорения движения собственных  {161}  флюидов этих живых тел. Она увеличивает протяженность органов пищеварения, образуя своеобразные разветвления пищеварительного канала, и делает несколько более совершенным питательный флюид, подвергая его влиянию впервые установленной здесь системы дыхания; наконец, с помощью постоянного и правильного движения, вызываемого во всем теле животного возбуждениями извне, она еще более ускоряет перемещение их внутренних флюидов.

Переходя к созданию иглокожих лучистых, у которых не могут больше выполняться изохронные движения тела, природа уже смогла применить здесь другое, более мощное и более независимое средство и, действительно, у этих животных она впервые вводит мышечное движение, одновременно выполняющее две задачи: с одной стороны, приводит в движение части, которыми животное должно пользоваться, с другой — способствует активности жизненных движений.

Использование мышечного движения для придания большей активности жизненным движениям животного, впервые введенное природой у иглокожих лучистых, находит еще большее применение у насекомых, у которых, помимо того, жизненная энергия возрастает благодаря воздушному дыханию. Таким образом, мышечное движение и появившееся затем воздушное дыхание оказались достаточными для насекомых и для большей части паукообразных.

Ракообразные, которым свойственно только водное дыхание, нуждались в новом, более сильном средстве для ускорения движения своих флюидов. Для этого природа установила, в дополнение к мышечной системе, специальную систему циркуляции, систему, которая впервые появляется у высших паукообразных и которая чрезвычайно ускорила движение флюидов.

Это ускорение движения флюидов при помощи специальной системы циркуляции в дальнейшем еще более усиливается по мере того как сердце приобретает большее развитие, а орган дыхания, сосредоточенный в определенном месте, превращается в легкое, способное дышать только воздухом; наконец; движение этих  {162}  флюидов еще больше ускоряется по мере того как возрастающее влияние нервной системы придает органам все большую и большую силу действия.

Именно таким путем природа, создав спачала самых несовершенных животных, сумела постепенно ускорить движение их жидких флюидов и увеличить их жизненную энергию, пользуясь различными средствами, пригодными для каждого отдельного случая.

Я мог бы увеличить число примеров, доказывающих, что всякая система специальных органов первоначально бывает весьма несовершенной и обладает незначительной энергией, но в дальнейшем, по мере того как усложнение организации делает это необходимым, постепенно развивается и совершенствуется.

В самом деле, если бы я обратился к рассмотрению разнообразных и все более и более совершенных средств, использованных природой для воспроизведения и размножения особей в целях сохранения созданных ею видов и пород, я мог бы показать, что эти средства, сведенные у самых несовершенных животных к простому делению тела, приводят, после того как это деление оказывается приуроченным к определенным точкам последнего, к размножению путем почкования; это почкование, вначале наружное, становится в дальнейшем внутренним и подготавливает образование яичников. Начиная с этого момента уже возможно появление органов оплодотворения и яиц, содержащих способный к оплодотворению зародыш. Я мог бы показать также, что после того как была создана специальная система органов размножения, она сделала возможным сначала яйцерождение и яйцеживорождение и в дальнейшем привела к самому совершенному виду размножения, а именно — к настоящему живорождению, которое наделяет зародыш активной жизнью в момент его оплодотворения.

Если бы я вслед за тем рассмотрел специальную систему органов дыхания, систему чрезвычайно важную И сделавшуюся необходимой после того как организация Животного утратила свою Первоначальную простоту, я мог бы показать, что эта система появилась в виде водоносных трахей, представляющих по своему действию  {163}  наименее активные органы дыхания, и что в дальнейшем она была преобразована в воздухоносные трахеи, несколько более активные по своему действию, чем первые, потому что кислород, от которого зависит это действие, легче выделяется из воздуха, чем из воды; тем не менее, как у тех, так и у других животных, дышащих посредством трахей, вдыхаемый флюид повсюду сам направляется навстречу питательному флюиду и вследствие медленности его введения внутрь тела и его движения способен произвести весьма слабый эффект. В дальнейшем, начиная с момента установления циркуляции, дыхательные трахеи превращаются в жабры, расположенные в определенных местах тела (branchies locales), дыхательная функция которых немного активнее, чем у выше рассмотренных органов, так как сводится к тому, что циркулирующая кровь теперь сама быстро находит необходимые ей для восстановления вещества. Мы увидим далее, что вскоре после образования скелета жабры окончательно заменяются легкими — самым мощным по своему действию органом, дыхания, потому что кровь быстро восстанавливается в них, поскольку она получает все необходимые ей для этого вещества из воздуха, снабжающего ее ими с большой легкостью. Следовательно, мы имеем здесь значительное увеличение активности действия дыхательной системы.

Наконец, если бы я стал рассматривать специальные системы органов, наделяющие [животных] столь выдающимися способностями, как способность чувствовать, иметь длительно сохраняющиеся представления и с помощью этих последних строить другие представления, что характеризует ту или иную степень ума, я тем самым показал бы непрерывно возрастающее усложнение организации животных, находящееся в полном соответствии с тем же явлением в других рассмотренных выше областях.

Я, на самом деле, показал бы, что самые простые по своей организации и, следовательно, самые несовершенные животные обладают только раздражимостью, которая, тем не менее, достаточна для удовлетворения их потребностей; что в дальнейшем, когда организация в достаточной мере усложнилась, для того чтобы обеспечить  {164}  соответствующие средства, природа, располагая уже нервной системой в ее простейшей форме, позволяющей выполнение мышечного движения, преобразовала эту систему, разделив ее на две отдельные системы: одну — для движения мышц и другую — для осуществления ощущений. Я показал бы также, что после этого были созданы органы чувства, появилась способность чувствовать и индивидуумы получили внутреннее чувство, побуждающее их совершать действия для удовлетворения различных потребностей; что в дальнейшем организация, сделавшись еще более сложной, позволила природе разделить нервную систему на три отдельные системы: одну для мышечного движения, в свою очередь подразделенную на две особые системы (ту, которая подчинена [воле] индивидуума, и другую, которая от него не зависит), вторую для чувствования, наконец, третью, предназначенную для активирования функций прочих органов; и вот, по достижении организацией высокой степени сложности различных органов, природа смогла разделить нервную систему на четыре главные отдельные системы, а именно: первую — систему нервов, служащую для возбуждения мышц; вторую — для осуществления ощущений; третью, обеспечивающую эффективность действия различных внутренних органов при выполнении ими их функций; наконец, четвертую, благодаря которой осуществляется акт внимания, превращающий ощущения в способные сохраняться представления,— ту самую систему, при помощи которой приобретенные и сравниваемые представления могут служить для образования тех представлений, которые не могут быть получены непосредственно из ощущений.

У человека, в результате упражнения и благодаря его потребностям, эта четвертая система нервов усложнилась и подразделилась на специальные системы, выполняющие различного рода умственные акты.

То, что различные упомянутые мною отдельные системы нервов не отличаются друг от друга анатомически, не имеет особого значения, поскольку результаты их функций всегда позволяют их различить, и подтверждают, что они независимы.  {165} 

Системы нервов, о которых здесь идет речь, будучи действительно независимыми с точки зрения присущих им функций, настолько тесно связаны между собой, что в тех случаях, когда возникает сильная эмоция внутреннего чувства, она нарушает или даже пресекает их функции, как это происходит при обмороке, головокружении и т. д.

Следовательно, мы можем считать совершенно неоспоримым фактом, что нервная система, если рассматривать ее в целом, как и все остальные специальные системы органов, вначале имела очень простое устройство и обладала лишь немногими функциями; в дальнейшем она усложнилась и даже достигла чрезвычайно высокой степени сложности и, наконец, сделалась способной выполнять разнообразные, все более и более выдающиеся функции, которые нам кажутся столь замечательными.

Я опустил подробности, касающиеся деталей рассматриваемого в этой главе вопроса, так как ознакомление с ними легко может быть восполнено путем наблюдений в этой области и так как это слишком расширило бы объем настоящей части нашего труда⁶⁶.

Итак, из предыдущего можно видеть:

1. Что природа постепенно ускоряла движение флюидов в теле животного, по мере того как усложнялась организация этого тела; что, употребив самые простые средства для начального ускорения этого движения, она в дальнейшем, когда в этом возникла необходимость, создала специальную систему органов, чтобы еще более ускорить его.

2. Что она шла аналогичным путем в отношении воспроизведения особей, обеспечивающего сохранение созданных уже видов; ибо, применив вначале самые простые средства, как, например, деление на части, она создала в дальнейшем специальные органы оплодотворения, которые привели к размножению путем яйцерождения и в дальнейшем — к подлинному живорождению.

3. Что так же обстояло дело в отношении способности чувствовать — способности, которой природа не могла наделить наиболее несовершенных животных, потому что чувствование для своего  {166}  проявления требует наличия достаточно сложной системы органов, а эти животные такой системой обладать не могут. Но эти органы им вовсе и не нужны, потому что их очень ограниченные способности всегда могут быть легко удовлетворены, тогда как у животных, имеющих более сложную организацию, следовательно обладающих большим числом потребностей, природа могла создать и постепенно усовершенствовать единственную систему органов, способную произвести указанное выше замечательное явление.

4. Что, поскольку умственные акты являются единственными актами, позволяющими вносить разнообразие в действия, необходимость в которых могла возникнуть только у наиболее совершенных животных, природа сумела наделить последних способностью осуществлять, в той или иной степени, эти умственные акты, установив у них специальный орган для этой способности, а именно: добавив к головному мозгу два полушария, которые у наиболее совершенных животных мало-помалу достигли большого развития и приобрели значительный объем.

Сколько примеров я мог бы привести здесь, чтобы показать обоснованность всего, что я изложил! Как много хорошо известных фактов я мог бы собрать, чтобы увеличить число доказательств этих основных положений! Однако, отсылая моих читателей к «Philosophie zoologique», в которой я привел многочисленные доказательства, имеющие, как мне кажется, решающее значение, я спешу сделать выводы из всего, что было изложено мною.

Средства, которыми обладает природа, дают все, что ей необходимо не только для того чтобы создавать живые тела — растения и животных, но, помимо того, чтобы образовывать у этих тел специальные органы, развивать и видоизменять их, постепенно увеличивать их число и в конце концов до некоторой степени сосредоточить их у наиболее совершенных животных. Это позволило ей последовательно наделять различных животных все более и более многочисленными и более выдающимися способностями.

Ограничиваясь этой картиной, удивительно точно воспроизводящей то, что наблюдается в действительности, я перейду теперь к  {167}  другому, не менее важному- вопросу, который также заслуживает рассмотрения. Я попытаюсь показать, что способности животных представляют явления чисто органического и чисто физического порядка, что эти явления имеют своим источником функции органов или систем органов, которые их обусловливают и, что, наконец, способности, благодаря которым происходят эти явления, всегда строго соответствуют состоянию органов, их порождающих.

ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ

О наблюдаемых у животных способностях,
рассматриваемых как явления исключительно
органические

Чем меньше мы знаем природу, тем больше ее явления представляются нам чудесными и совершенно непостижимыми. Но, как бы удивительна природа ни была в действительности по своему могуществу и своим средствам, следует ожидать, что все, что нам кажется чудесным, постепенно разъяснится по мере того, как, изучая ее путь и законы, которым она неуклонно следует в своих действиях, мы постигнем используемые ею средства.

Без сомнения, если внимательно изучать различных животных, от наиболее несовершенных и до наиболее совершенных, нельзя не удивляться не только великому их многообразию и тем отличиям, которые обнаруживаются в системах их организации, но, помимо того, рассматривая природу каждой из способностей, особенно некоторых из них, нельзя не испытать чувства глубокого восхищения перед разнообразием как числа, так и степени совершенства способностей, наблюдаемых у различных видов. Таким образом, хотя способности строго соответствуют характеру и состоянию организации, которая их обусловливает, они все же кажутся нам чудом. И вот, в угоду нашим обычным представлениям о них, нашему высокомерию, поддерживаемому незнанием истинных причин этих явлений, мы приписываем этим способностям метафизическое происхождение и качества, стоящие вне природы, и даже считаем их всесильным, разумным началом.  {169} 

Утверждали, и вполне справедливо, по крайней мере в отношении наук, что удивление есть дочь неведения, и вот как раз здесь уместно применить эту осознанную истину, ибо, если есть действительно что-либо достойное удивления, то это, конечно, природа и все то, что ее составляет, все то, что она может создать. Но если признать, что природа — не что иное, как порядок вещей, который не мог сам себя создать, иными словами,— что она является подлинным орудием, то все наше удивление и все наше преклонение должны быть перенесены на ее верховного творца.

Таким образом, речь идет о том, чтобы познать источник разнообразных способностей, наблюдаемых у различных животных, установить существуют ли эти способности благодаря специальным органам, наконец, может ли один и тот же орган обусловить различные способности или, напротив, существует столько же особых органов, сколько наблюдается отдельных способностей.

Может быть, подумают, что для обсуждения подобных вопросов следует прибегать к помощи метафизических идей и туманных беспочвенных вымыслов, в пользу которых нельзя привести ни одного солидного доказательства. Однако я надеюсь показать, что для решения этих вопросов мы должны принимать во внимание лишь физические явления; что исследование их не выходит за пределы наших наблюдений и что этих наблюдений вполне достаточно для получения необходимых доказательств.

Рассмотрим сначала общий принцип, который гласит: каждая способность, присущая животному, какова бы эта способность ни была, представляет собой чисто органическое явление, будучи лишь результатом функций органа или системы органов, которые ее обусловливают, так что каждая способность по необходимости зависит от соответствующего органа.

Допустимо ли предполагать, что животное может обладать хотя бы одной способностью, которая не была бы органическим явлением, т. е. результатом функций органа или системы органов, могущих произвести это явление? Если нет основания предполагать это с  {170}  какой-либо долей вероятности, если каждая способность представляет собой органическое и, следовательно, чисто физическое явление, то положение это должно стать отправной точкой наших рассуждений о животных и служить основой для выводов, которые мы можем сделать на основании наблюдаемых у них явлений.

Конечно, как я указал, могущественная сила, создавшая животных, сама сделала их такими, какие они есть, и наделила каждое из них определенными способностями, дав им организацию, которая могла эти способности произвести. И вот наблюдение дает нам основание признать, что этой силой является природа и что она сама — не что иное, как произведение воли верховного существа, сотворившего ее такой, какая она есть.

Нет ничего промежуточного, ничего среднего между двумя воззрениями, которые я намерен изложить здесь.

Либо природа не имеет никакого отношения к существованию животных, ничего не сделала для того, чтобы придать им разнообразие и привести их в то состояние, в котором мы их видим, либо, напротив, именно она создала всех их, хотя и постепенно; именно она их видоизменила при помощи изменения обстоятельств и путем постепенного усложнения, внесенного в их организацию; одним словом, именно она сделала их такими, какими они являются сейчас, и наделила их теми способностями, которые мы у них наблюдаем.

В следующей части я покажу, что из этих двух воззрений правильным, очевидно, является второе. Это поняли и поэтому вполне справедливо животным отвели место среди созданий природы и признали, по крайней мере, так как это показывает общепринятое выражение, что живые тела представляют собой ее создания. Но я осмелюсь добавить, что то же [утверждение] применимо и ко всем остальным, как к живым, так и к неживым телам, доступным нашему наблюдению.

Некая неведомая сила (сила вещей) беспрестанно влечет нас к пониманию истины, но столь же беспрестанно предубеждения и самые разнообразные интересы противодействуют этому влечению.  {171} 

Посудите же, к чему должен привести этот конфликт и насколько влияние второй причины должно взять верх над первой!⁶⁷

Остановимся сначала на том предположении, которое я попытаюсь доказать в дальнейшем, а именно, что животные действительно являются исключительно созданиями природы, что все, что они представляют собой, и все, чем они обладают, имеет своим источником природу и что сама она обязана существованием могущественному творцу всех вещей.

Если это так, то всякая способность животных, пусть это будет такая способность, как раздражимость, которая присуща всем животным и позволяет им двигаться под влиянием возбуждения, пусть это будет способность чувствовать, позволяющая тем животным, которые ею обладают, замечать то, что на них воздействует, или, наконец, такая способность, как ум в той или иной его степени, которая дает многим животным возможность выполнять различные акты мышления и воли,— все без исключения способности, повторяю, обусловлены самой природой и должны быть рассматриваемы как явления, которые она может производить при помощи органов, пригодных для их выполнения, одним словом — как проявления того могущества, которым она сама наделена.

Если это так, могут ли эти различные способности быть чем-либо иным, как не природными явлениями, явлениями исключительно органическими и чисто физическими, явлениями, причины которых, хотя они чаще всего трудно поддаются определению, все же не лежат за пределами возможностей наших наблюдений и нашего познания?

Удастся нам или не удастся раскрыть механизм, при помощи которого какой-либо орган или система органов производят ту или иную зависящую от них способность,— это не имеет значения для данного вопроса, если путем наблюдений можно убедиться, что определенный орган или определенная система органов являются единственными, которые могут произвести рассматриваемую способность. Пусть точно не известен подлинный органический механизм образования представлений и взаимодействий между ними, ни даже  {172}  механизм чувствования, но разве мы лучше понимаем механизм мышечного движения, процессов выделения, пищеварения и т. д.? Следует ли отсюда, что различные эти явления, наблюдаемые у животных, не зависят каждое от соответствующего числа органов или систем специальных органов, механизм которых способен их произвести? Существуют ли в природе явления, бывшие предметом наблюдения или доступные наблюдению, которые не были бы обязаны своим существованием телам или отношениям между телами?⁶⁸

Если бы человек мог освободиться от влияния личных интересов, от склонности господствовать в том или ином отношении, от своего тщеславия, тяготения к мыслям, которые ему льстят и которые отвращают его от исследования действительных причин всех явлений, то его суждения обо всех вещах безпредельно выиграли бы в отношении правильности, и тогда природа была бы лучше известна ему! Однако природные склонности человека не допускают этого; он предпочитает упорно составлять свое собственное мнение обо всем, не думая о том, какие последствия это может повлечь для него. И вот, пребывая в неведении, сохраняя все свои предубеждения и предрассудки, он воспринимает природу, которую не желает изучать которую даже боится вопрошать, как некое разумное начало и не пользуется для пополнения своих знаний почти ни одним явлением из числа тех, которые природа перед ним повсюду раскрывает.

Между тем, если человек вынужден признать, что природа осуществляет свои действия беспрерывно, притом всегда в соответствии с законами, которые она никогда не в состоянии нарушить, может ли он предположить, что какое-либо из ее действий, хотя бы одно единственное из ее проявлений, заключало в себе что-либо нереальное, метафизическое; может ли он думать, что она имеет власть над предметами нематериальными?

Конечно, подобное представление неприемлемо, ибо ничто не говорит в его пользу. Власть природы распространяется только на тела, которые она приводит в движение, перемещает, преобразует, изменяет, непрерывно разрушает и воссоздает; наконец, природа действует только на материю, ни одной частицы которой она не в  {173}  состоянии ни создать, ни уничтожить. Для того чтобы доказать обратное, вряд ли удастся найти какой-либо разумный довод.

Если утверждение, что природа может воздействовать только на тела и что только они ей подвластны, является неоспоримой истиной, то существует и другая, столь же неоспоримая истина, а именно, что только природа, только тела, составляющие ее царство, только результаты ее действий над ними представляют собой единственные предметы, доступные нашему наблюдению, т. е. что вне этих предметов мы ничего не можем наблюдать.

Видел ли хоть один человек, замечал ли он когда-нибудь что-либо кроме тел, их перемещений, кроме претерпеваемых ими изменений, кроме явлений, которые они производят? Мог ли кто-нибудь познать движение и пространство, иным путем, кроме наблюдения над перемещением тел? Удалось ли кому-нибудь наблюдать хотя бы одно явление, которое имело бы иной источник, помимо тел, взаимоотношений между различными телами, изменений места, состояния или формы тел?

Тем не менее, трудности, стоящие на пути к расширению и совершенствованию наших знаний, чрезвычайно велики; мы не можем льстить себя надеждой, что нам когда-либо дано будет наблюдать все, что производит природа, все выполняемые ею действия и все существующие тела. Вынужденные обитать на поверхности небольшой планеты, которая является в некотором роде точкой во вселенной, мы можем наблюдать лишь незначительный уголок этой вселенной и нашему исследованию доступно лишь очень небольшое число предметов, составляющих часть царства природы.

Все эти истины известны каждому, но их очень важно иметь и, виду. Поэтому не удивительно, что мы столь часто впадаем в заблуждения и даже подпадаем под их власть, если это обусловлено теми или иными интересами. Ведь нам так трудно постигнуть путь и действия природы в отношении ее различных созданий!

Однако, поскольку животные, как бы многочисленны они ни были, составляют часть того, что мы можем наблюдать, поскольку они являются созданиями природы, можно ли сомневаться в том, что  {174}  существующие у них способности, в свою очередь, созданы самой природой? Все эти способности, без сомнения, представляют собой явления чисто органические и вследствие этого — подлинно физические, а так как мы можем их исследовать, сравнивать, определять, то причины и механизм, обусловливающие их, естественно, не выходят за пределы наших наблюдений, за пределы нашего понимания.

Мне казалось, что я уразумел главные причины раздражимости, присущей животным, хотя я еще не сделал мои наблюдения общим достоянием. Мне казалось, что я понял механизм чувствования, во всяком случае,— механизм, весьма близкий к истинному. Мне казалось, что я распознал и даже постиг механизм, обусловливающий мышление и все то, что называют умом («Philosophie zoologique», ч. III). Если бы даже я во всем этом ошибался (хотя последнее мало вероятно, ибо факты говорят в пользу моих взглядов), стал ли бы в результате этого менее правдоподобным факт, что способности, которые я намерен рассмотреть здесь, представляют собой явления несомненно органические и вследствие этого — явления чисто физического порядка и что все они не что иное, как результат отношений между различными частями тела и различными видами материи, участвующими в осуществлении этих явлений.

Разве не наши неразумные предубеждения и наше полное незнание могущества природы и тех средств, которые она может применять, породили мысль о том, что чувствование и особенно образование представлений, а также различные взаимодействия между ними заключают в себе нечто метафизическое, нечто, чуждое материи и взаимоотношениям между различными телами!

Если многие животные обладают способностью чувствовать, если, помимо того, среди них есть такие, которые наделены вниманием и могут образовывать представления на основе замеченных ощущений, такие, которые обладают памятью, страстями, способны выносить суждения, наконец,— совершать заранее обдуманные действия, то следует ли приписывать все эти наблюдаемые у них явления причине, чуждой материи и, следовательно, чуждой природе,  {175}  производящей действия только над телами, с телами и при посредстве тел?

Итак, будем рассматривать все без исключения способности животных как явления всецело органические и посмотрим, что говорят о них известные нам факты.

Повсюду в животном царстве, там, где установлено, что какая-либо одна способность отличается от другой и совершенно не зависит от нее, можно быть уверенным в том, что система органов, обусловливающая одну из них, отличается от системы органов, производящей другую, и даже от нее не зависит.

Так, например, известно, что способность чувствовать сильно отличается от способности двигаться при посредстве мышц и что способность мыслить существенным образом отличается как от способности чувствовать, так и от способности выполнять мышечные движения. Хорошо известно и то, что эти три способности совершенно не зависят одна от другой.

Кому, в самом деле, не известно, что можно двигаться, причем это движение не влечет за собой никаких ощущений, что можно чувствовать, без того чтобы это сопровождалось движением, и что можно думать, размышлять, строить суждения, не испытывая при этом ощущений и не производя движений? Следовательно, эти три способности у существ, которые ими обладают, совершенно не зависят одна от другой и, без сомнения, системы органов, которые их обусловливают, также должны быть независимы.

Между тем три упомянутые мной способности не могли бы существовать, если бы не было нервов.

Нервная система, которая, подобно всем другим системам, подвержена постепенному усложнению, сама может состоять из трех совершенно различных систем нервов, поскольку каждая из них производит способность, не зависящую от способностей, которые производят другие.

Та часть нервной системы, которая делает возможными различные умственные акты, сама состоит из различных особых систем; в самом деле, известно, что при некоторых стойких формах умственного  {176}  расстройства больной мыслит и рассуждает вполне здраво по поводу очень многих предметов, однако относительно некоторых вещей, которые сильно его потрясли и вызвали изменения в органе ума, он теряет всякую меру реальности и обнаруживает симптомы определенного помешательства. Именно на основе знания этого твердо установленного факта Сервантес дал образ Дон Кихота, помешанного на одной идее: идее странствующего рыцаря. Дон Кихот — вымысел писателя, но прообраз его заимствован из жизни.

Если при одних формах хронического помешательства этого рода орган ума настолько изменяется, что приходит в полное расстройство, то при других, имеющих временный характер, этот орган оказывается еще не настолько измененным, чтобы он не мог восстановить свое обычное состояние. Отсюда вторая форма помешательства, представленная сильными страстями. Эта форма безумия не всегда неизлечима и в некоторых случаях проходит с течением времени.

Из этих рассуждений следует: 1) что всегда существует полное соответствие между состоянием органа, который производит данную способность, и самой способностью^*; 2) что все те способности, которые на основании наблюдения следует считать специальными и независимыми, всегда обязаны своим существованием соответствующему числу особых систем органов, которые одни только и могут их произвести.

Следовательно, у животных, обладающих наиболее простой нервной системой, представленной нервными волокнами, но не имеющей ни головного, ни продольного мозга, явление чувства еще не может осуществляться и, действительно, у животных с такой нервной системой на наружных частях тела совершенно отсутствуют какие бы то ни было органы чувств и органы ощущений. Между тем, так как у этих животных существуют мышцы и нервы, служащие для приведения мышц в движение, они обладают способностью производить  {177}  мышечные движения, несмотря на то, что еще лишены способности чувствовать.

У животных с более высокой организацией, т. е. достигших большей ее сложности, в состав нервной системы входят не только нервы, но также головной и, кроме того, почти всегда узловатый продольный мозг. Есть основание допустить у этих животных наличие способности чувствовать, поскольку у них существует центр отношений для нервов ощущений и поскольку у них в самом деле наблюдаются один или несколько специальных и четко обособленных органов чувств.

Однако животные, о которых здесь идет речь, имеют и мышцы, следовательно они обладают и способностью к мышечному движению и, помимо того,— способностью чувствовать. Но мы видели, что мышечное движение и чувствование представляют собой две самостоятельные способности, следовательно, у этих животных одни нервы служат только для ощущений, а другие — только для возбуждения мышц. Без сомнения, и те и другие представляются нам просто нервами, но в действительности это два различных вида специальных органов, ибо, помимо того, что они порождают две весьма отличающиеся одна от другой способности,— способ действия тех и других совершенно различен: нервы, служащие для ощущений, передают действие в направлении от наружных частей к внутреннему очагу; напротив, нервы, служащие для движения,— в направлении от одного иди нескольких внутренних очагов к мышцам, которые должны быть приведены в действие. Таким образом, если у животного удастся обнаружить несколько различных способностей, можно быть уверенным в том, что оно обладает несколькими видами специальных органов различного рода, делающих возможным существование данных способностей.

Наконец, у животных наиболее высокого порядка, т. е. у тех, у которых план организации отличается наибольшей сложностью и наиболее близок к совершенству, нервная система представлена не только нервами, спинным и головным мозгом, но и головной мозг более сложен, чем у животных предшествующего порядка, так как  {178}  он более объемист и в состав его массы входят дополнительные части, соединенные между собой и всегда парные. Кроме того, у таких животных всегда можно обнаружить мышцы, центр отношений для ощущений, головной мозг значительно большего размера; наконец, замечается, что эти животные могут оперировать своими представлениями. Следовательно, они обладают тремя особыми и самостоятельными способностями, а именно: способностью производить мышечные движения, способностью чувствовать и умом, в той или иной его степени.

Из трех приведенных здесь фактов очевидно, что животные, у которых наблюдаются различные способности, действительно обладают соответствующим числом специальных органов для проявления каждой из этих способностей, потому что последние представляют собой органические явления и потому что не известно ни одного примера, доказывающего, что какой-либо один орган мог бы производить различного рода способности.

Чтобы в заключение показать, что каждая отдельная способность обязана своим происхождением особой системе органов, которая ее порождает, я приведу пример, доказывающий, что то, что мы часто считаем одной единственной системой органов, у некоторых животных образовано несколькими отдельными системами, составляющими часть общей системы, но тем не менее не зависящими одна от другой.

Насекомые обыкновенно имеют нервную систему; эта же система наблюдается и у всех млекопитающих животных. Однако у первых нервная система, без сомнения, гораздо менее сложна, чем у вторых, а если удалось обнаружить нервы и несколько ганглиев у некоторых иглокожих лучистых, то не приходится сомневаться в том, что нервная система у этих животных по строению и по функциям еще нише, чем у насекомых.

Я показал, что нервы, служащие для возбуждения мышечных движений, а также те, которые содействуют различным функциям внутренних органов, не служат и не могут служить для того, чтобы вызывать чувствование, ибо можно испытывать ощущение без того, чтобы оно повлекло за собой мышечные движения; с другой стороны,  {179}  можно привести в действие различные мышцы без того, чтобы в результате этого у индивидуумов возникло какое-нибудь ощущение. Эти хорошо известные факты имеют решающее значение и заслуживают особого внимания. Они указывают, что существуют не зависящие одна от другой способности, равно как и системы органов, которые их производят.

Кроме того, так как в настоящее время не приходится сомневаться в том, что нервное влияние осуществляется только благодаря тонкому флюиду, внезапно приходящему в движение, флюиду, которому дали название нервного флюида^*, то совершенно очевидно, что при всяком ощущении нервный флюид движется в направлении от точки, подвергшейся воздействию, к центру отношений, тогда как при всяком воздействии, которое приводит в движение мышцы или действует на органы при выполнении ими их функций, тот же нервный флюид, являющийся в этом случае возбудителем, движется в противоположном направлении. Особенность эта обусловлена самой природой этих органов [нервов], способных лишь к одному роду действия.

Следовательно, чувствование и мышечное движение представляют собой два различных и совершенно обособленных явления, так как,  {180}  помимо того, что они резко отличаются друг от друга, причины их также различны. Сказанное в такой же мере относится к нервам, которые эти явления обусловливают: в каждом из этих явлений они действуют различным образом. Наконец, сами эти явления протекают совершенно независимо одно от другого, как это показал Галлер⁶⁹.

В самом деле, две системы органов, которым обязаны своим происхождением рассматриваемые здесь две способности, имеют то общее между собой, что без нервного влияния деятельность как той, так и другой была бы сведена к нулю. Однако это общее, о котором я говорю, не представляет собой ничего реального, ибо нервная система, по мере того как она становится частью более сложной организации, бывает представлена несколькими различными и обособленными системами, обладая в этом своем состоянии различными возможностями проявления; ни одна из этих систем не может заменить другую; каждая из них может произвести лишь ту способность, которая ей свойственна. Например, часть сложной нервной системы, благодаря которой осуществляется чувствование, не имеет ничего общего с той частью этой же нервной системы, которая возбуждает мышечное движение, будь то в мышцах, подчиненных воле, или в тех мышцах, которые от нее не зависят. Как та, так и другая части нервной системы могут выполнять только какую-нибудь одну из этих двоякого рода функций. Кроме того, часть сложной нервной системы, обеспечивающая деятельность внутренних органов, органов выделения и т. д., не тождественна ни той части нервной системы, от которой зависит чувствование, ни той, которая активирует или возбуждает мышечное движение. Подобно этому, часть нервной системы, от которой зависят внимание, образование представлений и различные операции над ними, не тождественна ни одной из прочих ее частей, иными словами — она приспособлена к выполнению лишь определенной функции.

Тщетно было бы создавать множество гипотез для объяснения этих различных явлений организации: никогда наши идеи не внесут в этот вопрос ничего ясного, ничего удовлетворительного, иными  {181}  словами, ничего, что отражало бы путь природы, до тех пор, пока не будет постигнут основной принцип, изложенный мною здесь.

Я добавлю еще, что явление чувства вовсе не могло бы иметь места, если бы не существовала та часть сложной нервной системы, которая его производит; совершенно иначе обстоит дело в отношении мышечной возбудимости, ибо последняя совершенно не зависит от какого бы то ни было влияния со стороны нервов, хотя они дают мышцам силу действия и даже способны возбуждать движения некоторых мышц, а именно мышц, подчиненных воле индивидуума.

Благодаря вниманию, которое я уделил фактам организации животных, я установил, что раздражимость вообще присуща их мягким частям. Далее я заметил, что у самых несовершенных животных, например у инфузорий и полипов, все части тела обладают почти одинаковой и притом очень большой раздражимостью. И тогда мне стало ясно, что после того как природе удалось образовать мышечные волокна у более совершенных животных, раздражимость отдельных частей [тела] стала неодинаковой по своей интенсивности; мышечные волокна оказались более раздражимыми, чем все остальные мягкие части. Таким образом, у наиболее совершенных животных клеточная ткань, хотя и обладает еще раздражимостью, однако — меньшей, чем внутренние органы, и в особенности пищеварительный канал, и что последний, в свою очередь, отличается меньшей раздражимостью, чем всякого рода мышцы.

Я заметил далее, что с образованием у животных мышечных волокон появились отчетливо выраженные нервы и что, в зависимости от степени совершенства организации, у них можно было обнаружить более или менее сложную нервную систему.

Без сомнения, там, где существует нервная система, она возбуждает функции органов и придает им силу действия, а мышечные движения получают то преимущество, что источник их делается менее подверженным истощению.

Мышечная раздражимость, тем не менее, по своей природе не зависит от влияния нервов, хотя последнее увеличивает и поддерживает ее активность. Известно, что сердце сохраняет более или  {182}  менее долгое время,— в зависимости от вида животного,— способность двигаться при раздражении и даже после извлечения из тела. Я видел сердце лягушки, сохранившее эту способность в течение 24 часов после того, как оно было вырезано. Следовательно, раздражимость сердца зависит вовсе не от нервов: последние лишь видоизменяют тем или иным образом его функции, т. е. то в большей, то в меньшей степени содействуют их выполнению.

Действительно, так как в сложной организации все специальные органы и системы органов связаны с общей организацией индивидуума и вследствие этого действительно зависят от нее, необходимо признать, что сердце, хотя оно и обладает собственной раздражимостью, тем не менее способно претерпевать различные воздействия со стороны нервной системы, которые увеличивают и поддерживают его деятельность, а в некоторых случаях вызывают нарушения последней.

Кто не знает, как сильно страсти действуют на сердце при посредстве нервов и как, соответственно той или иной из них, нарушаются функции последнего. Нервы, направляющиеся к сердцу, не лишены особого назначения и применения (что противоречило бы плану природы), хотя раздражимость этого органа, по существу, не зависит от их влияния. Это, как мне кажется, было недостаточно понято Галлером.

С тех пор утверждали, в соответствии со взглядами Ле Галлуа⁷⁰, что сердце получает нервы только от спинного мозга, и этим объясняли тот факт, что оно продолжает биться у обезглавленных животных, а также после вырезывания у них спинного мозга ниже затылочной кости.

На это я хотел бы возразить, что продолжение деятельности сердца у обезглавленных животных скоро должно было бы прекратиться даже в условиях поддержания дыхания, ибо сердце связано со всей организацией индивидуума и, без сомнения, зависит от ее сохранности в целом.

Если бы я не боялся отклониться от непосредственной задачи моих исследований, я мог бы добавить следующее: если бы сердце  {183}  получало нервы только от спинного мозга и если бы нервы восьмой пары не посылали к нему ни одного нервного волокна, оно вовсе не было бы подвержено действию страстей⁷¹. Однако, оставляя в стороне все то, что я мог бы сказать по этому поводу, я прежде всего должен показать, что выводы, сделанные из прекрасных опытов Ле Галлуа, были ошибочными.

Признано, что раздражимость может проявляться, только если она возбуждена каким-нибудь стимулом. Но мы сделали бы ошибку, если бы, исходя из того, что мышцы, подчиненные воле, обыкновенно действуют под влиянием какого-либо стимула со стороны нервной системы, допустили, что они могут сокращаться только под влиянием этого стимула. Путем опыта легко доказать, что любая причина-раздражитель также может возбуждать движения этих мышц.

Хотя эти мышцы действуют при посредстве воли, направляющей к ним нервное влияние, они могут действовать благодаря этому же влиянию и без участия воли. Я наблюдал тысячи примеров этого во внезапных эмоциях внутреннего чувства, управляющего таким же образом нервным импульсом, приводящим мышцы в действие.

Вот что важно признать, так как внимательно изученные факты убедительно подтверждают это. Кроме того, те же факты показывают, насколько порядок вещей, связанный с мышечными движениями, отличается от того, который обусловливает ощущения.

Многие из этих истин признаны, и, тем не менее, еще до сих пор постоянно смешивают обе упомянутые системы органов, принимая результаты действия одной за проявления деятельности другой.

Когда подвергали мучениям живых животных для того чтобы выяснить, в какой именно момент чувствительность угасает в определенных частях их тела, считали возможным сделать вывод, что способность чувствовать сохранялась, если под влиянием соответствующего раздражения эти части производили движения.

Именно это увидели в некоторых выводах, которые сделал Ле Галлуа из своих опытов над животными.

Без сомнения, многочисленные прекрасные опыты Ле Галлуа над млекопитающими животными познакомили нас со многими  {184}  важными фактами, которых мы раньше не знали, но мне кажется, что этот ученый ошибается, утверждая, что после перерезки спинного мозга ниже затылка чувствительность сохраняется в частях тела животного, поскольку наблюдается, что эти части еще движутся.

Я показал, что способность двигаться при помощи мышц и способность испытывать ощущения — не единственные способности, приобретаемые животными благодаря сложной нервной системе, содержащей все части, которые вообще могут входить в ее состав. Ибо, если эта система заключает в себе головной мозг, снабженный всеми его придаточными частями и особенно — объемистыми полушариями, то она наделяет животное, помимо способности чувствовать, еще способностью образовывать представления, сравнивать между собой предметы, привлекшие его внимание, выносить о них суждения, наконец — иметь волю, память и видоизменять по своей воле многие из своих действий.

Способность обладать вниманием, образовывать представления и выполнять умственные акты отличается, следовательно, от способности чувствовать, так же как и само чувствование отличается от способности двигаться как при посредстве мышц — под влиянием нервного импульса, так и при посредстве раздражимых частей — под влиянием возбуждений извне. Эти различные способности представляют собой органические явления, обусловленные каждое специальными органами, от которых они всецело зависят. Эти факты из области зоологии столь же реальны, как и способность видеть при помощи органа зрения.

Обратимся теперь к главной стороне вопроса: необходимо выяснить, утрачиваются ли по мере того как система органов подвергается деградации, т. е. упрощается, постепенно теряя одну за другой отдельные системы, входившие в ее состав [в то время, когда она обладала наибольшей сложностью], утрачиваются ли, повторяю, одна за другой различные способности, которыми она наделяла животных,— вплоть до того предела, когда система, сделавшись сама весьма упрощенной, не исчезнет окончательно, как и та способность, которую она еще могла произвести, когда была наиболее простой.  {185} 

Есть основание думать и даже утверждать, что нервный аппарат, обусловливающий образование способных сохраняться представлений, а также различных умственных актов, помещается в мозговых массах, состоящих из нервных волокон я являющихся придаточными частями головного мозга, в массах, которые, в соответствии с их развитием, увеличивают его объем⁷². В самом деле, те из наиболее совершенных животных, у которых ум больше всего развит, действительно имеют, благодаря этим придаточным частям, наиболее объемистый головной мозг по отношению к объему всего их тела, между тем как у животных следующих классов, по мере угасания у них умственных способностей, это отношение соответственно уменьшается. Не приходится сомневаться в том, что по мере деградации головного мозга прежде всего уменьшается объем добавочных или придаточных его частей и что именно они исчезают первыми, еще задолго до того, как перестает существовать головной мозг в собственном смысле слова.

Далее, если верно, что нервный аппарат, которому обязаны своим происхождением умственные способности, представлен упомянутыми мною придаточными органами, то не влечет ли за собой полное исчезновение этих органов исчезновения и тех способностей, которыми они наделяют животных? Известно, что все позвоночные животные построены по общему плану, хотя этот план и обнаруживает, в зависимости от вида животных, большие различия в особенностях и деталях. Признав это, не будет ли уместным предположить, что умственные способности, а также те органы, от которых зависит их осуществление, полностью исчезают у всех животных, следующих за позвоночными?

Утративший свои придаточные части, свои до известной степени отделимые полушария, имеющие столь большой объем у животных с наиболее развитым умом и уменьшившийся в объеме, головной мозг все же является, начиная с моллюсков и до насекомых включительно, существенной частью нервного аппарата, способного вызвать чувствование, потому что он обеспечивает существование специальных чувств, т. е. обособленных органов ощущений. Этот аппарат,  {186}  со всеми отходящими от него и заканчивающимися в нем самом нервами, действительно образует систему, достаточно сложную, чтобы обусловить органическое явление, которое мы называем чувствованием.

Но если деградация нервной системы зашла настолько далеко, что уже нет ни головного мозга, ни специальных органов чувств, то кому не ясно после этого, что там, где отсутствует аппарат, обусловливающий чувствование, перестают существовать и те способности, которыми он наделял животное, хотя при этом еще можно обнаружить некоторые следы нервов у тех животных этой категории, у которых еще существуют следы мышц!

Конечно, все это можно было бы считать только предположением, однако, если предварительно подвергнуть животных сравнительному наблюдению, то это предположение превратится в неоспоримый факт.

Что касается попыток распространить способность чувствовать также на растения, то я приведу следующий отрывок из статьи «Животное», напечатанной в «Dictionnaire des sciences naturelles»:

«Речь идет о том, чтобы установить,— говорит знаменитый автор этой статьи,— существуют ли живые тела, обладающие способностью чувствовать, но не способные двигаться. Ведь совершенно ясно, что движение не является необходимым результатом чувствительности».

Разумеется, не существует живых тел, обладающих способностью чувствовать, которые не были бы способны двигаться. Этот вопрос должен был бы занимать не ученого, а скорее тех, кто ничего не знает об организации и о явлениях, которые она может произвести.

Без сомнения, движение не зависит от чувствительности; известны живые тела (впрочем только в животном царстве), обладающие способностью двигаться и, тем не менее, лишенные способности чувствовать. Это наблюдается у лучистых, настоящих полипов и инфузорий. Однако легко показать, что нет ни одного существа, обладающего чувствительностью, которое не было бы способно двигаться; следовательно, чувствительность на самом деле представляет следствие  {187}  движения, между тем как движение не является следствием чувствительности. Попытаюсь доказать это.

Конечно, только нервы являются истинными органами чувствования, и всякое животное, лишенное нервов, не способно чувствовать. В этом не может быть никакого сомнения.

Однако факт, несомненно известный ученому, мнение которого было приведено выше, заключается в том, что животные, имеющие нервы, имеют также и мышцы. Тщетно было бы пытаться найти мышцы у животного, совершенно лишенного нервов, или нервы у такого животного, которое совершенно лишено мышц. Не известно ни одного наблюдения, которое противоречило бы этому факту.

Но если верно, что всякое животное, имеющее нервы, имеет мышцы, то столь же верно и то, что всякое животное, наделенное способностью чувствовать, обладает также способностью двигаться, потому что оно имеет мышцы.

При современном состоянии наших знаний нельзя, следовательно, ставить вопрос о возможности существования животных, обладающих способностью чувствовать, но лишенных способности двигаться. Такого рода мысли, высказанные без глубокого предварительного изучения, доказывают лишь, что не было сделано никаких попыток для выяснения вопроса, существует ли вообще предел развития способностей и тех органов, которым они обязаны своим происхождением.

Внимательно наблюдая все то, что имеет место у животных, я, как мне кажется, не ошибусь, утверждая, что различные животные обладают способностями, которые не являются общими для всех существ того же царства. Следовательно, эти способности имеют пределы, часто, правда, едва уловимые. Без сомнения, то же относится и к органам, которые эти способности порождают, ибо все наблюдения подтверждают, что у животных каждая способность строго соответствует состоянию органа, которому она обязана своим происхождением.

Убедившись в обоснованности этих положений, я пришел к выводу, что (различные степени умственных способностей относятся к  {188}  категории органических явлений, находящихся в полном соответствии с состоянием того органа, который их обусловливает; что эти способности имеют свои пределы, так же как и порождающие их органы; наконец, что то же относится к способности чувствовать, которая заключается только в осуществлении специальных ощущений, образующихся при посредстве известных частей нервной системы, причем в образовании этих ощущений не участвуют те части той же системы, которые служат для выполнения умственных актов. Также обстоит дело и с внутренним чувством — этой смутной, но могущественной способностью, не имеющей ничего общего ни со способностью испытывать ощущения, ни со способностью мыслить или сочетать представления. По всей вероятности, внутреннее чувство вызывается актами, обусловленными деятельностью всей совокупности частей нервной системы, иными словами — эмоциями, которые могут быть произведены этой совокупностью.

Пусть для нас трудно, а в некоторых случаях невозможно, различить в той или иной общей системе органов все входящие в ее состав отдельные системы специальных органов, которыми природе удалось ее дополнить, но несомненно, что эти системы специальных органов действительно существуют, так как те особые способности, которые они порождают, отчетливо выражены, легко могут быть обнаружены и не зависят друг от друга.

Я уже говорил в начале этого «Введения» (стр. 36 и след.) о внутреннем чувстве, которым наделены животные, обладающие способностью чувствовать; об этом особом чувстве, которое благодаря эмоциям, мгновенно получаемым при каждой ощущаемой потребности, заставляет немедленно действовать, без участия мысли, суждения и воли, даже индивидуумов, обладающих всеми этими способностями. Выше я уже указывал, что не нахожу подходящего термина для обозначения этого чувства^*.  {189} 

Иногда это чувство обозначают словом сознание. Однако это обозначение не дает удовлетворительного определения его, оно лишь указывает, что это смутное, но общее чувство не является непосредственным результатом воздействия на какое-либо из наших чувств и что оно не имеет ничего общего ни с чувствованием в собственном смысле этого слова, ни с умом; наконец, что оно представляет собой подлинную активную силу, заставляющую индивидуума действовать без предварительного размышления. Помимо всего, это обозначение позволяет предполагать, что мысль и суждение принимают участие в тех действиях, которые могут быть внезапно вызваны этим чувством, что совершенно не соответствует действительности. Наблюдение подтверждает даже, что животные, обладающие этим внутренним чувством и умом в той или иной его степени, в большинстве своем этим внутренним чувством не управляют.

Очень часто и весьма неточно это чувство определяют как чувство, непосредственно относящееся к сердцу, различая при этом среди наших поступков те, которые проистекают из разума, и те, которые обязаны своим происхождением сердцу. Под этим углом зрения разум и сердце являются двумя источниками всех поступков человека.

Однако все это неверно. Сердце — не что иное, как мышца, служащая для ускорения движения жидкостей в нашем теле, и может лишь содействовать циркуляции крови, но не только не способно быть причиной или источником вашего внутреннего чувства, но само подчинено воздействиям со стороны последнего.

Причиной для разграничения разума и сердца послужило отчетливое сознание того, что наши мысли, наши размышления представляют  {190}  собой явления, которые осуществляются в голове, и что, наоборот, склонности и страсти, которым мы подчиняемся, а также эмоции, испытываемые нами при некоторых обстоятельствах, эмоции, которые заставляют нас иногда терять способность управлять нашими чувствами, являются [результатом] впечатлений, воспринимаемых всем нашим существом, но отнюдь не особыми актами, возникающими, подобно мысли, исключительно в голове. И вот, так как различного рода нервные спазмы или потрясения, происходящие в нервной системе в результате испытываемых эмоций, замедляют или ускоряют биение сердца, то слишком необдуманно стали приписывать сердцу то, что в действительности является не чем иным, как результатом возбуждения внутреннего чувства.

Только человек и некоторые наиболее совершенные животные, движимые в моменты внутреннего спокойствия воздействием каких-либо интересов, переходящих сразу в потребность, владеют в достаточной степени своим внутренним чувством, приведенным в состояние возбуждения, чтобы дать мысли время выбрать и обсудить подлежащее выполнению действие. Это единственные существа, которые могут действовать по своей воле, но, тем не менее, и они не всегда могут управлять своими поступками.

Таким образом, акты воли могут осуществляться только человеком и теми животными, которые обладают способностью оперировать своими представлениями, сравнивать предметы, выносить суждения, выбирать, иметь или не иметь желания и вследствие этого могут видоизменять свои действия. Я уже отметил, что только среди позвоночных встречаются животные, наделенные этими способностями, так как их мозг, устроенный по некоторому общему для всех плану, более или менее полно оснащен специальными органами, обусловливающими эти способности. Вот почему главным образом у млекопитающих животных и у птиц эти способности достигают значительного развития, хотя и те и другие редко упражняют их.

Что касается беспозвоночных животных, то я уже указал, что у всех них отсутствует ум. Но я отметил также, что одни из них наделены способностью чувствовать и обладают внутренним чувством,  {191}  которое побуждает их совершать действия, между тем как другие совершенно лишены этих способностей.

Нам известны факты, касающиеся первых (т. е. животных, обладающих способностью чувствовать), подтверждающие, что эти животные имеют только привычки, что они производят действия только под влиянием эмоций их внутреннего чувства, никогда не управляя последним, что, не будучи в состоянии выполнить ни одного умственного акта, они не могут производить выбор, иметь или не иметь желания, вносить разнообразие в свои действия; что все их движения обусловлены необходимостью и зависимы; наконец, что ощущения дают им только восприятия предметов, оставляющие более или менее прочные следы в органе ума.

Если привычки у тех животных, которые сами не способны видоизменять свои действия, побуждают их всегда действовать одинаковым образом при одинаковых обстоятельствах, то, опираясь на наблюдения, можно утверждать, что привычки имеют также большую власть над животными, наделенными умом, ибо, несмотря на то, что последние могут видоизменять свои действия, они, как известно, делают это только в тех случаях, когда встречают то или иное препятствие, и что чаще всего они подвластны своим привычкам.

На чем основана эта великая сила привычек, сила, которая столь могущественно дает себя чувствовать у животных, наделенных умом, и которая имеет даже над человеком такую огромную власть? Я полагаю, что могу пролить некоторый свет на этот важный вопрос, если приведу следующие соображения.

Сила привычек. Всякое действие, как человека, так и животного, в сущности, является результатом внутренних движений, иными словами — движений и перемещений тонких внутренних флюидов, которые эти движения возбуждают и производят. Под тонкими флюидами я подразумеваю различные видоизменения нервного флюида, так как только этот флюид обладает в своих движениях и перемещениях скоростью, необходимой для осуществления подобных действий. Я утверждаю, что не только такие действия, как движения наружных частей тела, являются результатом движений и перемещений  {192}  тонких внутренних флюидов, но что той же причиной объясняются даже акты внутреннего порядка, например, внимание, сравнение, суждение, словом,— акты мысли, а также все акты, обусловленные внутренним чувством. Разумеется, все умственные акты, как и видимые движения частей тела, представляют собой действия, потому что очень длительное выполнение их вызывает усталость и потребность в восстановлении потраченных сил. И вот, я повторяю, что все такие действия всегда представляют собой результат движений или перемещений тонких внутренних флюидов, которые их вызывают. Благодаря познанию этой великой истины, без которой было бы совершенно невозможно понять причины и источник действий, как человека, так и животных, обладающих способностью чувствовать, становится ясным:

1. Что во всяком действии, часто повторяемом, особенно если оно стало привычным, тонкие флюиды, которые его производят, прокладывают себе пути и постепенно расширяют их благодаря отдельным повторным перемещениям; эти прокладываемые ими пути становятся все более и более легкими для прохождения, так что само действие из трудного, каким оно могло быть первоначально, становится постепенно все менее и менее трудно выполнимым; все части тела, принимающие участие в этих движениях, мало-помалу приспособляются к ним и в конце концов выполняют их с величайшей легкостью⁷³.

2. Что действие, сделавшееся вполне привычным и видоизменившее внутреннюю организацию индивидуума в целях большей легкости его выполнения, становится для данного индивидуума настолько приятным, что делается настоящей потребностью, и что эта потребность в конце концов превращается в склонность, которую индивидуум не в силах побороть, если он относится к числу существ, обладающих только способностью чувствовать, и которую он с трудом побеждает, если он относится к категории существ, наделенных умом.

Если дать себе труд рассмотреть то, что я здесь изложил, то прежде всего будет легко понять, почему упражнение соответственным  {193}  образом развивает способности; почему привычка сосредоточивать внимание и упражнять способность суждения, мышления так сильно развивает наш ум; почему человек искусства, прилежно упражняющийся в своей области, приобретает такое совершенство в ней, которое абсолютно недостижимо для индивидуумов, не посвящающих себя ей.

Наконец, рассматривая те же изложенные выше истины, мы легко поймем источник огромного влияния привычек, которое испытывают на себе не только животные, но и мы сами. Несомненно, трудно найти тему, более интересную для изучения и для размышлений!

Ограничиваясь этим простым изложением принципов, оспаривать которые нет никаких разумных оснований, я возвращаюсь к моей непосредственной теме.

Обозревая общий ряд животных в направлении от наиболее сложного к наиболее простому, мы видим, что каждая система специальных органов упрощалась и окончательно исчезала в определенной точке этого ряда. Это признает сам Кювье, когда говорит: «Мы обладаем в настоящее время знаниями относительно различных степеней деградации нервной системы в животном царстве и соответствия их с различными степенями ума — знаниями, столь же полными, как и относительно кровеносной системы»^*. В другом месте он говорит: «Действительно, если последовательно рассматривать различные семейства, не найдется ни одного органа, который постепенно не упрощался бы, не терял бы своей мощи и не кончал бы полным исчезновением, как бы растворяясь в общей массе тела»^**.

Отсюда следует, что способности постепенно упрощаются и каждая из них совсем угасает на определенной ступени общего ряда животных, так же как и органы, которые их производят; что способности повсюду соответствуют степени совершенства и состоянию органов и что у животных, которыми заканчивается этот ряд, сохраняются лишь способности, присущие всем живым телам вообще, а также способность, составляющая сущность их животной природы.  {194} 

Наконец, отсюда также следует, что неверно и что не может быть верно предположение, будто все животные наделены способностью чувствовать. Я полагаю, что это в достаточной мере мною доказано. Итак, я не буду возвращаться к этому предмету, ибо он не нуждается в новых доказательствах.

Из приведенного становится ясной и другая, столь же неоспоримая истина, а именно, что очень несовершенные животные, вовсе не обладающие способностью чувствовать, бесспорно лишены того нервного аппарата, при помощи которого осуществляются ощущения и внутреннее чувство. Этот аппарат должен быть настолько сложным и настолько развитым, чтобы при возбуждении в целом тем или иным воздействием на чувства или какой-нибудь внутренней эмоцией, он мог заставить все тело принимать участие в этих возбуждениях или в этих эмоциях; наконец, он должен представлять для обладающего им индивидуума активную силу, которая может заставить его действовать.

Таким образом, эти животные действительно лишены сознания, этого глубокого чувства собственного существования, которым обладают животные, наделенные указанным аппаратом и способные испытывать ощущения и воздействия со стороны внутренних эмоций. Очень несовершенные животные, о которых идет речь, вовсе лишены упомянутого выше внутреннего чувства; они не могут ни содержать в себе причину, являющуюся возбудителем их [собственных] движений, ни порождать ее. Они, несомненно, получают ее извне и поэтому она не находится в их распоряжении, но, как это было указано мною выше, ни одна из их потребностей и не нуждается в ней. Все, что необходимо для жизни, им доступно. Они являются животными лишь потому, что обладают раздражимостью.

Я закончу эту часть важным замечанием относительно потребностей различных животных, причем эти потребности, никогда не бывают ни выше, ни ниже тех способностей, которые могут их удовлетворить.

Наблюдается, что потребности животных, начиная с самых несовершенных, например тех, которые составляют первые отряды  {195}  инфузорий, и до наиболее совершенных млекопитающих, увеличиваются по мере постепенного усложнения их организации и что при этом соответственно растут и те способности, которые необходимы для удовлетворения этих потребностей. Вследствие этого у наиболее простых и несовершенных животных потребности и способности действительно сведены к минимуму, тогда как у наиболее совершенных среди млекопитающих животных потребности и способности достигают максимума сложности и степени совершенства. Но так как каждая отдельная способность является продуктом специальной системы органов, которая ее обусловливает, то неоспоримо, что повсюду существует полное соответствие между потребностями, способностями, служащими для их удовлетворения, и органами, обусловливающими эти способности.

Таким образом, способности, наблюдаемые у различных животных, представляют собой чисто органическое явление; они ограничены известными пределами, так же как и органы, которые их производят; они всегда находятся в полном соответствии с состоянием органов, которым они обязаны своим существованием, а их число, так же как и степень их совершенства, всецело соответствует числу и высоте потребностей.

Не подлежит сомнению, что на протяжении лестницы животных возрастает число способностей и степень их совершенства, так же как и органов, которые эти способности производят, так что, если на одном конце лестницы мы видим животных, лишенных каких-либо специальных способностей, то противоположный конец ее показывает нам животных, обладающих наибольшим числом способностей, которыми природа могла наделить эти существа.

Чем больше мы изучаем животных, наделенных той или иной степенью ума, тем больше мы восхищаемся ими, тем больше начинаем любить их. Кто не знает ума собаки, ее привязанности к хозяину, ее верности, ее благодарности за хорошее обращение, ревности, которую она проявляет при известных обстоятельствах, ее необыкновенной понятливости, ее уменья угадывать по вашим глазам, довольны, вы или сердитесь, в хорошем ли вы или в дурном  {196}  настроении, ее беспокойства и даже сочувствия при виде ваших страданий!

Однако собака еще не самое умное животное: другие животные гораздо умнее, особенно обезьяны. Они превосходят собаку по сметливости, проницательности, хитрости, ловкости и т. д., но с другой стороны, им более свойственны проявления злости и они обычно труднее поддаются приручению.

Следовательно, существуют различные степени ума, чувства и т. д., как и во всем, что создано природой.

Если в общем ряде животных точные границы способностей, наблюдаемых лишь у некоторых из них, еще окончательно не установлены, мы, тем не менее, имеем полное основание считать, что эти границы существуют, ибо не все животные обладают одинаковыми способностями. Следовательно, в лестнице животных всегда можно найти точку, на которой впервые появляется данная способность.

Так же обстоит дело и со специальными системами органов, которые обусловливают эти способности. Если нам еще не всегда известно точное место лестницы животных, где начинается каждая из них, мы вое же можем быть уверены в том, что всякая специальная система органов действительно имеет в какой-нибудь точке лестницы свое начало, т. е. точку, где она впервые встречается в зачаточном своем состоянии, а для некоторых из этих систем начало, по-видимому, уже точно установлено.

Так, специальная система органов, выполняющая пищеварение, по-видимому, начинается только с полипов; система, служащая для дыхания, впервые появляется только у лучистых; система, от которой зависит мышечное дыхание, с ее зачатками нервов может быть обнаружена только начиная с иглокожих лучистых; система органов для полового оплодотворения [размножения] в своей зачаточной форме появляется, как можно думать, в последних отрядах класса червей; она отчетливо выражена у насекомых и у животных последующих классов; система, достаточно сложная для того, чтобы обусловить явление чувства, впервые отчетливо выражена у насекомых;  {197}  система, осуществляющая подлинную циркуляцию, начинает существовать только у паукообразных; наконец, система, от которой зависит образование представлений и выполнение различных актов в отношении их, входит только в план организации позвоночных животных и, по всей вероятности, начинается только с рыб.

Если приведенные положения и нуждаются в некоторых исправлениях, то, несомненно, что эти последние нигде не могут изменить местоположение тех начальных точек в лестнице животных, где начинает существовать та или иная способность, иными словами,— где появляются преимущества, которыми данная система наделяет обладающих ею животных.

Там, где какой-нибудь предел не может быть твердо установлен, произвольные мнения ведут к неустойчивости взглядов в данном вопросе.

Ле Галлуа, например, на основании различных опытов, которые он производил над живыми млекопитающими, утверждает, что очаг чувствования помещается только в спинном мозгу, а не в области основания головного мозга; он утверждает даже, что существует столько отдельных центров ощущений, сколько имеется сегментов этого мозга или сколько существует отдельных участков спинного мозга, посылающих нервы к различным частям тела. Таким образом, вместо одного очага чувствования этот автор признает большое число их.

Но следует ли всегда считать достоверными выводы, сделанные тем или иным наблюдателем на основании фактов, которые он открыл, и не будет ли более уместным предварительно изучить как его метод рассуждения, так и самые основы, на которые он опирается?

С одной стороны, я вижу, что Ле Галлуа судит о чувствительности почти всегда на основании возбужденных движений, которые он наблюдал, т. е. он рассматривает результаты раздражимости как доказательства испытанных ощущений; с другой стороны, я нахожу, что он вовсе не отличает в нервном влиянии то из них, которое вносит жизнь в органы и дает им силу действовать, от совершенно иного влияния, служащего исключительно для образования ощущений.  {198}  Если бы он занимался этими вопросами, он должен был бы также выделить и то нервное влияние, резко отличающееся от первых двух, которое обусловливает образование представлений и выполняемых над ними операций.

Возможно, что у животных, обладающих способностью чувствовать, на самом деле существует, как это утверждает Ле Галлуа, несколько отдельных очагов ощущений, но тогда вместо одной системы органов для образования этого физического явления их было бы несколько; наконец, если бы это действительно было так, то пришлось бы допустить, что природа без всякой необходимости прибегла к усложнению средств, потому что можно доказать, что один единственный очаг ощущений способен обеспечить выполнение всех известных нам явлений, связанных с чувствительностью.

Однако до тех пор, пока более решающие опыты в этой области, чем те, которые опубликовал Ле Галлуа, не дадут нам возможности вынести окончательное суждение по этому вопросу, я считаю необходимым сохранить более правдоподобное мнение о существовании единственного очага чувствования.

Это не мешает мне признать, что нервы, отходящие от спинного мозга, являются именно теми нервами, которые обеспечивают сердце (независимо от его раздражимости), а также и другие части тела источником активности. Это не мешает мне также согласиться с упомянутым ученым, что нервы того же порядка, активирующие органы дыхания, начинаются в продольном мозгу.

Когда число наблюдателей природы еще больше увеличится, а зоологи перестанут ограничиваться установлением искусственных приемов различения животных, изучением особенностей форм, произвольным построением беспрестанно меняющихся границ родов, непрерывной разработкой неустойчивой номенклатуры и начнут вместо этого заниматься изучением природы, ее законов, средств, которым она пользуется, и отношений, которые она установила между специальными системами органов, с одной стороны, и способностями, которыми эти органы наделяют обладающих ими животных,— с другой, тогда существующие еще сомнения и расхождение  {199}  мнений относительно тех точек лестницы животных, где впервые появляется каждая способность, и относительно единства местонахождения и средоточия каждой системы органов постепенно рассеются, основные положения, приведенные в моей «Philosophie zoologique», станут все более и более ясными и наука обретет то значение, которое она должна иметь.

В ожидании этого мне удалось, как мне кажется, показать, что способности животных, независимо от степени их совершенства, представляют собой явления чисто физические и являются результатом функций, выполняемых органами или системами органов, которые их могут порождать, что в них нет ничего метафизического, ничего, что было бы чуждо материи; наконец, что в отношении всех их речь идет только о взаимоотношениях между различными частями тела животного и различными видами материи, находящимися в движении, воздействующими одни на другие и тем самым приобретающими способность вызывать наблюдаемые явления⁷⁴.

Если бы это было иначе, мы никогда не могли бы познать эти явления, ибо каждое из них — не что иное, как наблюдаемый нами факт, а мы определенно знаем, что только природа раскрывает нам факты, и что только при помощи чувств мы сумели познать небольшое число тех фактов, которые она делает доступными нашему наблюдению.

Я полагаю, мне удалось доказать, что, помимо способностей, общих для всех живых тел, животные обнаруживают различного рода способности, присущие только некоторым из них. Отсюда следует, что способности ограничены известными пределами, так же как и органы, которые их производят.

Теперь необходимо показать, что склонности животных, обладающих способностью чувствовать, и даже склонности человека, так же как и его страсти, представляют собой явления организации и естественный и необходимый результат внутреннего чувства этих существ. Для этого я попытаюсь раскрыть источник этих склонностей и дать анализ наиболее важных склонностей, проистекающих из этого источника.

ПЯТАЯ ЧАСТЬ

О склонностях животных, обладающих способностью
чувствовать, и склонностях самого человека,
рассматриваемых под углом зрения их происхождения
и как явления, обусловленные организацией
этих существ¹⁵

Все в природе связано, все взаимозависимо, все представляет собой результат общего плана, постоянно соблюдаемого, но беспредельно меняющегося в своих частях и деталях. Сам человек, по крайней мере одной стороной своего существа, связан с этим общим, неуклонно выполняемым планом. Поэтому, чтобы не пропустить ничего из того, что является результатом вызванной к жизни организации, необходимо рассмотреть здесь в отдельности, каков источник склонностей и даже страстей у существ, обладающих способностью чувствовать, у которых мы наблюдаем эти природные явления.

Таким образом, тема этой пятой части вовсе не чужда, как это можно было бы подумать сначала, той задаче, которую я перед собой поставил в настоящем «Введении», а именно: указать факты и явления, представляющие собой результат организации и жизни. В этой части я намерен детально рассмотреть склонности существ, наделенных способностью чувствовать, так как эти склонности представляют собой не что иное, как явления организации, продукт внутреннего чувства этих существ.

Поскольку есть основание утверждать, что мы не получаем никаких положительных знаний вне природы, ибо подобные знания приобретаются только путем наблюдения, и что вне природы мы не можем ничего наблюдать, ничего изучать, ничего достоверно знать,—  {201}  следует прийти к выводу, что все, что мы знаем положительного, связано с природой и действительно является ее существенной частью.

Исходя из этого, я скажу, не опасаясь ошибиться, что природа предоставляет нашему наблюдению только тела, движения тел или их частей, изменения в телах или вокруг них, свойства тел, явления, производимые телами и в особенности некоторыми из них, наконец,— незыблемые законы, управляющие движениями, изменениями и явлениями, которые обнаруживают эти тела.

Вот, по-моему, единственная область, доступная нашему наблюдению, нашим исследованиям, нашему изучению; вот, следовательно, единственный источник, из которого мы можем черпать реальные познания и полезные истины.

Если это так, то явления, которые мы наблюдаем, какого бы рода они ни были, являются результатом деяний природы, в ней одной имеют свой источник и все без исключения подчинены ее законам. Поэтому для нас важнее всего стремиться путем наблюдения и изучения к полному пониманию причин и законов, производящих наблюдаемые нами явления, уделяя при этом особое внимание тем явлениям, которые могут нас интересовать непосредственно.

Среди многочисленных и разнообразных явлений, доступных наблюдению, есть такие, которые должны нас особенно интересовать, потому что они ближе всего к нашему образу действий, к нашей органической конституции и потому, что они очень похожи на явления того же порядка, происходящие в нас самих и полученные нами от природы тем же путем. Явления, о которых здесь идет речь,— это склонности животных, обладающих способностью чувствовать, даже страсти, наблюдаемые у тех из них, которые наделены умом в той или иной степени. Так как эти явления представляют собой факты, доступные наблюдению, они относятся к природе и на самом деле являются результатом действия ее законов, иными словами,— результатом могущества, которым ее наделил верховный творец. Мы легко можем возвыситься до познания истинного источника, которому эти явления обязаны своим происхождением и наивысшей степенью проявления.  {202} 

Я смело могу сказать, что склонности животных, обладающих способностью чувствовать, и еще более замечательные склонности животных, наделенных умом, являются непосредственным продуктом внутреннего чувства этих созданий.

И вот, так как внутреннее чувство, о котором идет речь, очевидно, является существенным фактором органической системы ощущений, то склонности, наблюдаемые у животных, обладающих этим внутренним чувством, представляют собой истинный результат организации этих существ⁷⁶.

Только незнание этих положительных истин заставляет рассматривать вопросы, которыми я намерен заниматься, как нечто постороннее моей теме.

Оставляя в стороне все то, чем человек обязан иному, более возвышенному . источнику, и желая рассматривать в нем только то, что он получил от природы, я полагаю, что главные склонности, столь властно влияющие на различные его действия, также являются подлинными проявлениями его организации, т. е. внутреннего чувства, которым он наделен, чувства, которое без его ведома обусловливает многие его поступки. Мне кажется, кроме того, что его страсти, представляющие собой необузданные проявления тех его природных склонностей, которым он неразумно предается, обусловлены, с одной стороны — природой, а с другой — слабым развитием его разума, препятствующим пониманию им своих подлинных интересов.

Если это мое мнение обосновано, то становится возможным приблизиться к источнику склонностей и страстей человека и понять в каждом отдельном случае глубокие причины совершаемых им поступков. Достаточно для этого привести точный анализ различных его склонностей.

Но для того чтобы показать существование порядка вещей, который, по-видимому, еще не привлек к себе нашего внимания, я не должен преждевременно высказывать соображения, необходимые для его познания. Итак, заметив, что источник склонностей человека — тот же, что и склонностей животных, обладающих способностью  {203}  чувствовать, я хочу сначала определить этот источник и рассмотреть самые склонности этих животных. Далее я покажу, что тот же источник существует и у человека и что у последнего склонности гораздо сильнее выражены и в гораздо большей степени подразделены [дифференцированы].

§ I. ИСТОЧНИК СКЛОННОСТЕЙ И ДЕЙСТВИЙ ЖИВОТНЫХ, ОБЛАДАЮЩИХ СПОСОБНОСТЬЮ ЧУВСТВОВАТЬ

Согласно закону природы, все живые существа, наделенные способностью чувствовать, следовательно существа, обладающие тем внутренним и смутным чувством, которое получило название чувства существования⁷⁷, непрерывно стремятся к самосохранению и вследствие этого всецело подвластны могущественной склонности, которую я считаю первоисточником всех их действий. Этой склонностью является:

Склонность к самосохранению

Здесь я намерен показать, что только эту общую склонность⁷⁸ следует считать источником всех без исключения действий тех животных, которые обладают способностью чувствовать. Для достижения своей цели я должен напомнить иерархию способностей этих животных, так как это позволит мне установить в каждом частном случае все то, что может обусловить та или иная склонность.

Приведенные выше наблюдения заставляют нас признать, что среди животных, о которых здесь идет речь:

1) одни обладают только способностью чувствовать и ни в какой степени не наделены умом,

2) другие, более совершенные, одновременно обладают и способностью чувствовать и способностью в различной степени выполнять умственные акты.

Следовательно, и те и другие, обладая способностью чувствовать, могут испытывать боль, и вот легко показать, что эта боль в ее различных степенях означает для них состояние неблагополучия⁷⁹,  {204}  которого они стараются избегать, и что необходимость избегать этого неблагополучия является реальной причиной, порождающей рассматриваемую склонность.

Действительно, у всякого индивидуума, обладающего способностью чувствовать, страдание, даже в самой слабой его степени, как смутпое, так и более определенное, вызывает то, что называют состоянием неблагополучия, и только когда испытываемый недуг становится очень сильным или достигает крайних пределов, такое состояние получает название боли.

Таким образом, поскольку, начиная с самой слабой степени боли и до самой сильной, чувство неблагополучия беспрерывно испытывается индивидуумом и это состояние в той или иной мере снижает степень его склонности к самосохранению, в то время как состояние благополучия всегда благоприятствует последнему, постольку отсюда вытекает, что всякое существо, обладающее способностью чувствовать, непрерывно должно стремиться освободиться от состояния неблагополучия и обеспечить себе состояние благополучия. Наконец, склонность к самосохранению, естественная для каждого индивидуума, наделенного чувством существования, неизбежно придает этому стремлению ту интенсивность, которую мы в нем наблюдаем. Это представляется мне неоспоримым.

Прежде я думал, что склонность к продолжению своего вида, которой, как можно думать, обладают все существа, наделенные способностью чувствовать, представляет собой самостоятельную склонность, подобно склонности к самосохранению, и что она является источником целого ряда других склонностей особого порядка. Но в дальнейшем, обратив внимание на то, что эта склонность носит у индивидуумов временный характер и что сама она является продуктом склонности к самосохранению, я перестал рассматривать ее как нечто особое⁸⁰. Поэтому здесь я коснусь ее только при анализе частностей.

В самом деле, в известный период развития индивидуума его организация, постепенно подготовляемая для этой цели, пробуждает у него под влиянием внутренних возбуждений, обыкновенно  {205}  вызываемых какими-либо внешними воздействиями, потребность выполнять акты, которые могут способствовать воспроизведению и, следовательно, продолжению вида. Эта потребность порождает у данного индивидуума смутное, но реальное чувство неблагополучия, которое приводит его в состояние возбуждения. Удовлетворяя эту склонность, индивидуум испытывает чувство огромного благополучия, которое поддерживает в нем потребность отдаваться этой склонности. Следовательно, рассматриваемая склонность действительно является результатом склонности к самосохранению.

Теперь, чтобы осветить рассматриваемый мною интересный вопрос, напомню то, что уже было изложено мною раньше, а именно: что существуют различия в степени сложности организации животных и различия в количестве и значимости их способностей и что наблюдается настоящая иерархия этих способностей. Поскольку это так, я утверждаю, что легко понять:

1) что животные, настолько несовершенные, что они не могут обладать способностью чувствовать, лишены как склонности к самосохранению, так и склонности к продолжению вида, и что природа их сохраняет, размножает и позволяет им совершать действия благодаря причинам, которые отнюдь не лежат внутри их;

2) что животные, обладающие только способностью чувствовать, но не имеющие ни одной умственной способности, избегают боли, но испытывая страха перед ней, и проявляют активность с целью избавиться от состояния неблагополучия только в тот момент, когда они его испытывают;

3) что животные, наделенные одновременно способностью чувствовать и способностью к образованию умственных актов, не только стремятся избегать боли и состояния неблагополучия, но, помимо того, испытывают перед ними страх;

4) что человек, если рассматривать лишь явления, обусловленные его организацией, не только избегает и боится боли и состояния неблагополучия, но также испытывает страх перед собственной смертью, потому что вполне возможно, что из всех существ, наделенных разумом, только человек наблюдал и, следовательно, понял ее.  {206} 

Таким мне представляется положение вещей. Теперь я приведу различия, которые, по моему мнению, можно установить в отношении источника действий различных животных и источника склонностей, наблюдаемых у большого числа этих существ.

Животные, лишенные способности чувствовать [animaux apathiques]

У животных, не обладающих способностью чувствовать, отсутствуют какие бы то ни было склонности, даже склонность к самосохранению.

Каждая склонность неизбежно представляет собой продукт внутреннего чувства. И вот, так как упомянутые животные не обладают этим чувством, у них не могут проявляться никакие склонности.

Этим животным присущи только признаки животной жизни, а также привычки к движениям и действиям, обусловленным теми или иными внешними воздействиями. Привычки, движения и действия у этих различных животных неодинаковы только потому, что флюиды внешней среды, возбуждающие в них жизнь и движения, прокладывают себе внутри их тела различные пути, зависящие от состояния организации и от особого устройства тела этих существ.

Эти причины, а также способности, присущие жизни вообще, обеспечивают рассматриваемым животным определенную для каждого данного вида продолжительность жизни, а также их воспроизведение.

Животные, обладающие способностью чувствовать [animaux sensibles]

У животных, обладающих только способностью чувствовать, но лишенных каких бы то ни было умственных способностей, существует склонность к самосохранению, потому что они обладают внутренним чувством, которое эту склонность порождает и которое заставляет их производить действия, когда это вызывается потребностями. И вот, так как каждая потребность, до тех пор, пока она не удовлетворена, создает состояние неблагополучия, то склонность к самосохранению испытывается этими животными лишь временно, т. е.  {207}  только тогда, когда потребности проявляются у них и влекут за собой непосредственные действия.

Таким образом, у животных, обладающих способностью чувствовать, склонность к самосохранению порождает лишь вторичную склонность, а именно — склонность избавиться от состояния неблагополучия, когда они его испытывают.

Эта склонность избегать неблагополучия заставляет их под влиянием внутреннего чувства:

1) избегать боли, когда они ее испытывают;

2) отыскивать и схватывать пищу, когда они ощущают в ней потребность;

3) выполнять акты оплодотворения, когда состояние их организации к этому побуждает;

4) отыскивать благоприятные условия пребывания, убежища и т. д.; если они и создают себе средства, благоприятствующие их самосохранению, то это происходит исключительно благодаря привычкам к действиям, приобретенным ими под влиянием потребности избегать состояния неблагополучия,— привычкам, вполне определенным у каждой данной породы.

У животных, наделенных способностью чувствовать, склонность избегать состояния неблагополучия, по-видимому, является единственным проявлением склонности к самосохранению. Тем не менее у этих животных уже существует себялюбие⁸¹; впрочем последнее у них еще не отделимо от склонности к самосохранению и только у тех животных, о которых речь впереди, себялюбие становится отчетливо выраженной склонностью.

Животные, наделенные умом [animaux intelligents]

Я называю животными, наделенными умом, тех, которые, будучи более совершенными, чем животные, обладающие способностью чувствовать, одновременно имеют и способность чувствовать и, в известной мере,— способность выполнять умственные акты.

У этих животных склонность к самосохранению не ограничивается только тем, что порождает отчетливо выраженную вторичную  {208}  склонность, а именно — склонность избегать состояния неблагополучия и боли. Ум, которым они обладают, хотя он, в зависимости от принадлежности к тому или иному виду и классу, более или менее ограничен,— дает им представление о боли и о состоянии неблагополучия и заставляет этих животных предвидеть их возможность и бояться их; в то же самое время ум доставляет им разнообразные средства, при помощи которых они стараются избегнуть этой опасности и отвратить ее от себя. Отсюда следует, что эти животные могут видоизменять свои действия, и действительно, различные индивидуумы одного и того же вида часто удовлетворяют свои потребности при помощи действий, которые не всегда бывают одинаковыми, как это имеет место у животных, наделенных лишь способностью чувствовать.

Несмотря на это, я наблюдал, что даже те животные, организация которых наиболее близка к организации человека и ум которых вследствие этого может достигать более высокой степени, чем у прочих животных, обыкновенно приобретают только небольшое число представлений и отнюдь не стремятся увеличить круг последних. Только трудности, с которыми эти животные встречаются при выполнении своих привычных действий, трудности, вынуждающие их производить новые вспомогательные действия, чтобы достигнуть своей цели, заставляют их переносить свое внимание на новые предметы, увеличивать число представлений и вносить тем большее разнообразие в свои действия, чем значительнее и многочисленнее встречающиеся трудности.

Вследствие такого положения вещей число вторичных склонностей у этих животных сводится к трем, весьма отчетливо выраженным.

Приводим перечень их.

Склонность к самосохранению — источник всех прочих склонностей — порождает у животных, обладающих умом:

1) стремление к благополучию;

2) себялюбие;

3) склонность господствовать.  {209} 

Чтобы дать сжатый и последовательный анализ каждой из этих вторичных склонностей и показать их подразделения, укажу все, что мне удалось заметить относительно их.

Стремление к благополучию

Стремление к благополучию на одну ступень выше той склонности, которая заставляет избегать неблагополучия лишь в момент, когда оно испытывается, ибо эта склонность отнюдь не предполагает представления о самом неблагополучии или предварительного знания его.

Таким образом, внутреннее чувство непрерывно влечет животных, обладающих умом, к поискам благополучия, заставляет их избегать неблагополучия или избавляться от него, обеспечивать себе удовольствия, которые они испытывают, удовлетворяя свои потребности. У этих животных нет никакой привязанности к жизни, потому что у них нет и познания жизни, они совершенно не боятся смерти, потому что не замечают ее вовсе, и потому, что при виде трупа они не способны подняться до мысли о причинах, лишающих живое существо жизни и движения. Однако всем им свойственно стремление к благополучию, так как они его испытали и так как они предвидят опасность попасть в условия неблагополучия, поскольку им в той или иной степени приходилось переносить лишения или страдания. Хорошо известно, что заяц, заметивший охотника, птица, улетающая при приближении человека с ружьем, спасаются от опасности подвергнуться неблагополучию или боли прежде, чем они непосредственно почувствовали их. Стремление к благополучию заставляет, таким образом, обладающих умом животных

Под влиянием только внутреннего чувства:

1. Уклоняться от боли и всего, что их стесняет или причиняет им неудобство.

2. Отыскивать удобные и благоприятные условия, кров и солнечное тепло в холодное время года, тень и прохладу — в жару и т. д. и т. п.  {210} 

3. Удовлетворять потребность в пище, иногда проявляя при этом жадность, либо потому, что пища непосредственно привлекает их, либо потому, что они озабочены тем, чтобы не остаться без нее в дальнейшем.

4. Осуществлять акты оплодотворения или страстно искать возможность осуществления их, когда к этому их побуждают потребности.

5. Предаваться отдыху и сну, когда прочие потребности удовлетворены.

Под влиянием ума, при воздействии на него внутреннего чувства:

1. Охотиться за добычей, терпеливо выслеживать ее и устраивать западни.

2. Употреблять новые и разнообразные средства, сообразно обстоятельствам, для удовлетворения всякой своей потребности.

3. Проявлять трусость или низость под влиянием сильного страха перед болью, если сами они слабы.

4. Предохранять себя от опасностей, пользуясь для этого всевозможными ухищрениями.

Себялюбие

Себялюбие проявляется у животных, наделенных умом, в эгоизме, который у них часто наблюдается. Оно побуждает их:

Под влиянием только внутреннего чувства:

1. Уделять внимание только тем предметам, которые непосредственно связаны с их потребностями. Это всегда ограничивает их представления очень небольшим числом.

2. Овладевать чужой добычей, если они сильнее других.

3. Преследовать других животных, приближающихся к их самке или к той, которой они добиваются, или вступать в борьбу с ними.

4. Отдавать предпочтение себе перед всеми животными, когда дело идет о том, чтобы использовать те или иные преимущества.

Под влиянием ума и, одновременно, внутреннего чувства:

1. Проявлять, из чувства личного интереса, привязанность к своему благодетелю, привязанность, которая выражается у них в  {211}  доверчивости, кротости, ласковости, верности и в том, что они сохраняют память о его благодеяниях.

2. Проявлять ревность по отношению к другим животным, в особенности, когда последние приближаются к их благодетелю или хозяину. Эта ревность выражается особенно явственно, если он хорошо с ними обращается, а сами они довольны: они считают этого хозяина в некотором роде своей собственностью.

3. Проявлять ненависть к тем, кто причиняет им вред или плохо обращается с ними,— ненависть, которая иногда выливается в запоздалые акты мести.

Склонность господствовать

Склонность господствовать — третья и последняя из вторичных склонностей — ясно выражена у рассматриваемых животных. Она побуждает их:

Под влиянием одного только внутреннего чувства:

1. Ссориться с другими животными, преследовать их или вступать с ними в борьбу, если они сильнее или чувствуют за собой поддержку.

2. Преследовать тех, кто убегает от них, и нападать на них; драться и даже убивать тех, кто вследствие большой слабости, несчастного случая или раны не в состоянии защищаться, и все это для удовлетворения одной только склонности, о которой здесь идет речь.

Под влиянием внутреннего чувства и ума:

1. К гордости и даже своего рода тщеславию, что проявляется у них в осанке, взгляде, когда с ними хорошо обращаются, хорошо кормят их, вообще, когда они испытывают чувство привычного благополучия.

2. К своего рода презрению и ненависти к несчастным индивидуумам, к тем. кто имеет жалкий вид, немощен, принижен и т. д. и т. п.  {212} 

Если бы в мои намерения не входило по возможности сократить объем этой пятой части «Введения», я мог бы добавить к приведенным здесь данным ряд известных фактов, а также результаты моих собственных наблюдений, которые могли бы служить обоснованием склонностей, приписываемых мною многим животным⁸². Однако достаточно показать, что эти склонности действительно существуют и легко могут быть обнаружены. Таким образом, если бы захотели уделить внимание этим вопросам, было бы трудно не признать:

1. Что животные, лишенные способности чувствовать, не обладают и не могут обладать никакими склонностями, потому что они лишены внутреннего чувства.

2. Что животные, наделенные способностью чувствовать, обладают только одной или двумя вторичными склонностями, так как, будучи лишены умственных способностей, они не могут видоизменять свои действия и обладают только привычками, всегда одинаковыми у всех особей одного и того же вида.

3. Что животные, обладающие умом, имеют три ясно выраженные вторичные склонности, которые подразделяются на ряд других, ибо, будучи наделены умственными способностями, эти животные могут вносить разнообразие в свои действия, когда к этому их побуждают трудности, с которыми они сталкиваются при удовлетворении своих потребностей.

Тем не менее возможность анализа склонностей как у животных, обладающих способностью чувствовать, так у животных, наделенных умом, весьма ограничена, потому что основные потребности и тех и других немногочисленны, а так как наиболее совершенные из этих животных уделяют внимание только тем предметам, которые непосредственно связаны с их насущными потребностями, то число приобретенных ими представлений обычно крайне ограничено, а их склонности не отличаются большим разнообразием.

Иначе обстоит дело у человека, живущего в обществе себе подобных. Непрерывно стремясь расширить круг своих удовольствий и желаний, человек постепенно создал себе множество различных потребностей помимо тех, которые являются для него насущными.  {213} 

Наблюдая все то, что ему может быть полезно, все, что может иметь отношение к его многочисленным интересам, к его разнообразным и растущим источникам удовольствий, он увеличивает тем самым число своих представлений до бесконечности. Вот причина того, что его склонности, проистекающие из того же источника, что и склонности животных, обладающих способностью чувствовать, и животных, наделенных умом, представляют у различных индивидуумов, в зависимости от обстоятельств, в которых каждый из них находится, почти беспредельное многообразие и распадаются на множество отдельных склонностей⁸³.

Попытаемся тем не менее охарактеризовать главные склонности человека, показать их подлинный источник и установить основу их иерархии, т. е. дать те первичные деления, на которые эта иерархия опирается.

§11. ИСТОЧНИК СКЛОННОСТЕЙ, СТРАСТЕЙ И БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ ПОСТУПКОВ ЧЕЛОВЕКА

Человек не должен ограничиваться рассмотрением всего того, что находится вне его, всего, что он может наблюдать в природе: он должен также уделять внимание изучению самого себя, своей организации, своих способностей, склонностей и взаимоотношений со всем окружающим.

Человек, по крайней мере одной стороной своего существа, всецело связан с природой и вследствие этого во всем подвластен ее законам. Природа наделяет его при помощи тех законов, которые управляют его внутренним чувством, как общими склонностями, так и частными. Он не способен полностью подавить в себе первые, но при помощи разума и правильно осознанных собственных интересов может видоизменять и надлежащим образом управлять прочими своими склонностями. Наконец, те из его склонностей, которым он безудержно отдается, превращаются в страсти, порабощающие его и помимо его воли управляющие всеми его поступками.  {214} 

По мере того как человек расселился по различным странам земного шара и размножился, стал жить в обществе себе подобных, наконец, по мере прогресса цивилизации его стремление к удовольствиям, его желания и вследствие этого его потребности необычайно возросли и увеличились в числе; его взаимоотношения с другими индивидуумами и с обществом, частью которого он является, значительно изменили и осложнили его личные интересы. Склонности, которыми его наделила природа, как и его новые потребности, все более и более увеличиваясь в числе, создали, незаметно для него самого, огромное множество связей, которые его почти поработили, хотя он и не замечает этого.

Легко понять, что эти столь разнообразные частные склонности и индивидуальные интересы почти всегда оказываются в противоречии с интересами других индивидуумов, и что, так как интересы личности всегда должны уступать интересам общества, то отсюда неизбежно возникает конфликт противоположных сил, развитию которого ни законы, ни всякого рода обязанности, условности, установленные господствующим мнением, ни даже мораль зачастую не могут противопоставить достаточно сильной преграды.

Без сомнения, человек рождается, не имея ни представлений, ни знаний, обладая одним лишь внутренним чувством и общими склонностями, которым свойственно самопроизвольно развиваться. Только с течением времени и благодаря воспитанию, опыту и обстоятельствам, в которых человек находится, он приобретает всякого рода представления и знания.

И вот, так как люди, в зависимости от положения и условий, в которых они находятся в обществе, в неодинаковой мере приобретают представления и знания, то легко видеть, что те из них, которым удается приобрести больший объем этих представлений и знаний, получают тем самым средства господствовать над другими, и мы знаем, что они никогда не упускают этой возможности.

Но многих из людей, которые приобрели большой запас представлений и почти непрерывно вращаются в обществе себе. подобных, упомянутый выше конфликт интересов побуждает все время подавлять  {215}  внутреннее чувство, скрывать его проявления, так что в конце концов эти люди приобретают способность и привычку управлять им. Отсюда понятно, какое преимущество в отношении средств господства и успеха во всех своих делах эти индивидуумы приобретают по сравнению с теми, которые сохранили больше непосредственности. Для тех, кто умеет изучать человека, интересно наблюдать многообразие личин, под которыми скрываются узкие интересы индивидуумов, определяемые их состоянием, положением в обществе, властью, которой они располагают, и т. д. и т. п.

Вот краткий перечень главных причин, приведших цивилизованного человека в то состояние, в котором мы видим его в настоящее время в Европе, состояние, при котором, вопреки приобретенным знаниям, и даже благодаря им, человек, обладающий меньшими возможностями, всегда оказывается жертвой тех, кто располагает большим числом их,— в то состояние, которое всегда позволяет облеченному властью меньшинству порабощать огромное большинство.

При таком положении вещей единственный способ извлечь наибольшую пользу из нашего собственного положения, с моей точки зрения, заключается в следующем: опираясь на разум, справедливость и мораль, создать себе известное число принципов, от которых мы не должны никогда отступать; далее, необходимо научиться распознавать те склонности, которые человек получил от природы, и изучить различные их проявления у индивидуумов его вида, принимая во внимание обстоятельства, в которых каждый из них находится. Эти знания будут очень полезны в наших взаимоотношениях с другими людьми.

Таким образом, для того чтобы с наименьшим ущербом управлять нашим поведением в отношении людей, с которыми мы вынуждены жить и общаться, мы обязаны изучать их, раскрывать, по мере возможности, источник их поступков и стараться понять природу тех поступков, которые они неизбежно совершают соответственно их полу, возрасту, положению в обществе, богатству, власти и т. д. Мы должны будем даже принять во внимание, что с изменением возраста, положения в обществе, состояния, богатства или власти,  {216}  у них изменяется и способ чувствовать, и взгляды на вещи, и суждения, и т. п., а все это порождает соответствующие влияния, определяющие их поступки.

Но как достигнуть цели в столь трудном изучении, если нам совершенно неизвестна значительная часть того влияния, которое природные склонности оказывают на все поступки человека!

И вот, поскольку мне казалось, что этими существенными познаниями слишком пренебрегают, я решил попытаться дать чрезвычайно сжатый очерк их основ. Вопросы, которые я намерен осветить здесь, рассматривались до сих пор как относящиеся целиком к компетенции моралиста, а потому все то, что в них явно принадлежит компетенции натуралиста, не было достаточно изучено. Рассмотрение одной только этой стороны я и хочу взять на себя и это дает мне право предложить следующую основу для анализа склонностей цивилизованного человека.

Главные склонности человека, рассматриваемые
с точки зрения их источника, порождающие его страсти,
когда он этим склонностям отдается,
и долженствующие служить основой для анализа
всех тех склонностей, которые у него наблюдаются

Человек, обладающий, подобно всем прочим чувствующим существам, внутренним чувством, заставляющим его, благодаря тем эмоциям, которые оно способно испытывать, действовать немедленно и машинально, т. е. без участия мысли, именно таким путем получил от природы могущественную склонность, являющуюся источником всех тех склонностей, которым он обычно бывает подчинен. Этим внутренним чувством, воздействующим на него незаметно для него самого, следует считать:

Склонность к самосохранению

Склонность к самосохранению представляет для всякого индивидуума, наделенного чувством существования, наиболее могущественную, наиболее общую и наименее подверженную изменениям склонность.  {217}  Эта склонность порождает четыре другие склонности, также присущие всем индивидуумам человеческого рода, действующие столь же непрерывно и столь же мало подверженные изменению в течение жизни индивидуума. В свою очередь, эти последние обусловливают огромное разнообразие особых склонностей [penchants particuliers], подчиненных одни другим и иерархическую связь которых у человека так трудно установить. Склонность к самосохранению, о которой здесь идет речь, сама по себе ничем не может быть нам вредна; напротив, она может быть нам только полезна. Среди склонностей, которые она, в зависимости от тех или иных условий, порождает у нас, мы должны научиться различать те, которые могут привести к последствиям, вредным для наших истинных интересов, и мы должны стремиться их подавлять и направлять их к нашей пользе.

Немаловажный интерес для нас представляет знание того, что склонность к самосохранению, которой подвластны все люди, непосредственно вызывает у человека и поддерживает в нем четыре весьма сильных внутренних чувства, т. е. четыре вторичные склонности, которые незаметно для него самого господствуют над ним и управляют всеми его действиями, если этому благоприятствуют обстоятельства. Человек может посредством разума умерять результаты этих склонностей и направлять их в сторону своих подлинных интересов только в том случае, если он эти склонности полностью познает.

Этими четырьмя глубоко внутренними чувствами, о которых здесь идет речь, иными словами — четырьмя вторичными склонностями, свойственными всем индивидуумам человеческого рода, являются:

1. Стремление к благополучию.

2. Себялюбие.

3. Склонность господствовать.

4. Страх перед разрушением своего физического существа.

Я уверен, что именно этими четырьмя вторичными склонностями обусловлено огромное разнообразие склонностей, или особых чувств,  {218}  примеры которых мы находим в поступках человека, живущего в обществе себе подобных, т. е. тех склонностей, которые имеют своим источником то одну, то несколько из четырех указанных выше. Попытаемся рассмотреть основные результаты этих четырех склонностей и ограничимся этим.

Стремление к благополучию

Стремление к благополучию существует у всех нас. Оно способствует нашему самосохранению или благоприятствует ему. В самом деле, эта склонность не только влечет за собой необходимость избегать состояния неблагополучия, т. е. избегать страдания, независимо от его природы и степени; но, помимо того, она неразрывно связана со стремлением обеспечить себе противоположное состояние, т. е. состояние благополучия.

Однако состояние благополучия еще не избавляет от какого бы то ни было состояния неблагополучия. Оно даже и вовсе неосуществимо для человека, ибо он всегда имеет те или иные желания и, следовательно, те или иные неудовлетворенные потребности. Но человек постоянно испытывает состояние благополучия всякий раз, когда он получает какое-нибудь наслаждение, и, действительно, всякое наслаждение достигается только путем удовлетворения той или иной потребности, какова бы она ни была. Достаточно известно, что в зависимости от степени интенсивности испытываемого при этом чувства мы получаем то, что называют в одном случае удовлетворением, в другом — удовольствием.

Из этих рассуждений следует, что для человека состояние благополучия не является постоянным, но носит главным образом преходящий характер; что Человек обретает его в той или иной степени при всяком наслаждении и что он неизбежно утрачивает его всякий раз, когда потребность полностью удовлетворена. Так же обстоит дело и в отношении неблагополучия, какова бы ни была его степень.

Состояние неблагополучия не может иметь у индивидуума абсолютной и одинаковой длительности, ибо оно всегда прерывается, или и некотором роде подавляется, тем или иным наслаждением. Отсюда  {219}  же следует, что из этого нерегулярного чередования состояний благополучия и неблагополучия слагается судьба человека, соответственно обстоятельствам его положения в обществе, его взаимоотношениям с себе подобными или его физическому и моральному состоянию.

Таким образом, стремление к благополучию, т. е. к наслаждению, которое мы испытываем, удовлетворяя ту или иную потребность, не только заставляет искать ощущения и положения, приятные и являющиеся предметом наших желаний, но оно помогает также избавиться от моральных страданий, от всего, что причиняет беспокойство или удручает нашу мысль, одним словом, от всего того, что может нарушить состояние удовлетворенности или душевный покой, и тем самым создать противоположное состояние духа. Итак, необходимо различать:

1) стремление к благополучию физическому;

2) стремление к благополучию духовному.

Все особые склонности, являющиеся результатом каждого из этих двух стремлений, очень легко определить, особенно если отличать во всех случаях те из них, которые порождаются потребностями, полученными от природы или созданными нами самими, от тех склонностей, которые обязаны своим происхождением нашему влечению к различным вещам, что составляет как бы иной род потребностей, подлежащих удовлетворению. Таким образом, легко убедиться, что, с одной стороны, наше стремление к благополучию физическому порождает в пас, в зависимости от обстоятельств:

1. Потребность удовлетворять голод, жажду, когда мы их испытываем, потребность избегать боли, вредных или неприятных ощущений и всего того, что причиняет неудобство; потребность отвращать от себя страдания, болезни, все виды физического неблагополучия, наконец, потребность выполнять под влиянием внутренних возбуждений акты, обеспечивающие воспроизведение, и т. д.

2. Влечение к приятным ощущениям, чувственным удовольствиям, сладострастие. Отсюда — чревоугодие, любовь к комфорту, уюту, веселью и т. д., наконец, чувственная любовь и т. п.  {220} 

С другой стороны, наше стремление к духовному благополучию порождает в нас:

1. Потребность удовлетворять всякого рода доступные нам желания, избегать неприятных или удручающих мыслей и стремление отвлекаться от них; потребность приобретать полезные знания, подавлять в себе внутренние эмоции, вредные склонности, потребность испытывать чувство внутреннего удовлетворения.

2. Стремление к свободе, независимости, приятным мыслям, к разнообразию и развлечениям, ко всему необычному и чудесному, к духовным наслаждениям, к изящным искусствам, всему приятному и т. д. и т. п.

Себялюбие

Себялюбие, или личный интерес, является вторым результатом склонности к самосохранению. Это чувство вообще составляет неотъемлемую принадлежность человека, оно способствует самосохранению, заставляя нас ценить это. Само по себе это чувство не может причинить нам вреда, вредны только его последствия, если они не умеряются разумом. Для анализа этого чувства необходимо рассмотреть главные его проявления:

1) под влиянием одного только внутреннего чувства;

2) под влиянием чувства и мысли, не управляемой разумом;

3) под влиянием чувства и мысли, управляемой разумом.

Под влиянием одного только внутреннего чувства себялюбие обусловливает, в зависимости от обстоятельств:

1. Непроизвольные движения, выполняемые без предварительного размышления, например: вздрагивание при неожиданном сильном шуме; движения, заставляющие обращаться в бегство при внезапной и неминуемой опасности; движения, заставляющие нас многократно и незаметно для самих себя изменять направление на людных улицах или бульварах.

2. Малодушие, например, страх при приближении или появлении опасности; трусость в делах, выполнение которых сопряжено с опасностью; робость перед всем, что может внушить страх; всякого рода мании, укореняющиеся в результате неразумных привычек.  {221} 

3. Отвращение в одних случаях и сильное влечение в других, например: отвращение ко всему, что причиняет нам вред или чуждо нам,— источник ненависти ж наоборот: влечение ко всему, что нам приносит пользу, близко по духу и отвечает нашим вкусам,— источник дружбы.

Под влиянием внутреннего чувства ж мысли, не управляемой разумом, т. е. мысли, которая ни в какой степени не стеснена разумом, себялюбие, в зависимости от обстоятельств, обусловливает то двоякого рода неупорядоченные чувства, то беспредельную активность.

Таким образом, указанными мною путями себялюбие порождает у нас, в зависимости от обстоятельств, два следующих неупорядоченных чувства, а именно:

1. Самолюбие, которое побуждает нас быть довольными нашими личными качествами и заставляет нас думать, что мы внушаем другим лестное мнение о себе.

Достаточно известно, что благодаря этому чувству мы всегда бываем довольны своим характером, своими суждениями, своим умом. Самолюбие порождает чувство, заставляющее нас устанавливать предел знаний, которого могут достигнуть другие, исходя из предела, устанавливаемого степенью нашего ума и нашими собственными знаниями; наконец, самолюбие является тем чувством, которое заставляет нас искать в работах других людей только наши собственные мнения или все то, что нам льстит. К числу крайних проявлений самолюбия следует еще отнести тщеславие, чванство, самодовольство, гордость, наконец, зависть к тем, кто имеет подлинные заслуги.

2. Эгоизм, который отличается от самолюбия тем, что эгоиста совершенно не интересует, что о нем думают другие. Он видит только себя и свои интересы, притом почти всегда в неправильном свете.

Известно, что это неупорядоченное чувство порождает скупость, жадность, страсть к игре и т. д., заставляет нас не признавать никакого иного права, кроме наших личных интересов, и там, где это выгодно, толкает нас на сделки с общепризнанными принципами,  {222}  побуждает придерживаться предрассудков, отвечающих нашим личным интересам, делает нас равнодушными ко всему, что нас непосредственно не касается, черствыми, безучастными к огорчениям, страданиям и несчастиям других, и т. д. и т. п.

Благодаря тем же упомянутым путям себялюбие иногда обусловливает силу действия, кажущуюся безмерной, например отвагу, беззаветную смелость, не считающуюся с опасностью и побуждающую слепо и часто без всякой надобности устремляться навстречу ей.

Под влиянием внутреннего чувства и мысли, руководимой разумом, себялюбие, полностью управляемое в этом случае разумом, порождает наиболее важные свои проявления, а именно:

1. Настойчивость — основное свойство, характеризующее трудолюбивого человека, которого не останавливает длительность и сложность полезного труда.

2. Храбрость — когда, имея представление об опасности, человек подвергает себя ей, если сознает, что это необходимо.

3. Любовь к мудрости, являющаяся основой истинной философии, чрезвычайно сильно отличает человека, пользующегося теми знаниями, которые дают наблюдение, опыт и привычка к размышлению, и руководствующегося в своих действиях лишь тем, что ему подсказывают справедливость и разум. Любовь к мудрости заставляет его:

1) любить истину во всем, приобретать всякого рода новые положительные знания для достижения все большей и большей правильности суждений;

2) везде и во всем избегать крайностей;

3) умерять свои желания и проявлять благоразумную сдержанность в потребностях, не имеющих насущного характера;

4) соблюдать чувство меры во всех поступках и избегать всякого притворства;

5) соблюдать во всем общепринятые условности;

6) быть снисходительным, терпеливым, гуманным и добрым по отношению к другим людям;

7) любить общественное благо и все, что полезно ближним;  {223} 

8) презирать изнеженность и быть до некоторой степени суровым по отношению к самому себе, что избавляет от множества ложных потребностей, порабощающих тех, кто предается им;

9) быть покорным судьбе и там, где это осуществимо, проявлять моральную стойкость в страданиях, превратностях судьбы, несправедливостях, притеснениях, всякого рода утратах и т. д.;

10) уважать порядок, общественные установления, власть, законы, мораль, наконец — религию.

Соблюдение этих десяти положений характеризует истинного философа, удерживает человека от необузданных проявлений его склонностей, от страстей, которые могут его волновать, и доставляет ему то высокое положение, которого он один среди существ, обладающих умом, может достигнуть.

Склонность господствовать

Склонность господствовать — третья из тех склонностей, которые обязаны своим происхождением склонности к самосохранению. Она носит постоянный характер, присуща всем людям, проявляется с самого детства и беспрерывно действует без ведома человека. В основе этой склонности лежит внутреннее убеждение человека в том, что чем больше он имеет преимуществ в чем-либо перед другими людьми, тем больше он получает средств для собственного благополучия и самосохранения.

Рассматриваемая склонность является наиболее сильной из всех склонностей, которыми нас наделила природа. Она достигает то большего, то меньшего развития, в зависимости от того, в какой мере этому благоприятствуют судьба индивидуума и разного рода обстоятельства, связанные с положением, занимаемым им в обществе. В самом деле, несчастья, притеснения и состояние привычного подчинения в значительной мере подавляют эту склонность у рядового человека, в то время как счастье и постоянный успех значительно усиливают ее проявления. Отсюда следует, что эта склонность достигает наивысшего развития у человека, которому все благоприятствует, и что, напротив, доброта, гуманность, умеренность и даже мудрость  {224}  свойственны лишь тем, кто много страдал от людской несправедливости.

Именно эта склонность господствовать, это стремление обладать какими-либо преимуществами по сравнению с другими людьми вызывает у человека то смутное и общее чувство неудовлетворенности, которое мешает ему быть довольным своей судьбой и которое проявляется тем сильнее, чем больше у данного индивидуума запас представлений и чем сильнее развит его ум, так как при этих условиях его непрерывно волнуют препятствия, которые эта склонность встречает со всех сторон.

Известно, что никто не бывает доволен своей судьбой, какова бы она ни была, что никто также не бывает доволен своими возможностями и что даже человек, утративший то, что он имел, всегда более несчастен, чем тот, который вовсе не преуспевает в жизни. Известно также, что всякое однообразие, как физическое, так и духовное, которое не может быть устранено непрерывным трудом, неизбежно ограничивая внутренние стремления, вызывает в нас чувство пустоты, смутное чувство духовного неблагополучия, которое принято называть скукой и которое вызывает в нас ненасытную потребность в перемене.

Та же склонность непрерывно побуждает человека увеличивать число средств, которые могут обеспечить ему господство, и человек никогда не упускает возможности развивать эту склонность, пользуясь то властью, то богатством, то положением, то, наконец — теми или иными разнообразными преимуществами всякий раз, когда для этого представляется подходящий случай.

В поступках человека склонность господствовать проявляется в бесчисленном многообразии форм, в зависимости от обстоятельств, в которых находится данный индивидуум. Однако всегда достаточно легко обнаружить ее влияние. Именно эта склонность обусловливает неуступчивость в спорах, нетерпимость всякого рода, тиранию по отношению к тем, кто в какой бы то ни было степени от нас зависит, наконец, злость и даже жестокость, когда стремление господствовать, как нам кажется, требует этого.  {225} 

Если мы лишены возможности господствовать при помощи силы или богатства, то рассматриваемая склонность вызывает у нас стремление взять верх над другими хоть в чем-нибудь. В этом случае именно склонность, о которой здесь идет речь, заставляет нас иногда делать огромные усилия, чтобы выделиться на поприще науки, литературы или искусства. В результате этого почти все, кто подчиняет себе других людей, пользуясь властью или богатством, так мало заботятся о расширении своих знаний и не придают почти никакого значения наукам и талантам: они обладают более верным способом подчинить себе других!

Одним из наиболее замечательных проявлений нашей склонности господствовать является честолюбие — чувство, в зачаточной степени существующее у всех людей, развивающееся с возрастом и [усиливаемое] надеждами, но приобретающее огромную действенность, только если этому благоприятствуют обстоятельства. И вот, развившись и превратившись под влиянием благоприятствующих обстоятельств в страсть, честолюбие лишает покоя тех, кто его испытывает; успех увеличивает интенсивность этого чувства, характерной особенностью которого является то, что оно никогда не может быть удовлетворено. Это чрезвычайно сильное чувство внушает тем, кто ему поддается, пламенное желание добиться всеми средствами богатства, должностей или почестей, влияния или известности и, наконец, власти. Без сомнения^ эти четыре стремления, порождаемые честолюбием, редко встречаются одновременно, так как, в зависимости от обстоятельств, развивается лишь какое-нибудь одно или несколько из них.

Я отнюдь не намерен давать здесь анализ всех тех многообразных усилий, путей и средств, которые неразрывно связаны со склонностью господствовать и с честолюбием, являющимся ее результатом у различных индивидуумов в том множестве положений, которые они занимают в обществе. Все это достаточно хорошо известно.

Страх перед разрушением своего физического существа

Четвертым и последним результатом склонности к самосохранению является то внутреннее и естественное чувство, которое вызывает  {226}  у человека страх и отвращение перед разрушением его собственного существа. Это чувство, которым обладает только человек и которое присуще вообще всем людям (ибо, по-видимому, человек — единственное существо из созданий, наделенных умом, имеющее представление о смерти), мне представляется источником надежды, созданной человеком об ином, не имеющем границ существовании, которое должно наступить вслед за земной жизнью. И быть может, некое внутреннее предвидение подсказывает ему, что это надежда обоснована. У человека, сумевшего путем наблюдения природы или каким-либо иным путем возвыситься мыслью до понятия о верховном существе, эта высокая мысль питает надежду и внушает ему религиозное чувство, а также сознание тех обязанностей, которые оно на него налагает⁸⁴.

Я не буду останавливаться здесь на рассмотрении вопроса о том, каким образом религиозное чувство может изменяться под влиянием некоторых природных склонностей, которым слишком часто бывают подчинены все поступки человека; не буду также касаться того, каким образом фанатизм и религиозная нетерпимость, столь сильно отличающиеся от истинного благочестия, могут явиться результатом склонности человека господствовать. Всего, что было рассмотрено в предшествующем изложении, достаточно для освещения этого вопроса.

Я указал, к каким последствиям приводят человека страх перед разрушением его физического существа, и этим должно было бы ограничиться все, что входит в круг знаний натуралиста, а также все то, что можно отнести к природе. Но, как я уже упоминал, этот источник надежды человека вовсе не исключает других путей, которые могут пролить свет на столь важную для него область познания.

Этим заканчивается приведенный мною краткий обзор склонностей человека с указанием их источника — склонностей, которыми он несомненно обязан своей организации. Разумеется, я дал лишь крайне неполный очерк вопроса, который намерен был рассмотреть. Однако этого вполне достаточно для поставленной мною цели, и все мои выводы опираются на неоспоримые принципы.  {227} 

Как натуралист, я выполнил, как мне кажется, свою задачу и я должен был это сделать, поскольку содержание этой главы дополняет выводы, относящиеся к проявлениям организации. Но другая задача — посвятить себя глубокому наблюдению себе подобных, их склонностей, изменяющихся в зависимости от условий, в которых они находятся, их страстей, слишком часто порабощающих их, если они не сумели их обуздать,— эта задача, повторяю, еще совершенно не выполнена. И действительно, здесь дело идет о том, чтобы проникнуть во все мельчайшие частности, выяснить всю сложную совокупность причин, определяющих такое множество наблюдаемых нами поступков, одним словом,— о том, чтобы понять и объяснить бесчисленные тончайшие оттенки действующих причин, которые обусловливают все многообразие наблюдаемых поступков.

Разнообразие вкусов, склонностей, желаний и даже страстей, примеры которых мы находим у индивидуумов человеческого рода, настолько велико, что исследователи, пытавшиеся изучить внутренний мир человека, определить его глубину, проникнуть во все его извилины, рассматривали его как огромный лабиринт, в котором так трудно не заблудиться.

Я не претендую на то, что мне удалось полностью разрубить этот гордиев узел, но я пытался внести некоторый порядок в изучение этого важного вопроса и, кажется, что мне удалось вскрыть главные причины наших склонностей и даже наших страстей. Помимо того, я пытался установить, опираясь на мои собственные наблюдения, те основы, которыми следует руководствоваться при разработке этой обширной области изучения.

Таким образом, рассматривая человека исключительно с точки зрения его организации и законов природы, я вижу, что человек, подобно всем прочим животным, обладающим способностью чувствовать, подвержен во всех своих действиях могущественному влиянию первопричины, порождающей различные его склонности, а также страсти. В самом деле, пытаясь найти этот источник, я пришел к выводу, что почти все действия человека могут быть объяснены этой причиной.  {228} 

Далее отмечу, что если, зная основную причину главных и иерархию второстепенных склонностей человека, взять на себя труд внимательно проследить у какого-нибудь индивидуума особенности его пола, возраста, физической конституции, его имущественного состояния и те важные изменения, которым последнее могло внезапно подвергнуться, иными словами, если принять во внимание все те особые обстоятельства, с которыми тот или иной индивидуум мог встретиться, то вполне возможно предвидеть характер всех поступков, которые он способен выполнить в каждом отдельном интересующем нас случае.

Заслуживает быть отмеченным, что из всех существ, наделенных умом, человек является тем существом, над которым обстоятельства, по-видимому, имеют особенно сильную власть. Вот причина того, что по своим качествам, по своему поведению различные индивидуумы его вида столь значительно отличаются друг от друга. Трудно поверить, до каких пределов это влияние может изменять ум, взгляды, чувства, суждения и даже склонности человека!

В самом деле, положение индивидуумов в обществе, каково бы это положение ни было, и, следовательно, обстоятельства, связанные с привычками, родом занятий, общественным и имущественным положением, происхождением и т. д., представляют безграничное разнообразие. Такое же большое разнообразие наблюдается и в индивидуальных качествах людей, так что, рассматривая крайние проявления склонностей человека, мы обнаружим огромную разницу между одним человеком и другим. Именно этой причиной, обусловленной цивилизацией, объясняется отсутствие единства, выявляемое при сравнении отдельных индивидуумов человеческого рода, несмотря на то, что все люди имеют один и тот же общий тип организации⁸⁵.

Таким образом, можно сказать, что из всех существ, наделенных умом, человек, если рассматривать его в сравнении с другими индивидуумами его вида, представляет:

в отношении умственных способностей — или существо самое невежественное, самое бедное представлениями, самое тупое, самое  {229}  грубое, самое низкое и иногда даже стоящее на более низком уровне, чем животные, или же — существо, наиболее одухотворенное, обладающее наиболее справедливыми суждениями, наибольшим запасом представлений и знаний, наконец — существо, всеобъемлющий гений которого достигает высшего предела;

в отношении чувства человек может быть или существом самым гуманным, самым любящим, самым доброжелательным, чутким, самым справедливым или, наоборот,— самым черствым, самым несправедливым, самым злым, самым жестоким, превосходящим по своей жестокости наиболее свирепых животных.

Сущность влияния обстоятельств, в которых находятся индивидуумы в обществе, состоит в том, что эти обстоятельства обусловливают тем большее разнообразие мыслей, чувств, средств, которыми человек пользуется, и поступков отдельных индивидуумов, чем больше он упражняет свой ум и, следовательно, чем большего развития последний достигает.

Для человека развитие ума, без сомнения, является огромным преимуществом. Однако крайнее неравенство в умственном отношении, которое цивилизация неизбежно создает между различными индивидуумами, не может способствовать общему благу. Причину этого следует видеть в приведенном ниже, хорошо известном из наблюдений факте, а именно: чем сильнее развит у индивидуума ум, тем больше он приобретает благодаря ему средств и тем больше он ими обыкновенно пользуется, чтобы всецело отдаться своим склонностям. Но так как более сильное развитие ума благоприятствует развитию наиболее сильных из этих склонностей, например себялюбия, и в особенности — склонности господствовать, то о степени развития различных склонностей можно судить по влиянию, которое данный индивидуум имеет в обществе.

Между тем не следует заблуждаться, как это произошло с одним знаменитым автором⁸⁶; конечно, при известных условиях сильно развитый ум предоставляет тем, кто им обладает, большие возможности для злоупотребления своей властью, для порабощения и очень часто для притеснения других людей, что, по-видимому, делает эту  {230}  способность скорее вредной, чем полезной для блага всего общества, поскольку цивилизация влечет за собой огромное неравенство в знаниях у отдельных индивидуумов; но, с другой стороны, тот же высокоразвитый ум укрепляет здравый смысл и помогает извлекать пользу из опыта, иными словами,— ведет к истинной философии и с этой точки зрения полностью вознаграждает тех, кто им наделен. Следовательно, можно сказать, что ум всегда очень полезен для тех, кто им обладает. Правда, огромное большинство, для которого этот предел [умственного развития] недоступен, неизбежно страдает.

Итак, только существующее между людьми неравенство в отношении знаний, но отнюдь не сами эти знания, могут причинить людям вред.

Как в духовном, так и в физическом отношении более сильный почти всегда злоупотребляет имеющимися в его распоряжении средствами в ущерб более слабому,— таков результат природных склонностей, если их не сдерживает сильный разум.

После того, что было изложено здесь, легко понять, почему среди различных форм управления так трудно установить те формы, которые наиболее благоприятствуют благополучию народов; вот почему почти всегда приходится наблюдать более или менее ожесточенную борьбу между правителями, большинство которых злоупотребляет своей властью, и управляемыми, которые стремятся освободиться от нее. По той же причине предел индивидуальной свободы, совместимый с установлением и выполнением справедливых законов, достигается путем преодоления многих препятствий и не может надолго быть сохранен там, где он был найден.

Два знаменитых, хотя и в разных областях, человека направили правителям: один — основные положения, имеющие своей целью благо народов, второй — обоснование безудержного произвела. Сравните число приверженцев первого и второго и тогда вы сможете судить о влиянии рассмотренных мною причин!

Таким образом, тот порядок вещей, который мы наблюдаем повсюду, заложен в самой природе человека и, что бы мы ни делали, он всегда будет тем, что он есть. Природные свойства человека  {231}  никогда полностью не исчезнут, хотя с помощью разума они до известной степени могут быть изменены.

Каков бы ни был общественный строй, в котором живет человек, из всех наделенных умом существ он один обладает наибольшим числом природных склонностей и наибольшим числом средств, дающих ему возможность видоизменять свои действия. Поэтому можно с уверенностью сказать, что человек всегда будет сожалеть о прошлом, никогда не будет удовлетворен настоящим, непрерывно будет возлагать надежды на будущее, счастье будет ему даваться с трудом, и оно всегда будет неполным, особенно если ему не придет на помощь такое могущественное средство, как философия.

На этом я закончу, так как дальнейшее развитие рассмотренной здесь темы могло бы отдалить меня от цели, которую я себе поставил.

Перейдем теперь к предмету более возвышенному, более важному, чем те, которыми мы до сих пор занимались, к предмету, необходимому для полного понимания связи всего того, что до сих пор было нами изложено, также в отношении животных. Мы перейдем теперь к вопросу, больше всего интересующему натуралиста,— самому важному из тех, которые необходимо было рассмотреть в настоящем «Введении». Я имею здесь в виду попытку определить, что собственно представляет собой природа и какое понятие мы должны составить себе об этом действенном начале, которому следует приписать столько вещей, иными словами,— о том начале, которому животные обязаны всем, чем они являются, и всем, чем они обладают.

ШЕСТАЯ ЧАСТЬ

О природе, или о действенном начале, в некотором роде механическом, обусловившем
существование животных и сделавшем их по необходимости такими, какими мы их видим

Теперь следует показать, что существуют особые могущественные начала, которые не являются ни разумом, ни индивидуальными существами, но которые действуют только в силу необходимости и не могут сделать ничего, кроме того, что они действительно делают. И вот, если, по выражению натуралистов, животные составляют часть созданий природы, то посмотрим сначала, не является ли то, что называют природой, одним из этих особых действенных начал⁸⁷, о которых я говорю. Мы исследуем затем, чем может быть это особое начало, способное обусловить бытие столь замечательных существ, о которых идет речь!

Первая мысль, которая возникает при исследовании вопроса,— это какова непосредственная причина существования животных, это мысль о том, чтобы приписать это существование разумному и неограниченному [в своих действиях] могущественному началу, создавшему их всех одновременно такими, какие они есть, каждое в своем роде.

Эта мысль, весьма обоснованная по существу, предрешает, однако, вопрос о способе выполнения высшей воли, не считаясь с тем, чему нас учит наблюдение. Так как послужившие предметом наблюдения и установленные факты являются вещами более положительными, чем наши умозаключения, они заставляют нас сделать теперь выбор между двумя следующими положениями.  {233} 

Создало ли разумное и неограниченное [в своих действиях] могущественное начало все физические тела, которые мы наблюдаем, непосредственно и одновременно или же оно установило порядок вещей, составляющий особое и зависимое начало, могущее, однако, последовательно обусловить существование такого множества различных тел?

Что касается этих двух способов выполнения высшей воли, то наша мысль еще до познания фактов, не предполагая даже возможности второго способа, склонялась в пользу первого из них и внешне все, казалось бы, подтверждало этот взгляд.

В самом деле, все тела, которые мы наблюдаем, обладают вообще каждое в своем роде бытием, действительно более или менее преходящим, и мы видим, что даже пока длится это бытие они могут или должны в силу необходимости претерпевать различные изменения. Но все эти тела находятся перед нашими глазами или снова появляются в таком же виде или почти такими же, и мы всегда обнаруживаем каждое из них с одними и теми же качествами или способностями и с той же возможностью или необходимостью претерпевать изменения.

Как можно после этого, возразят нам, предполагать, что эти тела образовались неодновременно, последовательно и в зависимости одни от других, иными словами, предполагать, что каждое из них имело происхождение, особая причина которого может быть определена? Почему не считать, что все тела столь же древни, как и природа, что все они имеют такое же происхождение, как и она сама и все то, что имело некое начало?

Так действительно думали и так думают еще сейчас многие и притом весьма просвещенные люди; они приписывают видам, как неорганических, так и живых тел, бытие почти столь же древнее, как и бытие природы, считая, что, несмотря на изменения и преходящее индивидуальное существование, эти тела остаются такими же [в видовом отношении] при каждом своем возобновлении.

И вот, существование этих видов, которые мы наблюдаем всегда почти одинаковыми, несмотря на то, что индивидуумы, совокупность  {234}  которых составляет виды, изменяются, исчезают и более или менее быстро вновь появляются, представляет, следовательно, как говорят эти люди, результат действия могущественного начала, обусловившего их бытие, словом,— начала, превышающего способность понимания!

Сколь велико должно быть могущество этого начала, если оно могло обусловить бытие всех тел и сделать их именно такими, какие они есть! Когда мы наблюдаем животное, даже самое несовершенное, например инфузорию или полипа, мы бываем изумлены видом этих своеобразных тел, их состоянием, жизнью, которой они обладают, и способностями, которые они благодаря ей приобретают; нас в особенности поражает, что тела столь простые и столь хрупкие, как указанные выше, не только способны расти и воспроизводиться, но что они, помимо того, обладают способностью двигаться. Наше удивление еще больше возрастет в дальнейшем, при наблюдении животных более высоко организованных, и в особенности когда мы перейдем к рассмотрению наиболее совершенных из них, ибо среди многочисленных способностей, которыми обладают эти последние, есть одна, особенно выдающаяся. В самом деле, способность чувствовать, столь замечательная сама по себе, все же ниже других способностей, более выдающихся, как то — способности образовывать представления, могущие сохраняться, и способности пользоваться ими для построения новых представлений, словом,— ниже способности сравнивать предметы, составлять суждения, мыслить. Эта последняя способность нам представляется столь великим чудом, что нам кажется невероятным, что природа могла ее создать.

Если животные, у которых мы наблюдаем такие способности, представляют собой машины, то, без сомнения, машины эти заслуживают того, чтобы мы ими восхищались. Они должны вызывать у нас необычайное изумление потому, что нам так трудно их понять, и потому, что для нас абсолютно невозможно сделать что-либо, хотя бы отдаленно похожее на них.

Все эти соображения казались и сейчас еще кажутся людям, о которых я упоминал, достаточным обоснованием для того, чтобы думать,  {235}  что природа не является причиной-производителем различных известных нам тел и что эти вновь и вновь появляющиеся тела, кажущиеся по виду всегда одинаковыми и обладающими одинаковыми качествами и способностями, должны быть столь же древними, как природа, и что они обязаны своим существованием той же причине, что и сама природа.

Если это так, то эти тела ничем не обязаны природе; они не являются ее созданиями; она ни в чем не властна над ними; она не производит над ними никаких действий, следовательно, она не является действенным началом; законы для нее не нужны, а название которое ей принято давать, не более как лишенное смысла слово, если оно выражает только факт существования тел, но не особое могущественное начало, непосредственно на них воздействующее⁸⁸.

Но если изучать все, что изо дня в день происходит вокруг нас, если собирать и внимательно исследовать факты, доступные нашему наблюдению, то идеи, кажущиеся столь правдоподобными, о которых я упоминал, мало-помалу утрачивают свою видимую обоснованность.

В самом деле, мы наблюдаем во всех телах то медленные, то быстрые, в зависимости от их природы и обстоятельств, но реальные изменения; при этом одни из тел постепенно разрушаются, никогда не восстанавливая своих потерь, и в конце концов уничтожаются; другие же, также непрерывно подвергающиеся изменениям и сами восстанавливающие потери в продолжение ограниченного периода своего существования, тем не менее тоже кончают полным разрушением. Однако, несмотря на этот неизбежный конец существования любого тела, мы вновь и вновь находим одни и те же категории тел, одни и те же виды их, и снова встречаем эти тела во всех состояниях, на всех стадиях их изменения.

Можем ли мы, следовательно, отрицать существование некоего активного начала общего характера, постоянно действующего, постоянно производящего явные изменения,— начала, непрерывно создающего тела и разрушающего их?

Не видим ли мы сами при благоприятных для наблюдения обстоятельствах, как многие из этих тел образуются почти на наших глазах,  {236}  например сера в одних местностях, квасцы — в других, селитра — в третьих и т. д. и т. п.?

Наши наблюдения не ограничиваются только тем, что убеждают нас в существовании вечно действующего могущественного начала, которое изменяет, образует, разрушает и непрерывно восстанавливает различные тела; они, помимо того, доказывают нам, что это активное начало ограничено [в своих действиях], что оно всецело зависимо и не могло бы произвести ничего иного, кроме того, что оно производит, ибо оно всегда подчинено законам различных порядков, которые управляют всеми его действиями, законам, которые оно не может ни изменить, ни нарушить, и которые не позволяют ему применять различные средства при одних и тех же обстоятельствах.

Это великое начало не только само существует, но обладает способностью вызывать появление других действенных начал, столь Же зависимых, но менее общих, среди которых есть одно, столь же замечательное по тому, что оно производит.

В самом деле, в организации, в которую внесена жизнь, мы замечаем действие могущественной силы, изменяющей, восстанавливающей, разрушающей, но одновременно и производящей предметы, которые никогда не смогли бы существовать без нее.

Эта особая сила, получившая название жизни, область господства которой ограничивается живыми телами, действует только в соответствии с законами, управляющими всеми ее действиями. Мы уже проследили за этой силой и большим числом произведенных ею действий, мы даже установили многие из ее законов и могли убедиться в том, что при одинаковых обстоятельствах она действует всегда одинаковым образом. Однако это особое начало, о котором идет речь, способно воздействовать только на тела одного определенного вида, а так как это особое начало является производным от установившего его общего действенного начала, то оно разрушает само себя во всяком теле, относящемся к подвластной ему области, между тем как второе начало остается неизменным, ибо оно обязано своим существованием совершенно иному и бесконечно более высокому источнику!

Таким образом, общее могущественное начало, охватывающее  {237}  своим влиянием все предметы, доступные нашему наблюдению, и даже те, которые лежат вне пределов последнего,— начало, которое непосредственно создало растения, животных и все прочие тела, действительно является ограниченным и в некотором роде слепым; у него нет ни намерений, ни целей, ни воли; как бы оно ни было могущественно, оно не может создать ничего иного, кроме того, что создает. Это начало [природа] существует только по воле другого, высшего, не знающего границ всесильного начала, которое, установив его [природу] , в действительности и является творцом всего, что от него происходит, и вообще всего существующего.

Это слепое, ограниченное в своих действиях начало, которое нам так трудно понять, несмотря на то, что оно проявляется везде, отнюдь не является измышлением разума; оно существует на самом деле, и мы не можем сомневаться в этом, потому что мы наблюдаем его действия, можем распознать его проявления, потому что мы видим, что оно все образует только постепенно, потому что мы убеждаемся в том, что оно везде подчинено законам, наконец потому, что мы уже постигли многие законы, которые им управляют.

И вот это замкнутое в определенных границах начало, которому мы так мало уделяем внимания, которое мы так плохо изучаем, которому мы почти всегда приписываем намерения и цель в его действиях, начало, которое всегда в силу необходимости создает при одних и тех же обстоятельствах одни и те же вещи и которое притом создает такое множество столь удивительных вещей, это начало и есть то, что мы называем природой⁸⁹.

Что те такое природа? Что представляет собой это необыкновенное начало, которое создает так много вещей и в то же время постоянно ограничено тем, что может создавать только их? Что представляет собой это начало, которое изменяет свои действия только при изменении обстоятельств, в которых оно действует? Что собственно подразумевают под словом природа, под этим столь часто употребляемым обозначением, которое не сходит с уст и которое мы встречаем почти на каждой строке в трудах натуралистов, физиков и многих других [ученых]?  {238} 

Необходимо, наконец, уточнить, если это возможно, смысл выражения, которым широко пользуется большинство людей, одни — по привычке и не связывая с ним никакого определенного представления, другие,— вкладывая в него совершенно ложные представления.

С понятием о действенном начале почти всегда связывали понятие о разуме, якобы управляющем его актами, и вследствие этого приписывали этому началу намерение, цель и волю. Без сомнения, нельзя отрицать, что это верно в отношении верховного начала, но помимо него существуют другие начала, ему подвластные, ограниченные, проявляющие себя только по необходимости, которые не могут делать ничего другого кроме того, что они делают. Эти начала отнюдь не являются разумом, они представляют собой не что иное, как действующие причины (causes agissantes], а всякая вообще причина, способная произвести действие, уже является реальным действенным началом, тем более такая причина, которая производит многочисленные и весьма заметные действия.

Так, например, всякий порядок вещей, оживляемый движением, источник которого может быть истощимым или неистощимым, является подлинным действенным началом, проявления которого влекут за собой те или иные факты или явления.

Жизнь во всяком теле, порядок и состояние вещей которого позволяют ей проявляться в нем, как я уже говорил, представляет собой подлинное действенное начало, обусловливающее многочисленные явления; между тем это действенное начало не имеет ни цели, ни намерения и может производить только то, что производит, будучи само лишь действующей причиной, но не особой сущностью⁹⁰.

Речь идет о том, чтобы показать, что все эти соображения приложимы к природе, с той лишь разницей, что ее источник неистощим, между тем как источник жизни неизбежно иссякает.

Что касается природы, то мне почти нечего сказать о том, что вообще еще недостаточно изучено; но то немногое, что уже известно нам, относится к области положительных знаний, ибо оно основано на фактах; поэтому знакомство с тем, что я могу высказать по этому вопросу, имеет важное значение, ибо только оно поможет нам  {239}  раскрыть источник всего, что мы видим у животных и в других телах, доступных нашему наблюдению. Необходимо, следовательно, изложить и уточнить наши представления о предметах, которые мы познаем путем наблюдений.

Из числа различных заблуждений, возникших в связи с рассматриваемым здесь вопросом, я приведу только два главных, а именно: заблуждение, которое состоит в том, что многие считают синонимами слова природа и вселенная; и второе, которое заставляет большинство людей думать, что природа и ее верховный творец также синонимы.

Я попытаюсь доказать, что как тот, так и другой взгляд необоснован и начну с опровержения первого из них.

Эти два слова — природа и вселенная, которые так часто употребляют и смешивают, эти слова, с которыми обычно связывают лишь смутные понятия, а все попытки дать точное определение каждого из них представляются некоторым безумной затеей, необходимо, как мне кажется, строго различать по вкладываемому в них смыслу, так как они касаются совершенно различных предметов. Это разграничение настолько важно, что без него мы будем всегда ошибаться в выводах относительно всего того, что наблюдаем.

Для меня определение вселенной может быть только следующим:

Вселенная — это бездеятельное, недейственное само по себе начало, представляющее собой совокупность всех физических и пассивных существ, т. е. всех видов материи и всех существующих тел.

Таким образом, в этом определении речь идет исключительно о физическом мире, или физической вселенной. Имея возможность обсуждать только то, что доступно нашим наблюдениям, мы можем приобрести какие-либо познания исключительно о тех частях вселенной, которые мы видим, притом как о самих этих частях, так и обо всем том, что к ним относится.

Этим ограничивается все, что мы можем с полным основанием утверждать относительно вселенной. Пытаться объяснить ее возникновение, определить все предметы, входящие в ее состав, конечно, было бы безумием. У нас нет до этого средств; мы знаем обо  {240}  всем этом слишком мало; мы знаем только, что ее существование — реальность.

Но так как материя является основой всех частей вселенной, я могу доказать, что вселенная сама по себе пассивна и лишена собственной активности и что то, что мы должны понимать под словом природа, совершенно чуждо ей.

В самом деле, вникая глубже в этот важный вопрос, я, на основании моих собственных наблюдений, полагаю, что вправе утверждать относительно всех видов материи и всех тел, составляющих физическую вселенную, что эта совокупность сама по себе в целом неизменна, или неразрушима, и что она сохраняется такой, какая есть, до тех пор, пока на то будет воля ее верховного творца. Я осмеливаюсь также утверждать, что эта совокупность не представляет собой и не может представлять никакого действенного начала, что она не может обладать собственной активностью и что, следовательно, она не может передавать ее своим частям, поскольку источник всякой активности ей чужд; наконец, я полагаю, что имею основание утверждать, что все части физической вселенной обладают не большей активностью, чем та совокупность, которую они образуют; что все ее части на самом деле пассивны и что они-то и составляют единственную и обширную область, в которой царит природа.

Сама природа совершенно не относится к этой категории: она, действительно, не является ни телом, ни каким-либо существом, ни совокупностью существ, ни собранием пассивных предметов; напротив, как мы это увидим дальше, природа — это особый порядок вещей, составляющий подлинное действенное начало, которое, несмотря на это, является зависимым во всех своих действиях.

В самом деле, природа обусловливает существование не материи, но всех тел, основой которых в сущности является материя, и так как она имеет власть только над этой последней, причем ее власть в этом отношении ограничивается тем, что она беспрерывно различным образом видоизменяет и превращает отдельные массы материи, всевозможные ее сочетания, скопления и соединения, то можно быть уверенным в том, что только природа сделала тела такими, какие они  {241}  есть, что только она наделила одних из них свойствами, других способностями, которые мы у них наблюдаем.

Что же такое, спросим еще раз, природа? Есть ли это разум?

Конечно, нет. Природа отнюдь не является разумным началом, и я попытаюсь доказать это, но предварительно приведу определение, которое я ей намерен дать.

Природа — это порядок вещей, чуждый материи и определяемый наблюдением над телами, порядок, который в целом составляет действенное начало, неизменное в своей сущности, зависимое во всех своих проявлениях и непрерывно воздействующее на все части вселенной.

Если сопоставить это определение с определением вселенной, которая, как мы указали, является не чем иным, как совокупностью физических и пассивных существ, т. е. совокупностью всех существующих тел и всех видов материи, то мы поймем, что оба эти порядка вещей крайне различны, строго разграничены и что их не следует смешивать.

Несмотря на то, что мы никогда не отдаем себе в этом отчета, мы под влиянием особого внутреннего чувства почти никогда их не смешиваем, ибо, признавая этот незыблемый порядок вечно действующих причин и отличия его от подчиненных ему пассивных предметов, мы олицетворили его при помощи нашего воображения, обозначив его словом природа. И с этих пор мы в силу привычки пользуемся этим выражением, не вкладывая в него того смысла, который мы должны были бы в него вкладывать.

Мы увидим сейчас, что предметы нефизические, совокупность которых составляет природу, отнюдь не являются существами и, следовательно, не являются ни телами, ни видами материи, что, несмотря на это, они доступны нашему наблюдению, что это даже единственные предметы, чуждые телам и видам материи, о которых мы можем приобрести положительные знания.

В самом деле, так как знания эти приобретаются, как мы это сейчас увидим, путем наблюдения над телами, они всегда доступны нам и находятся в пределах наших возможностей. Таким образом, помимо  {242}  природы, помимо тел и видов материи, которые могут быть восприняты нами при помощи наших чувств, мы не можем ничего наблюдать, ни приобретать никаких положительных знаний.

Обратимся снова к вопросу о том, что представляет собой в действительности природа, и сопоставим ее с предметами, составляющими ее безграничное царство.

Если данное мной определение природы обоснованно, то из него следует, что природа — не что иное, как совокупность предметов нефизического порядка, т. е. предметов, ничего общего не имеющих с частями вселенной, которые стали нам известны только путем наблюдения над телами, и что эта совокупность образует порядок неизменно активных причин и средств, которые делают возможным действие этих причин и регулируют их. Таким образом, природу составляют:

1) Движение, которое нам известно только как изменение перемещающегося тела и которое не присуще ни одному виду материи и ни одному телу, как таковому, движение, источник которого неисчерпаем, а само оно распространено во всех частях тел;

2) Законы всех порядков, постоянные и неизмененные, которые управляют всеми движениями, всеми изменениями, претерпеваемыми телами, и которые вносят во вселенную, всегда изменчивую в своих частях, но всегда неизменную в своем целом, нерушимые порядок и гармонию.

Подчиненное действенное начало, являющееся результатом действующих причин того порядка, о котором я упоминал, всегда имеет в своем распоряжении:

1. Пространство, о котором мы себе составили представление только на основании рассмотрения местоположения тел, как действительного, так и возможного для них. Пространство, как известно, неподвижно, повсюду проницаемо и безгранично, не имеет ограниченных частей, за исключением мест, которые занимаются данными телами, а также частей, получающихся в результате производимых нами измерений этих тел и тех мест, которые они могут последовательно занимать при перемещении.

2. Время, или длительность, представляющее собой не что иное,  {243}  как непрерывность, имеющую предел или не имеющую его, либо движения, либо существования вещей, к измерению которого мы пришли, с одной стороны, посредством рассмотрения последовательности перемещений тела, происходящих под влиянием единообразной силы (при этом рассмотрении мы разделяем на части путь, пройденный телом, что дает нам представление о конечных и относительных отрезках времени), с другой стороны,— посредством сравнения различной продолжительности существования разных тел, сопоставляя эту длительность с конечными и уже известными отрезками времени.

Таким образом, мы можем теперь убедиться, что порядок вечно действующих причин, порядок, составляющий природу, и средства, которые последняя всегда имеет в своем распоряжении, представляют собой предметы, существенно отличающиеся от совокупности физических и пассивных предметов, из которых состоит вселенная; ибо, что касается природы, то ни движение, ни законы всякого рода, управляющие ее действиями, ни время и пространство, которыми она беспредельно располагает, не являются свойствами, присущими материи, как таковой. Известно, что материя представляет собой основу всех физических тел, совокупность которых и составляет вселенную.

Определение физической вселенной, доведенное до надлежащей простоты, дает, тем не менее, о ней точное понятие и показывает, что она представлена исключительно материей и телами, основой которых служит материя; что, следовательно, ни этой вселенной, ни ее частям, каковы бы они ни были, не присуща никакая активность, никакой род силы. Все это отнюдь не приложимо к природе, ибо последняя раскрывает нам прямо противоположную картину.

Нужно было наблюдать большое число изменений, непрерывно и повсюду происходящих в частях вселенной, чтобы обнаружить существование этого могущественного, но подчиненного в своих действиях начала, составляющего природу, начала, совершенно чуждого материи и тем телам, которые из нее образованы, иными словами,— начала, производящего все изменения, наблюдаемые нами в различных частях вселенной, а также и те, которые мы не можем наблюдать.

Было замечено, что жизнь, которую мы видим в некоторых телах,  {244}  до некоторой степени напоминает природу, ибо она также не является существом, но представляет собой порядок вещей, оживляемый движениями, порядок, который, в свою очередь, обладает собственной силой, собственными способностями и который сохраняет их до тех пор, пока он существует. Между тем жизнь коренным образом отличается от природы, и их нельзя смешивать. Жизнь, будучи обязанной природе своим существованием и средствами, которыми она располагает, в то же время приводит к собственному разрушению, между тем как природа, как и все то, что было сотворено первично, неразрушима и неизменна, и только сотворившая ее воля верховного творца может положить предел ее существованию⁹¹.

Перейдем ко второму заблуждению, о котором мы уже упоминали, когда шла речь о смешении понятий, обычно имеющем место при рассмотрении [понятия] природы, и попытаемся устранить это заблуждение.

Думали, что природа есть сам бог⁹². Таково мнение большинства, и только исходя из этого воззрения, соглашаются признать, что животные, растения и т. д. представляют собой создания природы.

Странная вещь! Не отличают часы от часовщика, произведение от его творца! Разумеется, этот взгляд непоследователен и никогда не был глубоко продуман. Могущество, создавшее природу, конечно, беспредельно, оно не может быть ограничено или подчинено чему-либо в проявлении своей воли, оно не подвластно никакому закону. Только оно способно изменять природу и ее законы; только оно одно может даже уничтожить их, и хотя у нас нет положительных знаний об этом великом предмете, наши представления о существующем бесконечном могуществе, во всяком случае, наиболее близки к истине из всех тех, которые человек должен был создать себе о божестве, когда смог возвыситься мыслью до этой идеи.

Если бы природа была разумным началом, она могла бы желать, она могла бы изменять свои законы или, вернее, она вовсе не имела бы законов. Наконец, если бы природа была самим богом, ее воля была бы свободной, ее действия отнюдь не были бы вынужденными. Однако это не так. Напротив, природа всюду подчинена постоянным  {245}  законам, над которыми она не имеет никакой власти. Таким образом, несмотря на то, что ее средства беспредельно разнообразны и неисчерпаемы, она всегда действует одинаково при сходных обстоятельствах и не могла бы действовать иначе.

Без сомнения, все законы, которым природа подчинена в своих действиях,— не что иное, как выражение высшей воли, установившей их, но все же природа является особым порядком вещей, который не способен иметь желания, который действует только в силу необходимости и выполняет только то, что может выполнять.

Многие признают существование мировой души, якобы, направляющей все движения и все изменения, происходящие в частях вселенной, к цели, которая должна быть достигнута.

Не является ли эта идея, воспроизводящая воззрения древних, которые не ограничивались признанием мировой души, но приписывали отдельную душу каждому виду тел, не является ли эта идея, повторяю, аналогичной той, которая заставляет в настоящее время утверждать, что природа — то же, что бог? Я доказал выше, что мы имеем здесь смешение несовместимых понятий и что, так как природа отнюдь не является ни особым существом, ни разумным началом, но порядком вещей, всегда зависимым, то абсолютно недопустимо сравнивать ее в каком бы то ни было отношении с верховным существом, могущество которого не может быть ограничено никакими законами.

Было бы подлинным заблуждением приписывать природе цель, какую-либо преднамеренность в ее действиях. Тем не менее это заблуждение — одно из наиболее распространенных среди натуралистов. Я замечу только, что, если нам кажется, будто результаты действий природы отвечают заранее поставленным целям, то это происходит лишь потому, что неисчерпаемое разнообразие обстоятельств, в которых находятся существующие предметы, повсюду подчиненное постоянным законам, первоначально сотворенными верховным творцом для достижения поставленной им перед собой цели, устанавливает гармонию между законами, управляющими всякого рода изменениями, обусловленными этими обстоятельствами, и результатами этих изменений. Это происходит также потому, что законы последних  {246}  [низших] порядков зависимы и, со своей стороны, подчинены законам первых, или высших порядков.

Именно в отношении живых тел и преимущественно животных пытались приписывать природе целесообразность [but] в ее действиях. Между тем здесь, как и везде, эта целесообразность только кажущаяся, а не реальная. В самом деле, в каждой отдельной организации этих тел порядок вещей, подготовленный причинами, которые его последовательно установили, привел, только путем управляемого обстоятельствами постепенного развития частей, к тому, что нам кажется целесообразностью, но что на самом деле есть не что иное, как необходимость. Климат, положение, место обитания, средства к существованию и самосохранению, одним словом,— особые обстоятельства, в которых пребывает каждая порода, обусловили привычки данной породы; а привычки видоизменили и приспособили органы индивидуумов. Отсюда получилось, что наблюдаемая нами гармония между организацией и привычками животных кажется заранее поставленной целью, тогда как в действительности это лишь конечный результат необходимости^*.

Таким образом, природа, не будучи вовсе разумным началом, не будучи даже существом, но лишь порядком вещей, образующим действенное начало, подчиненное законам, природа, повторяю, не есть и сам бог; она — только высшее проявление его всемогущей воли и из всех сотворенных вещей она самая великая и самая замечательная.

Итак, божественная воля всюду выражается выполнением законов природы, ибо эти законы исходят от нее. Тем не менее эта воля не может быть этим ограничена, ибо верховное могущество, которое ее порождает, беспредельно. Между тем не менее верно и то, что среди явлений физического и духовного порядка никогда не удается  {247}  наблюдать ни одного, которое не было бы обусловлено упомянутыми выше законами.

Человеку наблюдающему и мыслящему картина-вселенной, в которую природа внесла жизнь, без сомнения, представляется очень внушительной; она способна привести в волнение, поразить его воображение, возвысить его дух, побудив его подняться до познания высоких идей. Все, что он видит, ему кажется проникнутым движением, то действительным, то скрытым благодаря равновесию сил. Повсюду он замечает различного рода взаимодействия тел, перемещения, движения, всевозможные превращения и изменения, наконец, разрушение и образование новых тел, в свою очередь разделяющих участь других, им подобных, но переставших уже существовать. Он видит также непрерывное воспроизведение, подчиненное влиянию обстоятельств, вызывающих изменения [наблюдаемых] результатов, одним словом, он видит поколения, непрерывно и быстро сменяющие друг друга и в некотором роде, как принято говорить, «устремляющиеся в бездну времен».

Наблюдатель, о котором я говорю, вскоре перестает сомневаться в том, что царство природы охватывает все вообще тела. Он постигает, что это царство включает в себя не только тела, составляющие обитаемый земной шар, т. е. что природа не ограничивается созданием, изменением, увеличением числа, разрушением и непрерывным возобновлением животных, растений и неорганических тел на нашей планете. Было бы, без сомнения, заблуждением думать, что все сказанное относится только к тому, что мы видим, ибо распространенное повсюду движение и его действующие силы, вероятно, нигде не находятся в состоянии полного и постоянного равновесия. Таким образом, царство, о котором идет речь, охватывает все части вселенной, каковы бы они ни были. Следовательно, известные или не известные нам небесные тела, в свою очередь, неизбежно подвластны влиянию сил природы. Мы имеем даже полное основание думать, что, как бы медленно ни протекали изменения, производимые природой в этих огромных телах вселенной, все они, тем не менее, подвластны им, так что ни одно физическое тело не обладает абсолютным постоянством.  {248} 

Итак, всегда деятельная, всегда бесстрастная природа, возобновляя и изменяя тела всех видов, не предохраняя ни одно из них от разрушения, раскрывает перед нами величественную и необозримую картину и указывает на заключающееся в ней могущественное начало, которое действует только в силу необходимости.

Такова совокупность вещей, составляющая природу, в существовании которой мы убеждаемся путем наблюдения; совокупность, которая не могла возникнуть сама собой и которая не властна ни над одной из своих частей; совокупность, которая слагается из вечно деятельных и управляемых законами причин, или сил, и из средств необходимых для осуществления их действий; наконец,— совокупность, порождающая могущественное начало, зависимое во всех своих действиях и, тем не менее, достойное удивления во всем, что оно производит.

Познание природы доказывает существование ее творца и питает самую возвышенную мысль человека, так сильно отличающую его от других существ, обладающих менее развитым умом,— существ, которые никогда не могли бы подняться до столь возвышенной мысли.

Если добавить к этой истине следующую, а именно, что наши положительные знания отнюдь не охватывают всего того, что вообще может существовать, то мы поймем, что они дадут нам средства, позволяющие опровергнуть ложные умозаключения, на которых зиждется безнравственность⁹³.

Продолжим наши рассуждения о природе, которые позволят нам установить правильный взгляд на нее.

Так как природа является тем могущественным началом, которое производит, возобновляет, изменяет, перемещает, наконец, слагает и разлагает различные тела, составляющие части вселенной, то понятно, что всякое изменение, всякое образование, всякое перемещение совершается только в соответствии с ее законами, и хотя обстоятельства могут иногда изменять результаты как ее действий, так и действий законов, которые при этом должны были быть применены, все же и эти изменения управляются законами природы.  {249} 

Таким образом, известные неправильности в ее действиях, известные уродства, как бы противоречащие ее обычному пути, известные потрясения порядка физических тел, наконец — столь часто гибельные последствия человеческих страстей, все это — не что иное, как результаты ее собственных законов и обстоятельств, имевших при этом место. Да и, помимо того, разве не известно, что слово случай свидетельствует только о нашем незнании причин [того или иного явления]⁹⁴.

Ко всему этому я добавлю, что [кажущиеся] нарушения в природе в действительности вовсе не являются нарушениями, но представляют собой лишь факты, связанные с общим порядком вещей: одни — мало нами изученные, другие — касающиеся тех частных случаев, в которых интересы самосохранения отдельных объектов несовместимы с этим общим порядком («Philosophie zoologique», ч. I, стр. 440).

В самом деле, кому не понятно, что если природа обладает способностью изменять, производить, разрушать различные тела и непрерывно вносить в них разнообразие, то те из них, которые обладают способностью чувствовать, выносить суждения и делать выводы и которые в согласии с законами природы стремятся к самосохранению и благополучию, воспримут как нарушение порядка все то, что грозит этому самосохранению и этому благополучию, в котором они так сильно заинтересованы?^*.

Таким образом, добро или зло в мире — понятия относительные, затрагивающие интересы той или другой части [целого], в них нет  {250}  ничего реального, ни со стороны целого, составляющего физическую вселенную, ни со стороны порядка вещей, которому эти части подчинены, ибо эти две категории неизменно являются тем, чем их сделало всемогущее начало, пожелавшее сделать их именно такими.

Хотя природа может: в отношении материи — только видоизменять, перемещать, соединять, разъединять и сочетать ее части; в отношении движения — только делать его бесконечно разнообразным при помощи бесчисленного множества различных способов или противопоставляя его самому себе; в отношении ее собственных законов — только применять в каждом отдельном случае лишь те из них, которые должны управлять данным действием; в отношении пространства — только заполнять его части или освобождать их в пределах определенного времени и места; наконец, в отношении времени — только употреблять различные отрезки его для своих действий; они, тем не менее, способны, по отношению к наблюдаемым нами различным физическим телам и физическим явлениям, осуществить все при помощи всех этих средств.

В настоящее время можно считать положительным знанием то, что, кроме первозданных вещей, т. е. кроме самой материи, движения, рассматриваемого в его сущности, законов, управляющих всеми видами движения, наконец, кроме пространства и времени, которые не могут быть категориями более позднего происхождения и иметь какой-либо иной источник, все без исключения тела обязаны своим существованием, состоянием, свойствами, способностями и всеми изменениями, которые они претерпевают, этой совокупности первично сотворенных вещей, короче говоря,— природе, и все они действительно являются ее созданиями.

Природа, однако, является не чем иным, как орудием, особым путем, которым угодно было воспользоваться высшему могуществу для того, чтобы сотворить различные тела, для того, чтобы их изменять и создать все их многообразие, наделить одних — свойствами, других — способностями, словом, для того, чтобы привести все пассивные части вселенной в то состояние бесконечного изменения,  {251}  в котором они постоянно находятся. Природа является в некотором роде посредником между богом и частями физической вселенной, выполняющим божественную волю.

Именно в этом смысле мы можем сказать, что как животные, так и способности, которыми они обладают, представляют собой создания природы. То же можно сказать о растениях. Наконец,— что и неживые тела, каковы бы они ни были, также являются созданиями природы, несмотря на то, что все, что существует, возникло только благодаря воле верховного творца всех вещей.

Что касается природы, то, если рассматривать ее как активное начало, произведшее и продолжающее производить столько вещей, столько чудесного, то в этом утверждении нет ничего предумышленного, ничего, что было бы продуктом нашего воображения, ибо мы ежедневно бываем свидетелями ее действий, можем проследить многие из них, можем наблюдать их развитие и понять законы, которым она неуклонно подчиняется в каждом из этих действий.

Нам уже известны многие законы, которым природа следует в своих действиях, мы умеем различать ее пути на основании тех действий, которые она производит, и обстоятельств, видоизменяющих результаты этих действий; наконец, нам известно, что, создавая тела, в которых она могла установить жизнь, и усложняя организацию различных этих тел, она всегда действовала последовательно. Мы видим также, что у животных, которых она наделила раздражимостью, она постепенно, начиная с самых несовершенных и кончая самыми совершенными из них, усложнила их специальные органы, что дало ей возможность обусловить у этих существ различные органические явления, все более и более замечательные, и наделить наиболее совершенных из этих животных способностями, которые превосходят все, что мы могли бы создать силой нашего воображения, и которые перестали бы казаться чудесными, если бы был известен механизм их действия.

Вот истины, открытые при помощи наблюдения, истины, против которых в настоящее время нельзя привести никаких разумных возражений.  {252} 

Отсюда следует, что область, доступная нашему познанию, строго ограничена. Мы можем приобретать положительные знания только о телах, их свойствах, способностях и о явлениях, которые нам раскрывают эти тела, только о природе, которая их изменяет, делает многообразными, разрушает и непрерывно восстанавливает. Укажем теперь истины, к познанию которых мы пришли при помощи наблюдения.

Вселенная является неизменной, недеятельной и лишенной собственной активности совокупностью всех существующих видов материи и тел. Эта совокупность, лишенная собственной активности и неспособная что-либо произвести самостоятельно, представляет собой единственную область действия природы и обязана ей состоянием всех своих частей.

Природа, напротив, является подлинным действенным началом, зависимым⁹⁶ во всем, что оно создает, неизменным по своей сущности, непрерывно действующим на все части вселенной и заключающим в себе неисчерпаемый источник движений и управляющих ими законов, а также средств, необходимых для осуществления действия этих законов, одним словом,— из предметов, не обладающих свойствами материи, но, тем не менее, поддающихся определению путем наблюдения. Природа составляет особый постоянный порядок вещей, который приводит все части вселенной в то состояние, в котором они находятся в каждый данный момент,— порядок, которому обязаны своим существованием все наблюдаемые нами факты, а также многие другие, которых мы не можем познать.

Вот, следовательно, две резко отличающиеся друг от друга категории вещей, которые нельзя смешивать. Существование их для нас является реальным фактом, ибо наши наблюдения его постоянно подтверждают.

Полезное отступление, связанное с нашей темой

В тех важных вопросах, которыми мы здесь намерены заниматься и относительно которых необходимо, по мере возможности, твердо установить определенные понятия, следует отличать то, что представляет собой положительный результат наблюдения, от того, что  {253}  является не чем иным, как продуктом воображения, в свою очередь порождающим все произвольные допущения, все фикции и всякого рода иллюзии.

Действительно, две области, огромной протяженности каждая и чрезвычайно несходные между собой, всегда открыты умственному взору человека. Эти две области — это область реального и область воображения.

Человек, благодаря присущему ему вниманию и способности мыслить, обращается то к одной, то к другой из них, в зависимости от интереса или удовольствия, которые он там находит. Чем чаще он вступает в ту или другую область, тем шире становятся для него границы каждой из них и тем больше развивается его мысль.

Область реального. Это та область, которую составляют различные виды материи и тела, доступные нашему наблюдению, а также природа в ее действиях, явлениях и в ее поступательном движении.

Мы можем определить эту область как область фактов, бывших предметом наблюдения или доступных последнему, и так как она охватывает только реальные предметы, и так как мы можем почерпнуть в ней только плоды наблюдений, то она и является единственной областью, которая может обеспечить нас положительными знаниями.

Виды материи и тела, доступные нашему наблюдению, движения, перемещения, свойства, изменения и различные явления, которые все эти тела и все эти виды материи могут раскрывать и которые мы способны познавать при помощи наших чувств; наконец, законы и порядок, согласно которым эти движения, изменения и явления осуществляются,— вот единственные предметы, которые мы можем рассматривать, изучать и всесторонне познавать. Поэтому всякое знание, не вытекающее непосредственно из наблюдения или из выводов, сделанных на основании установленных наблюдением фактов, неизбежно окажется беспочвенным и, следовательно, необоснованным.

Такова совокупность фактов, охватываемых областью реального; только в этой области мы можем обрести полезные истины, свободные от иллюзий.  {254} 

Область воображения. Эта область, сильно отличающаяся от первой, но не менее обширная, чем она, есть область вымыслов, произвольных предположений и всякого рода иллюзий.

Мысль человека охотно пребывает в этой области, хотя в ней нет ничего доступного наблюдению и хотя ничего реального она не может установить. Взамен этого мысль произвольно создает в ней все, что может ее интересовать, пленять или услаждать. Она достигает этого, видоизменяя представления о реальных предметах, приобретенные ею в первой области.

Следует отметить поистине необыкновенный факт, над которым, как мне кажется, еще никто не задумывался, а именно, что воображение человека не может создать ни одного представления, которое имело бы иной источник, кроме представлений, полученных при посредстве чувств.

Сравнивая простые представления, полученные путем ощущений, и высказывая о них суждения, человек образует из них сложные представления первого порядка; сопоставляя два или несколько сложных представлений первого порядка, он получает новые представления — более высокого порядка; на основе этих последних или других представлений любого порядка, которые человек к ним присоединяет, он создает все новые и новые представления, и так это может продолжаться почти до бесконечности. Таким образом, все выводы, которые он делает, и, следовательно, все образуемые им представления имеют своим источником простые первичные представления, приобретенные благодаря наличию органической системы, обусловливающей ощущения.

Если добавить к этой возможности увеличивать число своих представлений способность получать из них новые путем произвольного видоизменения представлений всех порядков, обязанных своим происхождением ощущениям и наблюдениям, то мы получим полную картину всего того, что может создать воображение человека.

Так, например, в одних случаях воображение, пользуясь контрастами или противопоставлениями, исходя из понятия о конечном, строит понятие о бесконечном; подобно этому, исходя из понятия о  {255}  материи или о теле, оно строит понятие о сущности нематериальной. Никогда мысль не могла бы осуществить все эти превращения, иными словами, не могла бы прийти к этим преобразованиям, т. е. к видоизмененным представлениям, без тех реальных образцов, которыми она пользовалась. Иногда мысль человека, произвольно видоизменяя внешний вид известных нам тел и присущие им знакомые из наблюдения свойства, а также наиболее выдающиеся явления, которые они производят, наделяет вымышленные существа внешними признаками, качествами и способностями, отвечающими во всем тем фантастическим созданиям, которые ей по тем или иным мотивам угодно было сотворить. Несмотря на это, мысль человека всегда несвободна в осуществлении этих превращений, этих вымыслов и может выполнять их только на основе образцов, которыми ее снабжает область реального, образцов, которые она видоизменяет на все лады и без которых она вообще не могла бы создать ни одного представления («Philosophie zoologique», ч. Ill, стр. 750 и след.).

Таким образом, будучи неограниченной властительницей в области воображения, мысль человека находит в ней очарование, которое непрерывно влечет ее, она создает здесь иллюзии, дающие ей отраду, услаждающие ее, иногда даже вознаграждающие ее за все то, что ее мучает и угнетает. Вот почему мысль человека так заботливо культивирует эту область⁹⁷.

Единственно полезное, что человек может извлечь из этой области,— это надежда, и он ее бережет. Истинным врагом человека был бы тот, кто лишил бы его этого реального, часто почти единственного блага, которое он сохраняет до последних мгновений жизни.

Как бы обширна и интересна ни была область реального, мысль человека с трудом удовлетворяется ею.

Здесь она неизбежно зависима, ограничена наблюдением и изучением тел, наконец, здесь она ничего не может создавать, изменять и может лишь познавать. Мысль человека вступает в эту область только потому, что она одна дает ему все, что способствует его самосохранению, удобству или удовольствию, словом,— удовлетворению его физических потребностей. В результате этого область реального  {256}  обыкновенно разрабатывается гораздо меньше, чем область воображения, и притом лишь незначительным числом людей, которые в большинстве случаев оставляют нетронутыми самые замечательные части ее.

Сравнивая между собой эти области, легко представить себе, каким огромным превосходством обладает область воображения, доставляющая столь приятные мысли, взгляды и иллюзии, над рассудком, вечно суровым и непреклонным, словом,— над областью реального, которая повсюду ставит препоны мысли и не допускает иного средства, кроме наблюдения, и иного вожатого в работе, кроме самого рассудка, всегда являющегося плодом опыта.

Натуралист, запрещающий себе вступать в область воображения потому, что он доверяет лишь поддающимся наблюдению фактам, не только изучает все то, что его окружает, устанавливает различия, описывает и классифицирует все рассматриваемые им предметы и указывает себе подобным то, что, по его мнению, может быть полезным, но, кроме того, он исследует природу, вникает в ее пути, изучает ее законы, действия, средства и стремится познать ее. Созерцая лишь весьма малую часть доступной его наблюдению вселенной, он создает себе простейшее представление о ней, не стремясь постигнуть или определить ее в совокупности всех частей. Сравнивая в дальнейшем эту физическую вселенную с природой, с этим вечно активным началом, которое производит столько вещей, столько удивительных явлений, он видит, что только вселенная и природа обладают постоянством, кажущимся ему абсолютным, и на основании этого приходит к выводу о неизбежности этого постоянства.

Определив, чем может быть природа, осветив единственную точку зрения, с которой мы можем ее рассматривать, и показав в приведенном здесь, полезном для нашей темы отступлении единственный дуть, который дает нам возможность приобрести положительные знания, я закончу этим шестую часть моего труда.

Я должен был коснуться приведенных здесь подробностей и разъяснений, потому что мне казалось, что существующие на этот счет представления весьма расплывчаты, произвольны и плохо обоснованы,  {257}  а также и потому, что без этих соображений все, что я излагаю относительно происхождения животных, образования различных видов организации у беспозвоночных, об источнике каждой, присущей животным способности и всех склонностей существ, наделенных чувством и умом, наконец, о пути, которому следовала природа, о ее способах действия,— все это могло бы показаться плодом моего воображения, несмотря на то, что приводимые мною данные неоспоримы.

Настоящей, шестой частью заканчивается «Введение», т. е. все размышления, касающиеся животных, их происхождения и того, что они представляют собой, каждое в своем роде. Я полагаю, что, за исключением, быть может, нескольких частностей, требующих исправления, это «Введение» содержит на протяжении составляющих его шести частей большое число очевидных истин, тесно связанных одна с другой, истин, которые полезно знать и которые трудно было бы опровергнуть, хотя бы с некоторым разумным основанием.

Этим я должен был бы закончить необходимое «Введение» к моему труду, ибо именно в шестой части, как мне кажется, нарастающая важность содержания достигает высшего предела⁹⁸. Однако запросы зоологических наук, произвол, царящий в области искусственных приемов, без которых нельзя обойтись в этих науках, наконец, постоянные колебания, влекущие за собой разнобой в распределении самих объектов исследования и, еще больше, в установлении различного рода подразделений, которые необходимо было ввести при изучении животных, все это вынуждает меня добавить к настоящему «Введению», хотя бы в качестве приложения, седьмую часть, к которой я и перехожу теперь.

Итак, в седьмой и последней части я намерен рассмотреть общее распределение животных и его различные подразделения, уделяя при этом главное внимание тем принципам, которые должны быть положены в основу этого распределения. Я предлагаю здесь лишь те из принципов, которые, как мне кажется, заслуживают признания со стороны зоологов.

СЕДЬМАЯ ЧАСТЬ

Об общем распределении животных,
о его подразделениям и о принципах, которые
должны быть положены в мае основу

После важных проблем, последовательно рассмотренных нами выше, вопросы, которые нам предстоит обсудить в этой последней части или, вернее, в этом дополнении к «Введению», могут показаться гораздо менее интересными. Между тем эти вопросы не лишены значения, ибо они связаны с положениями, существенно важными для прогресса зоологии и необходимыми для завершения настоящего труда.

В предшествующем изложении я показал, что представляют собой животные вообще, что их характеризует, чем они обязаны природе, иными словами, я рассмотрел все то, что мне казалось необходимым отметить в отношении животных. Для того чтобы изучить все эти предметы, достаточно, как я полагаю, их исследовать, а для этого требуется собрать и рассмотреть многочисленные факты, которые и послужат основой изучения.

Здесь я имею в виду исключительно то, что имеет отношение к искусственным приемам в зоологии; что касается этой области, то у меня есть целый ряд важных соображений, которые я хотел бы предложить для усовершенствования, уточнения и, если это окажется возможным, для освобождения этих приемов от того произвола, который неизменно делает результаты [их применения] столь шаткими.

Всякий искусственный прием должен иметь свои принципы или свои правила, направляющие и ограничивающие область его применения.  {259}  Понятно, что в противном случае эти приемы мало совершенствуются и не достигают своей цели.

И вот, так как те искусственные приемы, о которых здесь идет речь, касаются общего распределения животных, места, принадлежащего в этом распределении каждому виду, каждому роду и каждому семейству, наконец, каждому классу, и так как, помимо того, они связаны также с расположением всего порядка в целом, то необходимо указать, что именно следует сделать для совершенствования этого распределения и какие следует выдвинуть принципы, которым наши приемы должны быть подчинены.

Следовательно, для построения вполне удовлетворительного общего распределения животных и для установления правильных подразделений всего ряда в целом, наконец, для наилучшего расположения, которое можно придать этому ряду, необходимо, как я полагаю, разрешить три следующих вопроса.

Первый вопрос: какими следует пользоваться приемами для построения вполне удовлетворительного распределения животных и для правильного построения всех тех подразделений, которые необходимо установить в этом распределении?

Второй вопрос: каковы те принципы, которыми мы должны руководствоваться при пользовании этими приемами, чтобы исключить всякий произвол в этой области?

Третий вопрос: какое расположение следует придать общему распределению животных, чтобы оно соответствовало порядку самой природы при создании этих существ?

Разумеется, до тех пор пока мы оставим эти три вопроса без надлежащего исследования и без ответа, и до тех пор пока мы не установим какого-либо принципа для упорядочения наших приемов, мы по-прежнему будем вносить произвол в наши определения тех или иных объектов, а в работах зоологов, посвященных различным частям общего распределения животных, всегда будут встречаться различные перестановки, предложенные отдельными авторами для тех или иных частей общего ряда, всегда будут иметь место противоречащие природе и непрерывно меняющиеся группировки объектов, подлежащих  {260}  размещению, одним словом,— всегда будет наблюдаться полное отсутствие единства действий. Существующий в этой области разнобой мог бы задержать развитие науки, образовать препятствия на его пути и помешать науке утвердиться, лишив нас тем самым возможности изучать природу во всем, что она создала и продолжает создавать в отношении животных.

Обратимся сначала к первому вопросу и попытаемся его разрешить, далее установим, поскольку это нам удастся, принципы, которыми следует руководствоваться, чтобы достигнуть поставленной в нем цели.

Первый вопрос. Какими следует пользоваться приемами для построения вполне удовлетворительного распределения животных и для правильного построения тех подразделений, которые необходимо установить в этом распределении?

Ответ на этот вопрос: главные приемы, которые нужно выполнить, чтобы надлежащим образом осуществить обе задачи, о которых идет речь в этом вопросе, заключаются в следующем:

1. Сближать животных друг с другом на основе принципа, в котором нет места произволу, т. е. таким образом, чтобы можно было образовать из них общий ряд, либо- простой, либо имеющий ответвления.

2. Разделить этот общий ряд на различного рода группы, из которых одни были бы подчинены другим, и для этого руководствоваться условными принципами, которые надлежит предварительно установить.

3. Точно определить место каждой из этих групп в соответствии с предварительно установленными общими принципами, а именно, определить:

место каждого первичного деления во всем ряде в целом;

место делений, соответствующих классам в каждом первичном делении;

место отрядов или семейств в классе;

место родов в семействе;

место видов в роде.  {261} 

Выполнение этих троякого рода приемов бесспорно необходимо. Это хорошо понимали, и каждый автор в большей или меньшей степени занимался этими вопросами, однако, вся работа в этой области носила характер произвола, т. е., предварительно не были установлены принципы, заслуживающие общего признания, иными словами,— принципы, исключающие всякий произвол и способные действительно упрочить науку.

Первый из этих приемов, имеющих своей целью сблизить одних животных с другими, с тем чтобы образовать из них общий ряд, является предварительным основным приемом, который должен предшествовать всем прочим и без которого последние были бы невыполнимы. Этот прием, помимо того, дает нам возможность выяснить порядок самой природы, тот порядок, познать который для нас так важно.

Создавая живые тела, в особенности животных, природа, без сомнения, следовала определенному порядку, но так как она рассеяла всех этих животных по поверхности земли и в водах и смешала различные их породы, то этот порядок их образования оказался до некоторой степени искаженным или даже вовсе не поддающимся обнаружению. Для того чтобы обнаружить его, мы вынуждены отыскать какое-либо средство, могущее привести нас к его открытию и позволяющее найти какие-нибудь твердые принципы; они дали бы возможность безошибочно распознать тот порядок, который мы стремимся определить.

В этом отношении самый важный шаг уже был сделан, когда поняли, какой интерес представляет изучение отношений и как необходимо знать их для того, чтобы положить их в основу всех частей в наших системах распределения.

Нам стало ясно, что для правильного распределения животных — так, чтобы никакие произвольные мнения нигде не могли ослабить его обоснованность, необходимо прежде всего сближать одних животных с другими на основе их отношений, наилучшим образом установленных; далее, можно будет без труда наметить разграничительные линии, разделяющие как классы, так и их подразделения, которые  {262}  полезно было бы установить, следя за тем, чтобы порядок и состав этих различных подразделений нигде не нарушал [естественных] отношений.

Таково состояние знаний, достигнутых нами в деле установления [систем] распределения, но еще много остается сделать для усовершенствования нашей работы в этой области и для полного устранения того произвола, который проник даже в определения многих отношений. В самом деле, существуют отношения различного рода, и так как их значимость далеко не одинакова, мы не могли бы безошибочно предпочесть одни другим, если бы предварительно не установили некоторых правил для устранения произвола в этих определениях.

Для того чтобы устранить порядок вещей, утвердившийся в области искусственных приемов, тот порядок вещей, который обесценивает все наши усилия, заставляя непрерывно изменять как установленные нами определения отношений, так и их применение, необходимо прежде всего исследовать, что собой действительно представляют отношения, какие бывают роды отношений и как следует пользоваться каждым признанным нами родом отношений. После этого нам легче будет определить те принципы, которые должны быть установлены.

Отношениями были названы обнаруживаемые путем сравнения или сопоставления черты сходства или аналогии, которыми природа наделила различные свои создания и различные части их тела. Определить эти черты сходства можно при помощи наблюдения.

Знание этих черт сходства настолько необходимо, что все наши распределения окажутся совершенно необоснованными, если объекты, которые они охватывают, не будут размещены согласно закону, предписываемому этими отношениями.

Отношения бывают различных порядков: одни из них носят общий, другие менее общий характер и, наконец, третьи представляют собой частные отношения.

Помимо того, отношения принято делить на такие, которые касаются различных сравниваемых существ, и такие, которые охватывают лишь сравниваемые части различных существ. Этим  {263}  разграничением слишком часто пренебрегают, хотя оно имеет важное значение.

Но это еще не все: несмотря на то, что отношения составляют часть самой природы, не все они являются результатом ее непосредственных действий над ее созданиями, так как среди отношений между сравниваемыми частями [тела] различных существ очень часто мы находим такие, которые обусловлены причиной, видоизменившей непосредственные деяния природы. Так, например, отношения, устанавливаемые при сравнении внешней формы китообразных и рыб, можно приписать исключительно влиянию водной среды, в которой обитают эти две группы животных, но отнюдь не непосредственному плану действий природы в отношении их.

Необходимо, следовательно, тщательно отличать отношения, обусловленные непосредственными действиями природы в ходе постепенного усложнения организации животных, от отношений, являющихся результатом влияния места обитания или тех привычек, которые различные породы вынуждены были приобрести¹⁰⁰.

Но эти последние отношения, без сомнения, имеющие гораздо меньшую значимость по сравнению с первыми, не ограничиваются только наружными частями; напротив, можно доказать, что посторонняя причина, способная изменять непосредственные действия природы, часто оказывает свое влияние на те или иные внутренние органы; Поэтому для правильной оценки этих отношений надлежит установить какие-нибудь правила.

В зоологии установлен принцип, который гласит, что наиболее заслуживающими внимания отношениями являются отношения, которые заимствованы из рассмотрения внутренней организации.

Этот принцип вполне обоснован, если он выражает предпочтение, которое следует отдавать рассмотрению внутренней организации перед рассмотрением наружных частей. Но если, вместо того чтобы понимать его в этом смысле, его применяют к отдельным случаям по собственному выбору и без предварительно установленных правил, всегда есть опасность злоупотребить им, как это, действительно, неоднократно имело место. При этом может случиться, что будет дано  {264}  предпочтение отношениям, раскрываемым тем или иным внутренним органом или той или иной системой внутренних органов, перед отношениями, установленными путем сравнения каких-либо других внутренних органов, несмотря на то, что отношения, представляемые этими последними, имеют гораздо более важное значение. Там, где пользуются этим приемом, открывающим простор произвольным мнениям каждого автора, в некоторых частях общего распределения допускаются искажения, противоречащие истинному порядку природы.

Наблюдение повсюду подтверждает следующий факт, о котором я уже упоминал, а именно: причина, изменяющая ход возрастающего усложнения организации, действовала не только на наружные части животных, но и различным образом видоизменяла их внутренние части и вызывала чрезвычайно неправильные изменения как тех, так и других частей.

Отсюда следует, что неверно, будто отношения между видами и особенно между родами, семействами, отрядами, иногда даже классами всегда могут быть надлежащим образом установлены на основе рассмотрения какой-нибудь одной, произвольно выбранной внутренней части, взятой в отдельности. Напротив, я глубоко убежден, что отношения, о которых здесь идет речь, могут быть надлежащим образом выявлены только путем рассмотрения всей внутренней организации в целом и, в качестве вспомогательного средства,— путем рассмотрения некоторых специальных внутренних органов, притом таких, относительно которых принципы, лишенные произвола, позволили убедиться в их большей значимости по сравнению с другими, в смысле тех отношений, которые они обнаруживают.

Следовательно, если мы хотим устранить произвол в определении отношений, который так сильно вредит точности науки, мы должны стремиться определить изложенные здесь принципы и в дальнейшем строго придерживаться их!

Второй вопрос. Каковы те принципы, которыми мы должны руководствоваться при пользовании этими приемами, чтобы исключить всякий произвол в этой области?  {265} 

Конечно, мы оказали бы большую услугу зоологии, если бы могли дать правильное решение этого вопроса, т. е. определить надлежащие принципы для упорядочения различных указанных выше приемов и для того, чтобы исключить из них всякий произвол.

Мне не пристало давать оценку усилиям, приложенным мною самим в этой области, но я намерен предложить те результаты их, которые мне внушают доверие.

Я думаю, что мы найдем надлежащие принципы для упорядочения всех разделов общего распределения животных только путем точного разграничения всякого рода отношений и с помощью обоснованного и надежного определения того предпочтения, которое следует отдавать какому-либо одному виду отношений перед другим.

Таким образом, задача состоит прежде всего в определении главных родов отношений, которые следует применять для достижения цели, а также в установлении превосходства значимости одних из этих отношений перед другими.

Исходя из этого, я считаю, что главные роды отношении, которые могут встретиться и которые важно отличать при сравнении различных животных, следующие:

Отношения между сравниваемыми видами организации, рассматриваемыми в совокупности их, частей

Эти отношения, несмотря на то что они носят общий характер, проявляются в различной степени, в зависимости от того, сравнивают ли между собой породы или большие группы животных различных пород.

Следовательно, нужно различать среди них несколько родов отношений:

Первый род общих отношений. Этот род отношений служит для непосредственного сближения между собой пород или видов. Он, бесспорно, является первым, так как именно он представляет наиболее близкие отношения, которые могут быть обнаружены при сравнении между собой неодинаковых животных. Зоолог, который определяет этот род отношений, рассматривая все части организации, как  {266}  внутренние, так и наружные, устанавливает этот род отношений только тогда, когда последний отражает наименее значительные, наименее важные различия.

Известно, что животные, совершенно подобные друг другу по своей внутренней организации и по своим наружным частям, могут быть только индивидуумами одного и того же вида. Поскольку эти животные не обнаруживают никаких различий, отношения в данном случае не рассматриваются.

Но животные, между которыми можно обнаружить заметные, постоянные и одновременно наименьшие различия, могут быть сближены между собой при помощи самых тесных отношений, если при этом наблюдается большое сходство во всех частях их внутренней организации, а также в большинстве наружных частей.

Рассматриваемый род отношений отнюдь не обязывает принимать во внимания степень сложности организации животных. Он может быть определен в любом месте общего ряда.

Этот род отношений настолько легко установить, что каждый может сразу распознать его, и именно при помощи этого рода отношений натуралисты образовали те небольшие части общего ряда [животных], которые составляют наши роды, несмотря на всю произвольность границ последних.

Таким образом, в этом первом роде отношений, который можно назвать отношениями между видами [rapports d'especes], различия между сравниваемыми объектами — наименьшие из всех возможных и могут быть обнаружены только в частностях формы или наружных частей индивидуумов.

Второй род общих отношений. Это тот род отношений, который охватывает отношения между большими группами различных животных при сравнении этих групп между собой. Этот род отношений можно назвать отношениями между большими группами, [rapports de masses].

Для определения этого рода отношений принимают во внимание уже не особенности общей формы или наружных частей, но исключительно, или почти исключительно, особенности внутренней  {267}  организации, рассматриваемой во всех ее частях. Именно внутренняя организация дает возможность установить те различия, которые могут служить для разграничения больших групп.

Этот второй род отношений на одну или несколько ступеней ниже первого по количеству черт сходства между сравниваемыми объектами. Именно этот род отношений служит для образования семейств путем сближения одного рода с другим и для установления отрядов или секций путем объединения нескольких семейств; наконец,— для определения групп, образующих классы, на которые следует разделить общий ряд.

Отношения, о которых здесь идет речь, не могут служить для определения места больших групп в общем ряде и могут быть использованы лишь для различных сближений в целях установления и различения этих больших групп.

Из рассмотрения этих отношений можно вывести два следующих принципа:

Первый принцип. Общие отношения второго рода отнюдь не требуют полного сходства внутренней организации сравниваемых животных; они требуют только, чтобы сближенные большие группы обладали большим сходством между собой, чем с какой-либо другой группой.

Второй принцип. Чем крупнее сравниваемые большие группы или чем более общий характер они носят, тем больше различий могут представлять по своей внутренней организации животные, входящие в эту группу.

Таким образом, семейства представляют меньше различий со стороны внутренней организации входящих в них животных, чем отряды и особенно классы.

Третий род общих отношений. Эти отношения можно назвать отношениями места, положения [rapports de rang], потому что они служат для определения места в общем ряде и потому что при сравнении с точки зрения сложности и совершенства они действительно раскрывают отношения между сравниваемыми предметами то большей, то меньшей степени близости.  {268} 

В самом деле, эти отношения можно вывести, сравнивая какую-либо организацию, взятую в совокупности ее частей, с другой организацией, служащей отправной точкой или точкой сравнения. При этом определяют, на основании большего или меньшего сходства, существующего между обеими сравниваемыми организациями, насколько та, которую сравнивают, удаляется или приближается к той, которую приняли за исходную точку сравнения.

Мы увидим, что это действительно единственный род отношений, который может служить для установления места каждого из подразделений, составляющих лестницу животных.

Когда возникает вопрос о выборе организации, которая должна служить отправной точкой для сравнения при установлении степени близости или отдаленности от нее других организаций, в зависимости от их большего или меньшего сходства с ней, то нетрудно понять, что выбор должен пасть на одну из точек верхнего или нижнего конца общего ряда животных. При этом не может быть никаких колебаний: предпочтение следует отдавать лучше изученному концу ряда.

Таким образом, при определении места всякой сравниваемой организации мы, приняв за отправную точку самую сложную и самую совершенную организацию, переходим от более сложного к более простому и заканчиваем ряд наиболее простой и наиболее несовершенной из всех известных нам организаций животных.

Я уже отмечал, что из всех видов организации — организация человека действительно является самой сложной и одновременно самой совершенной в ее целом. Отсюда я имел основание сделать вывод, что чем ближе организация животного к организации человека, тем она сложнее и тем ближе к совершенству.

Поскольку это так, организация человека будет служить исходной точкой для сравнения и отправной точкой для суждения о степени близости той или иной организации животных к организации человека и, наконец, для определения истинного, а не произвольно принятого положения, которое каждое из составляющих его подразделений должно занимать в общем ряде¹⁰¹.  {269} 

Организация, принятая нами за исходную точку для сравнения, даст нам при рассмотрении совокупности ее частей возможность судить о степени сложности и совершенства любой другой организации, также рассматриваемой в совокупности ее частей. В сомнительных случаях легко устранить неопределенность и затруднения, прибегая к рассмотрению четвертого рода отношений, т. е. к принципу сравнения различных органов, рассматриваемых в отдельности, иными словами, к принципу, позволяющему установить превосходство одних органов над другими.

Итак, после того как будет найдена наша исходная точка для сравнения, легко будет установить место всех подразделений общего ряда, если руководствоваться приведенными ниже принципами.

Первый принцип. Если для определения места в ряде каждой большой группы в качестве постоянной отправной точки для сравнения принята самая сложная и самая совершенная из всех организаций, то, чем больше с ней сходства обнаруживает та или иная организация, рассматриваемая в совокупности ее частей, тем ближе она будет по своим отношениям к организации, принятой за исходную точку при сравнении; обратное наблюдается в противоположных случаях.

Второй принцип. Организации, план которых отличается от плана организации, принятой нами за исходную точку для сравнения, и обладающие одной или несколькими системами органов, сходными с входящими в систему организации, с которой их сравнивают,— будут занимать более высокое место по сравнению с теми, которые имеют меньшее число таких органов или вовсе их не имеют.

При помощи трех родов отношений, о которых речь шла выше, и тех принципов, которые могут быть из них выведены, легко установить разграничения видов и различных больших групп, которые из видов формируются, и затем, не внося никакого произвола, можно установить место каждой из таких больших групп в общем ряде,— наука сможет тогда развиваться, не зная колебаний.

Однако наши усилия были бы неполными и оставляли бы немало места для произвола, если бы мы не приняли во внимание важности  {270}  частных отношений [rapports partieuliers], т. е. тех отношений, которые можно установить путем сравнения специальных внутренних органов, рассматриваемых в отдельности у различных животных.

Отношения между рассматриваемыми в отдельности
сходными или аналогичными частями организации различных.
животных при сравнении этих частей между собой

Четвертый род отношений охватывает только частные отношения — между частями, не подвергшимися изменению. Это тот род отношений, который может быть получен путем сравнения частей, рассматриваемых в отдельности, а именно — входящих в систему данной организации, которые не обнаруживают никаких существенных отклонений.

Рассмотрение этого рода отношений может оказать большую помощь во всех сомнительных случаях, когда требуется определить, какой из нескольких сравниваемых групп следует отводить более высокое место. Сомнительные случаи — такие, когда совокупность частей внутренней организации лишает- возможности определить, не внося произвола, какой из двух сравниваемых организаций принадлежит более высокое место.

Этот четвертый род отношений полезно применять главным образом при образовании и размещении отрядов, секций, семейств и даже родов в пределах классов и, следовательно, при определении места, принадлежащего каждой из этих нижестоящих групп, ибо применительно к этим группам принципы, лежащие в основе третьего рода отношений, часто трудно приложимы. И вот именно здесь открывается простор для произвола, который наносит непоправимый ущерб науке, ибо при этом в труды натуралистов непрерывно вносятся изменения в определения отношений, обусловливающих как состав самих групп, так и место, принадлежащее каждой группе в общем ряде.

В самом деле, многие животные, будучи правильно сближены между собой на основе общих отношений и признаков их класса, могут сильно отличаться друг от друга по некоторым своим внутренним органам, одновременно обнаруживая столь же большое сходство в других  {271}  внутренних органах. Отсюда понятно, что для определения степени значимости отношений, устанавливаемых путем сравнения специальных органов, необходимо, во избежание всякого произвола, руководствоваться некоторыми принципами, которые могут упорядочить эти отношения.

Приведем два принципа, дающие возможность определить степень значимости отношений, установленных на основе сопоставления специальных внутренних органов у различных сравниваемых животных.

Первый принцип. Из двух сравниваемых и рассматриваемых в отдельности органов или систем внутренних органов превосходство в значимости представляемых ими отношений принадлежит тем, которым природа придала большую общность употребления.

В соответствии с этим принципом ниже приводятся специальные органы, установленные природой во внутренней организации животных, в порядке убывающей значимости этих органов.

Органы пищеварения.

Органы дыхания.

Органы движения.

Органы размножения.

Органы чувствования.

Органы циркуляции.

Таким образом, рассматривая специальные органы, установленные природой во внутренней организации животных, с точки зрения наибольшей общности их употребления, мы видим, что органы пищеварения стоят на первом месте, а органы циркуляции — на последнем.

Вот, следовательно, перечень важных органов в порядке их значимости. В сомнительных случаях этот последовательный ряд позволяет точно установить, каким именно отношениям следует отдавать предпочтение.

Второй принцип. Из двух видов одного и того же органа или системы органов предпочтение, с точки зрения раскрываемых ими отношений, должно быть отдано тем, которые ближе к соответствующим органам более сложной и более совершенной организации.  {272} 

Так, например, если я хочу исходить из отношений, представляемых органами дыхания, то для того чтобы судить о предпочтении, которое следует отдавать этим отношениям перед отношениями, обнаруживаемыми другими органами, я должен, согласно указанному выше принципу, принимать во внимание следующие соображения:

Специальная система органов дыхания имеет чрезвычайно широкое применение в организации животных, ибо, за исключением инфузорий и полипов, все остальные животные обладают специальной дыхательной системой, однако не у всех животных, которые этой системой наделены, она имеет одинаковый характер. Для меня не подлежит сомнению, что настоящие легкие выше по своему значению, чем жабры, что жабры имеют большее значение, чем воздухоносные трахеи, а эти последние, в свою очередь, выше, чем водоносные трахеи, которые не следует смешивать с жабрами. Таким образом, я могу судить о том, имеет ли устройство органов дыхания, которым я намерен пользоваться при определении отношений, настолько важное значение, чтобы руководствоваться им, а не отношениями, представляемыми какими-либо органами иного рода.

Пятый род отношений охватывает частные отношения между частями, подвергшимися изменению. Этот род отношений требует, чтобы при сравнении частей мы отличали все то, что обязано своим происхождением действительному плану природы, от того, что является результатом изменений, которым этот план подвергся под влиянием случайных причин.

Этот род отношений устанавливают, таким образом, путем сопоставления частей, которые, при рассмотрении их у различных животных в отдельности, находятся вовсе не в том состоянии, в каком они должны были бы быть согласно соответствующему плану организации.

Действительно, для того чтобы судить о степени значимости того или иного отношения и о предпочтении, которое следует отдавать одному из этих отношений перед другими, далеко не безразлично — обусловлены ли форма органов, их увеличение, уменьшение или даже полное их исчезновение планом организации данных животных или  {273}  же состояние этих органов является результатом действия некоторой поддающейся определению изменяющей причины, которая видоизменила или уничтожила то, что природа выполнила бы, если бы не было влияния этой причины.

Так, например, для природы невозможно было бы наделить головой инфузорий, полипов, лучистых и т. д., ибо состояние этих тел, ступень их организации не позволили бы сделать это, и действительно, только у насекомых природа получила возможность [впервые] снабдить тело животного настоящей головой.

Но так как природа никогда не действует в обратном направлений, следует думать, что, дойдя до создания насекомых и, следовательно, до формирования головы — этого вместилища специальных чувств, она должна была в дальнейшем наделить настоящей головой всех животных, стоящих по своей организации выше насекомых. Однако дело не всегда обстоит так. Многие кольчецы, усоногие и моллюски совершенно лишены обособленной головы. Некая, посторонняя природе, но поддающаяся определению и видоизменяющая причина воспрепятствовала тому, чтобы указанные животные были снабжены настоящей головой. И в самом деле, в одних случаях эта причина в большей или меньшей мере противодействовала развитию этой части тела, а в других она привела даже к полному ее исчезновению.

То же можно оказать и в отношении глаз, там, где они предусмотрены планом организации; то же можно сказать и относительно зубов; наконец, то же — относительно различных, как внутренних, так и наружных частей организации. Изменяющая причина, о которой здесь идет речь, была способна увеличить, привести в упадок и даже полностью уничтожить упомянутые мною органы.

Отсюда понятно, что отношения, которые можно вывести путем рассмотрения этих измененных или подвергшихся деградации частей, будут по своему значению гораздо ниже тех, которые нам дало бы рассмотрение тех же частей, если бы они были такими, какими они должны были быть по плану организации, осуществляемому природой. Из этих соображений вытекает следующий принцип:

Принцип. Все то, что непосредственно создано природой, имеет  {274}  большую значимость по сравнению с тем, что обязано своим происхождением случайной причине, видоизменившей плоды ее трудов. При выборе отношений, которыми надлежит пользоваться, предпочтение следует отдавать тому органу или той системе органов, состояние которых отвечает плану организации, часть которого они составляют, перед тем органом или той системой органов, состояние или существование которых является результатом действия изменяющей, чуждой природе причины¹⁰².

В том случае, когда из двух различных органов, между которыми должен быть сделан выбор, и тот и другой подверглись действию изменяющей причины, предпочтение следует отдавать тому из них, изменения или деградация которого меньше отдалили его от того состояния, какое он должен был иметь соответственно плану организации.

Таковы пять родов отношений, которые важно отличать, если мы хотим получить принципы, исключающие всякий произвол при определении истинных отношений и их значимости. Ниже приводится краткий обзор этих принципов.

ОБЗОР ПРИНЦИПОВ ДЛЯ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ОТНОШЕНИЙ СОГЛАСНО РАЗЛИЧНЫМ РОДАМ ЭТИХ ОТНОШЕНИЙ

Первый род отношений: отношения между видами

Первый принцип. На любой ступени лестницы животных наиболее тесными из отношений между различными животными являются те, которые служат для непосредственного сближения видов между собой. Эти отношения требуют, чтобы сближаемые животные обладали большим сходством в своей внутренней организации и чтобы главные отличия, существующие между этими животными, заключались только в особенностях их формы, роста или их наружных частей.

Второй род отношений: отношения между большими группами

Второй принцип. Отношения, служащие для образования больших групп и для их разграничения, устанавливаются только на основании совокупности частей, составляющих внутреннюю организацию.  {275} 

Они никогда не требуют полного сходства внутренней организаций животных, составляющих эти большие группы, но требуют лишь, чтобы сближаемые крупные группы обладали большим сходством между собой, чем с какой-либо другой группой, в отношении внутренней организации входящих в них животных.

Третий принцип. Чем крупнее сравниваемые большие группы и чем более общий характер они носят, тем большие различия должна представлять внутренняя организация животных, составляющих эти группы.

Третий род отношений: отношения места

Четвертый принцип. Если принять в качестве исходной точки для сравнения самую сложную и самую совершенную из организаций животных, то чем больше организация, рассматриваемая в совокупности ее частей, окажется похожей на ту, которая является исходной точкой для сравнения, тем ближе она будет к ней по своим отношениям, и vice versa.

Пятый принцип. Те из организаций, планы которых отличаются от плана организации, принятой за исходную точку для сравнения, е в которых представлена одна или несколько систем органов, подобных или аналогичных системам, присущим организации, с которой их сравнивают, должны занимать более высокое место, чем организации, имеющие меньшее число таких систем органов или вовсе их не имеющие.

Четвертый род отношений: отношения между рассматриваемыми
в отдельности частями, не подвергшимися изменениям
под влиянием какой-либо особой причины

Шестой принцип. При сравнении двух внутренних органов или систем этих органов, рассматриваемых в отдельности, те из них, которым природа дала более широкое применение, будут обладать преимуществом с точки зрения значимости раскрываемых ими отношений. Сообразно с этим различные внутренние органы должны быть  {276}  расположены в порядке их убывающей значимости следующим образом:

Органы пищеварения.

Органы дыхания.

Органы движения.

Органы размножения.

Органы чувствования.

Органы циркуляции.

Седьмой принцип. Из двух различных видов одной и той же системы органов предпочтения, с точки зрения представляемых ею отношений, заслуживает та из них, которая является более сходной с системой, уже воплощенной в организации, занимающей более высокое место по сложности и совершенству.

Пятый род отношений: отношения между рассматриваемыми в отдельности частями, измененными действием особой причины

Восьмой принцип. Все то, что непосредственно создано природой, должно обладать преимуществом по своей значимости перед тем, что является лишь результатом действия случайной причины, изменившей плоды трудов природы. Поэтому при выборе отношений, которыми надлежит пользоваться, предпочтение следует отдавать тому органу или той системе органов, которые находятся в таком состоянии, в каком они должны были бы быть согласно плану организации, частью которого они являются, перед органом или системой органов, состояние или существование которых обусловлено изменяющей причиной, чуждой природе.

В том случае, когда два различных органа, между которыми приходится делать выбор, оба подверглись действию изменяющей причины, видоизменившей их, предпочтение следует отдавать тому из них, который в результате изменения в меньшей степени отдалился от того состояния, в каком он должен был бы находиться согласно плану соответствующей организации.

Восемь предложенных мной руководящих принципов являются, как мне кажется, теми принципами, против которых невозможно  {277}  выдвинуть какие-либо обоснованные возражения, и, вместе с тем, единственными принципами, способными выполнить задачу, для которой я их предназначаю. Они позволят установить без произвольных допущений порядок отношений в соответствии со значимостью последних, тот порядок, который должен служить для построения общего распределения животных и для уточнения места, принадлежащего каждому из рассматриваемых объектов. Эти принципы, помимо того, облегчают проведение разграничительных линий, служащих для наиболее удовлетворительного образования родов, семейств, отрядов, классов и [крупных] первичных подразделений животных.

Применение предлагаемых мною принципов, устраняя произвол, препятствующий развитию естественных наук,— ибо именно этот произвол всегда обесценивает результаты усилий, направленных на усовершенствование этих наук,— создаст единообразие плана, столь необходимое для трудов в этой области, и тогда наше распределение животных будет совершенствоваться все более и более, наши знания, касающиеся действий и законов природы, ее созданий, неизмеримо выиграют, а зоологические науки, в частности, обретут ту твердую основу, которой они пока лишены.

Некоторый произвол сохранится в определении места видов в границах их родов и иногда даже в определении места родов в границах их семейств, потому что предложенные мною руководящие принципы легко приложимы только к заметным различиям в признаках внутренней организации. Однако опыт в изучении природы и особое чутье, определить которое я затрудняюсь, помогут зоологу разрушить и этот последний оплот произвола.

Третий вопрос. Какое расположение следует придать общему распределению животных, чтобы оно соответствовало порядку самой природы при создании этих существ?

- Чтобы разрешить этот вопрос, и в этом случае следует найти какой-нибудь принцип, заимствованный у самой природы, чтобы руководствоваться им, ибо если мы построили общее распределение животных исходя из возрастающего усложнения их организации, то можно было бы предположить, что при этом одинаково уместно  {278}  переходить как от более сложного к более простому, так и от более простого к более сложному. Однако подобное предположение не обосновано. Если мы обратимся к природе, к порядку ее действий в отношении животных, она сама укажет нам следующий, не допускающий никакого произвола принцип:

Природа действует только постепенно, вследствие чего она могла создать животных только в последовательном порядке; поэтому она очевидно шла от более простого к более сложному.

Если, по моему глубокому убеждению, необходимо признать, что во всем, что природа делает, она всегда действует постепенно и если именно она создала животных, то она могла образовать различные их породы только в последовательном порядке. Отсюда совершенно очевидно, что, создавая их, она переходила от более простого к более сложному. Таким образом, чтобы воспроизвести порядок, которому следовала природа, необходимо придать общему распределению животных расположение, соответствующее указанному принципу.

В моей «Philosophie zoologique» (ч. I, стр. 362) я уже показал, что для того, чтобы общее распределение животных соответствовало порядку, которому следовала природа, создавая все существующие породы, мы должны идти от более простого к более сложному, т. е. необходимо начинать это распределение с самых несовершенных, самых простых по организации животных, с тем чтобы закончить его наиболее совершенными, теми животными, организация которых отличается наибольшей сложностью.

Только этот порядок соответствует естественному, только он должен руководить нами, только он способствует изучению природы, наконец, только он позволяет нам познать путь природы, ее средства и те законы, которые управляют ее действиями в отношении животных.

При помощи этого расположения и предварительно подчинив повсюду распределение объектов порядку отношений, образовав деления, соответствующие классам, мы облегчим себе познание постепенного усложнения организации и нам нетрудно будет понять и причины этого поступательного движения и те причины, которые то в  {279}  одном, то в другом месте изменяют, а иногда и прерывают его ход. («Philosophie zoologique», ч. I, стр. 276—278).

Вероятно, покажется менее приятным и менее отвечающим нашим вкусам, если мы поставим во главе животного царства крайне несовершенных, едва доступных наблюдению животных с их частями, обладающими ничтожной плотностью, с их чрезвычайно ограниченными способностями, вместо того чтобы поместить там животных, достигших наибольшей степени сложности и совершенства организации, тех животных, которые обладают наибольшим числом способностей, наибольшим числом средств для видоизменения своих действий, словом,— животных, имеющих наиболее развитый ум. Поскольку именно эти животные чаще всего служили предметом наблюдения и лучше всего изучены, можно было бы даже считать более правильным переходить при рассмотрении животных от более известного к менее известному, а не идти в противоположном направлении.

Однако так как во всяком деле необходимо думать о поставленной цели и о тех средствах, которые могут привести к ее достижению, легко показать, как я полагаю, что установившийся по традиции порядок распределения животных больше всего удаляет нас от той цели, которой важно достигнуть, и что именно этот порядок меньше всего способен углубить наши знания; именно он создает наибольшие трудности, мешающие нам понять план природы, последовательность его выполнения и средства, которыми она пользуется в своих действиях в отношении животных.

Если бы при исследовании и изучении этих живых тел вопрос заключался только в том, чтобы отличать их друг от друга на основании их наружных признаков, и если бы рассмотрение их разнообразных способностей можно было считать простым развлечением, т. е. предметом, могущим возбудить наше любопытство в часы досуга, но не пробудить у нас желание исследовать эти способности и глубоко вникнуть в причины их возникновения; если бы, повторяю, все это было бы так, я, пожалуй, готов был бы согласиться, что порядок распределения, о котором я упоминал выше, мог бы меньше всего нас удовлетворить, несмотря на то, что он является наиболее естественным.  {280}  В этом случае было бы совершенно бесполезным заниматься исследованием отношений между животными и изучать их внутреннюю организацию.

В настоящее время все натуралисты признают важность изучения отношений и необходимость принимать их во внимание при всех наших группировках и распределениях созданий природы. На чем, в сущности, основана важность этих отношений? Почему мы считаем необходимым руководствоваться ими в наших распределениях? Не потому ли, что они в самом деле приводят нас к познанию того, что было создано природой? Не потому ли, что мы не властны изменить эти отношения по своему усмотрению, поскольку не мы их создали? Не потому ли, что именно они вынуждают нас сближать одни тела между собой, а другие в той или иной мере отдалять друг от друга? Не потому ли, наконец, что они косвенно позволяют нам осознать, что природа в своих созиданиях следовала особому и определенному порядку, который нам так важно знать и которым мы должны руководствоваться в своих исследованиях.

После того как отношения, установленные нами у животных, позволят точно определить место, принадлежащее каждому из этих существ, вряд ли найдется зоолог, который вздумал бы по собственному произволу разместить их иначе! В самом деле, кто решился бы поместить летучих мышей в класс птиц на том лишь основании, что и

они способны парить в воздухе, тюленей или китов — среди рыб, потому что плотная среда, в которой обитают те и другие, придает всем им некоторое сходство в форме тела; наконец, каракатиц — в один класс с полипами, потому что и у тех и у других вокруг рта располагаются своего рода руки!

Поскольку выясненные отношения определяют все наши распределения и придают тем из них, которые с этими отношениями согласуются, полную убедительность, предохраняя их от влияния изменчивости наших мнений, постольку вполне понятно, что для нас представляет подлинный интерес построить эти распределения таким образом, чтобы они возможно больше соответствовали порядку самой природы, отражали его и позволяли лучше изучить его.  {281} 

И если мы теперь находим, что для нас полезно изучать природу, знать присущий ей порядок и воспроизводить его в наших распределениях, то не следует ли отсюда, что и мы, подобно ей, должны начинать с более простого, переходя затем к более сложному, ибо несомненно одно из двух: или природа ничего не создала, или, если признать, что животные являются частью ее произведений, она, создавая их, не могла начать с наиболее сложных и наиболее совершенных.

Итак, предложенный мною порядок распределения животных, тот порядок, обоснование которого я дал и которым я пользуюсь в продолжение многих лет в моих лекциях в Музее (изложение его можно найти в моей «Philosophie zoologique», ч. I, стр. 362), становится обязательным и не может быть заменен никаким другим.

Помимо всего, этого порядок как бы подчеркивает общность методов зоологии и ботаники, поскольку как в той, так и в другой науке естественный метод устанавливает распределение, в котором соблюдается переход от более простого к более сложному.

Общее распределение животных, подразделенное на первичные группы и группы, составляющие классы

Если, установив расположение, которое следует давать порядку животных, мы станем обозревать и исследовать общий ряд всех живых тел, размещенных соответственно их отношениям и согласно» приведенным выше принципам, то мы убедимся в возможности и даже полезности разделения этого общего ряда на два главных раздела, каждый из которых охватывает определенное число классов.

В самом деле, эти два раздела чрезвычайно резко отличаются один, от другого тем, что первый из них, более многочисленный и включающий самых несовершенных животных, охватывает всех тех животных, которые лишены позвоночного столба. Планы организации составляющих этот раздел больших групп настолько отличаются один от другого, что, пожалуй, можно было бы сказать, что единственно общим для всех этих животных является только то, что все они обладают животной жизнью. Животные второго раздела, к числу  {282}  которых относятся наиболее совершенные существа, все имеют позвоночный столб — эту основу настоящего скелета — и все они построены почти по одному и тому же плану организации. Однако этот план достигает большего или меньшего развития, совершенства и видоизменения в зависимости от места, занимаемого тем или иным классом, входящим в этот раздел.

В моем первом курсе зоологии, который я читал в Музее естественной истории, я назвал животных первого раздела беспозвоночными животными, а животных второго раздела, в отличие от них,— позвоночными животными.

Нет надобности указывать, что среди этих последних (позвоночных животных) находятся те животные, организация которых ближе всего к организации человека, и действительно отличается наибольшей сложностью, наибольшим числом специальных органов; наконец, у некоторых из них в наивысшей степени проявляется животная природа, а выдающиеся способности, которыми природа сумела наделить эти существа, достигают наибольшего совершенства. Они все обладают более или менее полным расчлененным скелетом, существенную основу которого составляет имеющийся у всех них позвоночный столб.

Путем такого деления я, с одной стороны, отделил, так сказать, и более четко отграничил позвоночных животных, общий план организации которых совпадает с планом организации человека, от огромного множества беспозвоночных животных. Последние, будучи построены далеко не по одинаковому для всех их плану организации, имеют системы органов, весьма сильно отличающие одних от других.

Деление животных на позвоночных и беспозвоночных, без сомнения, очень правильно и даже важно. Однако мне казалось, что оно не отвечает полностью запросам науки и не отражает того, что нам раскрывает сама природа в отношении многочисленных беспозвоночных животных.

В самом деле, так как две группы, образовавшиеся в результате этого деления, очень неравны, поскольку позвоночные животные  {283}  охватывают едва ли одну десятую часть всех известных нам животных, я пришел к выводу, что было бы полезным для изучения и даже более соответствующим плану самой природы — разделить всех беспозвоночных животных на две главные группы.

Поэтому, отметив, что у одних беспозвоночных животных — и таких огромное большинство — все органы движения прикреплены под кожей, а сами эти животные имеют симметрично построенное тело с парными частями на противолежащих сторонах тела, тогда как у других мы не находим ничего похожего, я предложил в мае 1812 г. в моем курсе зоологии различать эти два рода животных в качестве двух естественных групп беспозвоночных животных.

Благодаря этому приему лестница животных окажется естественно разделенной на три первичных раздела, более крупных, чем классы. Позвоночные животные составят первый раздел, а беспозвоночные животные — второй и третий или наоборот. Эти деления станут руководящими, удобными для изучения и облегчат запоминание включенных в них объектов.

После этого оставалось только найти для каждой из этих трех групп особое название, которое заключало бы в себе сравнение и давало основное представление о животных, к которым оно относится. Я так и поступил, приняв за основу наличие или отсутствие у этих животных наиболее выдающихся способностей, которые могут быть свойственны природе животного, а именно — способности чувствовать и выполнять умственные акты.

Внимательно подвергнув еще раз исследованию животных, которым был посвящен мой курс, я вскоре убедился, что существа, относимые к каждой из двух групп, на которые делятся беспозвоночные животные, отличаются друг от друга не только по форме и расположению частей [их тела], но также и по характеру присущих им способностей.

В самом деле, одни из них лишены способности чувствовать, поскольку они не обладают специальной системой органов, которая одна только и может производить эту способность; движения, выполняемые этими животными, свидетельствуют о том, что они движутся  {284}  только под действием внешних причин, благодаря присущей им раздражимости.

Все остальные, напротив, обладают нервной системой, достаточно сложной и развитой, чтобы обусловить у них способность чувствовать. Наблюдения над движениями и привычками этих животных доказывают, что они действительно обладают этой способностью и что очень часто они движутся под влиянием внутренних возбуждений, вызываемых эмоциями их внутреннего чувства.

Первые из этих животных, следовательно, лишены способности чувствовать, тогда как вторые действительно заслуживают названия животных, обладающих способностью чувствовать.

Таково четко проведенное деление беспозвоночных животных, позволяющее отличать среди,них две резко отграниченные группы. При этом животные каждой из этих групп характеризуются различиями формы и положения частей [тела].

Это еще не все: если среди беспозвоночных животных мы находим множество таких, которые обладают способностью чувствовать, то на основании наблюдений над их привычными действиями можно утверждать, что ни одно из них не обладает умственными способностями.

В самом деле, никогда не наблюдалось, чтобы какое-нибудь из этих животных было способно по собственной воле изменять свои действия и чтобы какое-нибудь из них достигало цели, к которой оно стремятся для удовлетворения той или иной из своих потребностей посредством действий, отличающихся от привычных действий, свойственных всем особям данной породы. Действительно, в пределах каждой породы все они неизменно выполняют одним и тем же способом действия, удовлетворяющие их потребности и служащие им для самосохранения или для воспроизведения. Следовательно, эти животные лишены способности сочетать представления, мыслить, выполнять умственные акты.

Иначе обстоит дело у позвоночных животных. Все они не только обладают способностью чувствовать, но, помимо того, как подтверждают наблюдения, многие из этих животных могут видоизменять по мере надобности свои действия, имеют представления, способные  {285}  сохраняться, умеют сочетать эти представления, видят сны, производят сравнения, выносят суждения, изобретают разного рода средства, могут испытывать радость, печаль, страх, гнев, зависть, привязанность, ненависть и т. д., одним словом, они наделены умственными способностями. Правда, эти способности в действительности наблюдаются не у всех позвоночных животных, но так как план организации у всех них почти один и тот же, хотя он и может достигать различной степени развития и совершенства, мы имеем полное основание приписывать всем позвоночным животным умственные способности, хотя и в различной степени.

Я имел, таким образом, основание разделить животных на три следующие большие группы:

Общее распределение и первичные подразделения животных

Порядок, представленный на прилагаемой таблице, воспроизводит, наилучшим, как мне кажется, образом порядок возрастающего усложнения организации животных. Это тот порядок, которым необходимо руководствоваться при их распределении и при построении общего ряда; наконец, это порядок, указывающий почти весь путь, которым шла природа, создавая различные породы этих существ.

ДОПОЛНЕНИЕ

к общему распределению животных
(.Введение", стр. 258),
в котором рассматривается действительный порядок
образования этих существ

В связи с последними наблюдениями, произведенными Савиньи, Лезюером и Демаре¹⁰³ над животными, большую часть которых принято было относить к полипам, я считаю себя вынужденным ввести новую группу, которая, как мне кажется, не может быть частью какого-либо из классов, ранее установленных в животном царстве.

Рассмотрение этой новой группы, которую я временно помещаю после лучистых, хотя она, по-видимому, не является их продолжением и не образовалась непосредственно от них, заставило меня убедиться в необходимости различать, с одной стороны — единый и простой ряд, который мы вынуждены построить для облегчения изучения животных, а с другой — фактический, или действительный порядок образования этих существ, подчиненный причинам, нарушившим его простоту.

Если простой ряд, который должен образовать общее распределение животных, состоит из некоторого числа больших групп, расположенных соответственно постепенно возрастающей сложности различных видов организации животных, то этот ряд представит порядок самой природы, т. е. тот порядок, который природа осуществила бы,  {288}  если бы случайные причины не видоизменили ее действий. Если бы, следовательно, мы сделали этот ряд более совершенным и надлежащим образом подразделили его, он дал бы нам единственный естественный метод, которым следует пользоваться.

Между тем, этот простой ряд в действительности не во всем соответствует тому порядку, которому следовала природа, создавая различных животных, ибо этот порядок далеко не прост: он может быть представлен рядом разветвленным и, по-видимому, даже состоит из нескольких отдельных рядов¹⁰⁴.

Я описал (стр. 258) общее распределение животных, представляющее собой единый и простой ряд, тот ряд, которым мы вынуждены пользоваться. Я не намерен ничего изменить в нем, разве только увеличить число классов, но я добавлю к нему после лучисты к новую группу, о которой я уже говорил и которая включает животных, названных мной асцидиями.

Здесь я ограничусь тем, что покажу действительный порядок образования животных, каким он мне представляется и который я называю порядком образования. Но прежде всего я должен показать, что этот порядок образования не является плодом воображения, но что он ясно подтверждается отношениями, следовательно, — самой природой.

До последнего времени, как мне кажется, натуралисты видели в отношениях между телами природы только средства для группирования их на основе близости отношений и для образования из этих тел различных частей ряда; последние они затем располагали соответственно степени близости отношений, обнаруженных между этими частями ряда или этими отдельными большими группами.

В результате их трудов в этой области был установлен общий ряд, состоящий из всех этих частей или отдельных рядов, расположенных более или менее правильно. И вот, устанавливая это распределение, натуралисты пришли к выводу о необходимости помещать на противоположных концах ряда существа, самые несходные между собой, иначе говоря,— самые далекие друг от друга с точки зрения сложности и совершенства их организации.  {289} 

Несмотря на то, что следствие, вытекающее из этой необходимости, было просто и легко доступно пониманию, оно, по-видимому, не было замечено, ибо натуралисты не усматривали в этом распределении ничего, кроме порядка, основанного на отношениях, а между тем оно, помимо того, раскрывало с наибольшей очевидностью порядок образования этих существ.

Оставалось сделать еще шаг, и это был наиболее важный шаг, который мог бы лучше всего осветить нам действия природы. Дело шло о том, чтобы признать, что части общего ряда, образуемые телами, надлежащим образом сближенными между собой соответственно их отношениям, сами являются не чем иным, как частями порядка образования этих тел¹⁰⁵.

Этот шаг наконец сделан, и в настоящее время порядок последовательного образования различных животных не может быть оспариваем. Совершенно необходимо его признать.

Однако порядок этот вовсе не прост, и он и не мог быть простым. Случайные причины изменяли его то здесь, то там. В самом деле, наличие боковых ветвей, которые пришлось признать в нем, и самый факт его распадения по меньшей мере на два отдельных ряда свидетельствуют о том, что этот порядок в очень сильной степени подвергся воздействию со стороны изменяющих причин, приведших его в то состояние, в котором мы его наблюдаем.

Я могу действительно показать, что порядок образования животных первоначально был представлен единственным рядом с несколькими ответвлениями и что в дальнейшем, когда уже было создано некоторое число животных, особые обстоятельства вызвали образование другого явно выраженного ряда, также имеющего боковые ответвления. Таким образом, порядок образования, о котором здесь идет речь, оказался представленным двумя отдельными рядами, причем каждый из них имел по несколько простых ответвлений. Быть может, существуют еще другие ряды, однако я думаю, что тех двух рядов, которые я намерен указать, достаточно для объяснения всего того, что нам в настоящее время известно о животных¹⁰⁶.  {290} 

Для того чтобы объяснить, чем вызван этот своеобразный порядок вещей, укажу на доказанную, как мне кажется, истину. Когда природа выполняет свои действия при различных обстоятельствах или над веществами, по существу различными, то и результаты ее действий, бесспорно, должны быть различными.

Я указывал уже, что когда природа создавала живые тела, в ее распоряжении были вещества двоякого рода, поэтому из одних она сумела создать только растения, между тем как из других — только животных (см. «Введение», стр. 108).

И вот мы видим, что природа, создавая животное царство, должна была в силу необходимости начать с ряда, представленного инфузориями, за которым следуют все полипы; что этот ряд, образовав боковую ветвь — лучистых, продолжается, приводя к асцидиям, далее к безголовым моллюскам, которых можно считать самостоятельным классом; после них идут моллюски, имеющие голову, если только головоногие моллюски не заслуживают пока, чтобы их выделили в особый класс.

Можно думать, что спустя довольно долгое время, уже после того, как были созданы инфузории и полипы, природа приступила к образованию нового ряда (ряда червей), пользуясь для этого особыми материалами, которые оказались внутри уже существующих животных, и с помощью этих материалов она прибегла к самопроизвольным зарождениям, которым обязаны своим происхождением черви, живущие во внутренностях других животных [vers intestins]; некоторые из них, выйдя наружу, могли привести к образованию червей, живущих вне тела других животных [vers exterieurs].

В самом деле, огромное несходство в организации, наблюдаемое у животных, принадлежащих к классу червей, свидетельствует, как я говорил («Extrait», стр. 39), о том, что самые несовершенные из этих животных произошли путем самопроизвольных зарождений и что черви на самом деле составляют особый ряд, более позднего происхождения, нежели тот, который был начат инфузориями¹⁰⁷.  {291} 

Я уже установил и описал особую ветвь, или самостоятельный ряд, который, по моему мнению, образуют черви, когда Латрейль поделился со мной своими соображениями по этому поводу; он сообщил мне о своей уверенности в том, что именно от этой ветви произошли эпизои (epizoaires), насекомые и т. д.

Руководствуясь мнением этого ученого, которое и я разделяю, я считаю, что порядок образования животных представлен двумя отдельными рядами.

Эти два ряда очень сильно отличаются один от другого, и там, где у животных, входящих в каждый из этих рядов, нервная система уже заложена и более или менее развита, можно видеть, что она имеет совершенно различный характер в каждом из этих рядов.

В самом деле, в ряде, который начинается инфузориями и заканчивается моллюсками, нервная система никогда не содержит мозговых стволов, снабженных по всей своей длине ганглиями, или узлами, между тем как во втором ряде, начинающемся червями, всюду, где нервная система способна обусловить чувствование, имеются мозговые тяжи, снабженные на всем своем протяжении узлами, или ганглиями.

Итак, я выдвигаю на обсуждение зоологов предполагаемый порядок образования животных в том виде, в каком он представлен в прилагаемой таблице.

Я убежден, что нам никогда не удастся представить, каким бы способом мы ни пытались это сделать, настоящие естественные переходы между установленными большими группами в том простом ряде, который должен представить общее распределение животных, и, следовательно, никогда не удастся сохранить во всех частях этого ряда отношения, являющиеся результатом порядка образования составляющих его существ. Таким образом, наш простой ряд всегда будет воспроизводить прерывистые и неравные части этого порядка; между этими частями мы будем помещать другие, оказавшиеся вне ряда [части его], выбирая те из них, которые по степени сложности организации входящих в них животных обнаруживают наименьшее несходство с упомянутыми частями общего ряда.

Таблица из первого тома «Естественной истории беспозвоночных животных», изображаюшая «порядок образования» [генеалогические отношения) животных

Предполагаемый порядок образования животных,
представленный двумя отдельными рядами,
имеющими ответвления¹⁰⁸

Понятно, что эти включенные новые части могут находиться только вне ряда и должны образовать отклонения в простом ряде, если они принадлежат к боковой ветви или к отдельному ряду.

В самом деле, было бы трудно связать настоящими постепенными переходами ракообразных с кольчецами, а между тем в простом ряде общего распределения следовало бы кольчецов поместить после ракообразных. В упомянутом ряде кольчецы, хотя и помещены правильно, находятся вне ряда, и можно предположить, что они происходят от червей.

Насекомые, идущие вслед за эпизоями, от которых они, по-видимому, произошли, не связаны постепенными переходами без разрывов ни с паукообразными, даже через шестиногих и имеющих сяжки паукообразных [arachnides antenniferes], ни с ракообразными. В данном случае имеются две ветви, начало которых теряется в своего рода hiatus'e.

С одной стороны, подуры, чешуйницы и, далее, многоножки, по-видимому, ведут к мокрицам, бокоплавам-привидениям и т. д., и от них, надо полагать, произошли ракообразные, в ряде которых низшие раки образуют небольшую боковую ветвь.

С другой стороны, шестиногие паразиты, например блохи и рицинусы, по-видимому, ведут к пикногонам и к клещам, далее — к сенокосцам, скорпионам, наконец, к паукообразным, имеющим паутинный аппарат [arachnides fileuses]. Этот ряд обрывается и, по нашему мнению, представляет собой боковую ветвь, исходная точка которой помещается по соседству с ракообразными, не образуя, однако, с последними, ни даже с насекомыми, ни одной настоящей точки соприкосновения¹⁰⁹.

Наконец, ракообразные тесно связаны с усоногими, однако между теми и другими нет подлинных переходов. Именно здесь заканчивается ряд членистых животных, который становится постоянным только после установления нервной системы, достаточно развитой для того, чтобы представить мозговые тяжи, снабженные по всей своей длине ганглиями.

Что касается другого ряда, то он представляется мне весьма  {295}  естественным, менее разветвленным и не включающим ни одного животного, обладающего членистыми частями. Я полагаю, что этот ряд следует разделить на большее число классов, ибо не только необходимо выделить в особый класс, с одной стороны, асцидий, с другой — безголовых моллюсков, но мне кажется даже, что следует отделить головоногих от моллюсков вследствие особенностей их формы и организации. Таким образом, головоногими закончился бы ряд нечленистых животных, если оставить в стороне киленогих, которые еще слишком мало изучены.

Вот все, что я могу сказать относительно порядка образования беспозвоночных животных.

Естественно возникает вопрос: как связать настоящим переходом этих животных с позвоночными животными? Конечно, эти переходные формы еще неизвестны. Я полагаю, что киленогие, если нам удастся изучить других животных этого класса, когда-нибудь дадут возможность установить эти переходные формы, которые, как мне кажется, несомненно существуют¹¹⁰.

Эти проблемы, без сомнения, еще долго останутся нерешенными, но мы имеем основание думать, что порядок создания природой различных животных не может быть выражен единым и простым рядом.

Как бы велики ни были эти трудности, обусловленные тем, что нам недостает еще очень многих наблюдений, и каковы бы ни были неизбежные отклонения в нашем простом ряде, все те выводы, к которым можно прийти на основании указанных фактов, не затрагивают принципа последовательного образования различных животных.

Этот принцип состоит в том, что после самопроизвольных зарождений, которыми был начат каждый самостоятельный ряд, все животные в дальнейшем произошли одни от других. И вот, несмотря на то, что законы, управлявшие образованием животных, всюду и неизменно были одними и теми же, различие обстоятельств, в которых действовала природа, когда она их создавала, неизбежно должно было повлечь за собой отклонения от простой лестницы животных, явившейся результатом всех ее деяний.  {296} 

Вследствие этого мы должны работать над составлением и усовершенствованием двух различных таблиц, а именно:

Одна из них должна представить простой ряд, которым следует пользоваться в работах и в лекциях для описания, разграничения и изучения наблюдаемых нами животных. Мы будем строить этот ряд на основе постепенного усложнения различных животных организаций, рассматривая каждую из них в совокупности ее частей и пользуясь предложенными мною принципами.

Вторая таблица должна воспроизвести те отдельные ряды с простыми ответвлениями, которые природа, по-видимому, образовала, создавая различных, ныне существующих животных¹¹¹.

Эта вторая приведенная здесь таблица, если исправить ошибки, которые могли вкрасться в нее, без сомнения окажется полезной для обогащения наших знаний -и внесет ясность в целый ряд вопросов, постичь которые мы можем только с ее помощью. По всей вероятности, эта таблица будет также способствовать развитию наших знаний о природе.

Если изучение природы может пробудить некоторый интерес, я позволю себе думать, что все изложенное мною здесь не лишено значения.

Конец Дополнения

СТАТЬИ
ИЗ «НОВОГО СЛОВАРЯ
ЕСТЕСТВЕННОЙ
ИСТОРИИ»
ДЕТЕРВИЛЛЯ

Титульный лист первого тома второго издания «Нового словаря естественной истории», Париж, 1816 г.

ВИД¹

Это название принято давать всякой совокупности существующих сходных индивидуумов одной и той же природы, хотя мы можем наблюдать только отдельных из этих индивидуумов, по никогда не имеем возможности наблюдать одновременно всю совокупность их.

Следует различать вид у тел неорганических и вид у тел живых, потому что в обоих этих случаях как само определение вида, так и происхождение особей совершенно различны.

Вид у тел неорганических состоит из совокупности сходных во всем индивидуумов, которые произошли не от других подобных им индивидуумов и, следовательно, не образуют породы. А так как у неживых тел индивидуальность вида выражается исключительно в составной молекуле, характерной для данного вида, но отнюдь не в тех массах, которые могут образоваться в результате скопления этих молекул, то индивидуумы, составляющие тот или иной вид неживых тел, резко отличаются по своей природе и по своему происхождению от индивидуумов, обладающих жизнью и входящих в состав какого-либо вида организованных тел².

Действительно, у живых тел вид состоит из совокупности во всем сходных индивидуумов, происшедших, за исключением тех, которые возникли путем самопроизвольного зарождения, от других подобных им индивидуумов и, следовательно, образующих породу. А так как у живых тел индивидуальность вида выражается не в каждой из их составных молекул, но в соединении составных молекул различной  {302}  природы, образующих особое тело, обязательно разнородное по составу, то индивидуумы подобного вида не имеют ничего общего с индивидуумами, составляющими вид у неорганических тел. О различии между телами неорганическими и телами живыми смотри «Histoire naturelle des animaux sans vertebres» (т. I, стр. 47 и след.; 60 и след.).

Теперь возникает вопрос, решение которого имеет чрезвычайно важное значение. В самом деле, правильное решение его установит ряд истин, которые представят в надлежащем свете все тела, доступные нашему наблюдению, истин, которые покажут нам, что эти тела представляют собой в действительности, что привело их к тому состоянию, в каком мы их видим теперь, чем они могут сделаться в дальнейшем, словом — раскроют нам те причины, под влиянием которых эти тела могут претерпевать те или иные изменения и даже разрушаться. Между тем всякое мнение, не имеющее прочного обоснования, выдвинутое по каким-либо соображениям взамен такого правильного решения, неизбежно повлечет за собой ряд ошибок в отношении всего, что касается рассматриваемых объектов и не даст нам возможности приобрести те полезные знания, которые мы могли бы получить о них.

Итак, дело идет о том, чтобы знать, что представляют собой на самом деле виды, всегда ли они были такими же, как теперь, такими же многочисленными и разнообразными, какими мы их наблюдаем в настоящее время, могут ли возникать новые виды или же все существующие виды останутся всегда такими, какие они есть, не увеличиваясь и не уменьшаясь в числе.

Нелегко, конечно, как я уже указал на это в «Philosophie zoologique» (ч. I, стр. 226), точно определить, что мы должны понимать под наименованием вида у живых тел, и нелегко исследовать, действительно ли виды обладают абсолютным постоянством, столь же древни, как природа, и изначала были такими же, какими мы наблюдаем их в настоящее время, или же виды, под влиянием изменения воздействовавших на них обстоятельств, изменили с течением времени, хотя и крайне медленно, свои признаки и форму и вследствие этого увеличились в числе и стали более разнообразными.  {303} 

Выяснение этого вопроса, как это было указано мною, имеет существенное значение не только для наших зоологических и ботанических знаний, но, кроме того, оно необходимо для понимания истории Земли.

Чтобы получить ясное представление об этом предмете, следует установить, отвечает ли и может ли отвечать почти всеми разделяемое мнение относительно вида и его происхождения тому, что нам дает наблюдение. А так как совершенно очевидно, что положительные знания могут быть получены только путем наблюдения, то отсюда следует, что всякое мнение, полученное из какого-либо другого источника и не подтвержденное наблюдением, не может иметь прочного обоснования. Итак, теперь остается лишь выяснить, согласуется ли это наблюдение с мнением, которое я намерен привести, или же явно ему противоречит.

Следующие соображения могут внести ясность в этот вопрос, и, приведя их, мы сопоставим их с тем, чему нас учит наблюдение.

Разумеется, все существует лишь по воле всемогущего творца вселенной и природы и, следовательно, все тела, каковы бы они ни были, обязаны ему своим бытием.

Исходя из этой истины, до познания которой в этом мире мог возвыситься только человек, пришли к выводу, что могущественный творец всего существующего изначала сотворил все виды и наделил каждый из них всеми присущими ему свойствами и способностями, так же как и способами их проявления. Это и послужило основанием для общепризнанного взгляда, что виды неизменяемы и что они почти столь же древни, как и сама природа.

Это, без сомнения, так и могло бы быть, ибо воля верховного творца безгранична в своем могуществе. Но в отношении предметов чисто физической природы тот, кто хотел бы, чтобы они были такими, какие они есть, мог поступить и иным образом, нежели мы допустили. Он мог бы сотворить материю, из которой в основном состоят все тела, каковы бы они ни были, он мог бы сотворить порядок вещей, всегда действенный и, следовательно, обладающий тем могуществом, которому была бы подчинена сотворенная им материя; наконец, он  {304}  мог бы сделать так, что порядок вещей, о котором только что шла речь, воздействуя непрерывно на материю и постоянно видоизменяя ее, привел бы к постепенному возникновению всех наблюдаемых нами физических тел. Если верховный творец так и поступил, то все физические тела именно ему обязаны своим существованием, несмотря на то, что в действительности они были созданы порядком вещей, сотворенным им же самим.

Сотворенный и всегда действенный порядок вещей, о котором идет речь, состоит из движения, источник которого неисчерпаем, из законов разных порядков, управляющих всякого рода движением всех видов, из времени и пространства, не имеющих пределов, но все же могущих быть подразделенными на измеримые отрезки, поскольку дело касается законченных действий или их результатов. Все это и есть то, что мы называем природой. Мы смутно сознаем существование этого порядка вещей, потому что дали ему особое название, однако, далекие от глубокого познания природы, мы связывали с этим названием лишь туманные и обычно ложные представления. (См. «Hi-stoire naiurelle des animaux sans vertebres» (т. I, ч. VI).

Природа, как я сказал, является могущественным, хотя и во всем подчиненным и ограниченным началом,— могущественным началом, создавшим безграничное множество вещей, большая часть которых представляется нам удивительными и даже непостижимыми потому, что нам неведомы ни путь, которому следовала природа, ни применяемые ею средства. Это могущественное начало вовсе не является разумным началом, оно не имеет заранее поставленной цели, ибо оно во всем ограничено и в каждом частном случае неизменно действует одинаковым образом, т. е. при сходных обстоятельствах делает одно и то же.

Теперь надлежит выяснить, доказывает ли наблюдение, что такой порядок вещей существует; доказывает ли оно везде, что [это] могущественное, однако зависимое и тем самым весьма отличное от верховного могущества начало [puissance dependante] на самом деле воздействует на все физические тела, на материю — единственную подвластную ему область, что оно создает различные тела, непрерывно  {305}  видоизменяет, превращает, разрушает, уничтожает и беспрерывно возобновляет их. Необходимо установить, сохраняет и раскрывает ли это могущественное, однако всегда подчиненное незыблемым законам во всех своих деяниях начало во всем, что оно создает, ту гармонию, которая указывала бы на всемогущую длань, его создавшую. Наконец, необходимо установить, подтверждает ли наблюдение то обстоятельство, что это могущественное начало создало все то, что мы видим, и верно ли, что физические тела обязаны ему всем тем, чем они являются, а также тем, что мы в них видим³.

Я неоднократно указывал в своих сочинениях и не боюсь ошибиться, когда утверждаю, что положительные знания приобретаются нами только путем наблюдения; наблюдать мы можем только природу, тела, их свойства, раскрываемые ими явления и, следовательно, только результаты деяний природы.

Если все обстоит таким образом, то все наблюдаемые нами тела, как неорганические, так и живые, являются телами физическими; все свойства, отмечаемые нами у них, также являются свойствами физическими; все способности, которые мы находим у некоторых из них, по существу, являются физическими, одним словом, все эти тела представляют собой не что иное, как создания природы. Мы настолько осознали это, что так и назвали их.

Природа как таковая, как бы велико ни было ее могущество, действует и должна действовать только путем актов физического порядка, она создает все только при помощи времени, только постепенно и никогда не делает ничего внезапно. Каждое ее действие управляется [определенными] законами и если то или иное обстоятельство изменяет направление ее деятельности, то каждое новое действие, в свою очередь, подчинено особому закону. Это и наблюдается постоянно.

Если все сказанное воспроизводит правильную картину результатов наших наблюдений, касающихся природы, то может быть поставлен вопрос, имеем ли мы основание допустить, что природа, основой которой является действенность, природа, которая все формирует и создает непрерывно, хотя и в определенной  {306}  последовательности, и которая изменяет свои действия всякий раз, когда к этому ее побуждают обстоятельства, могла ли природа, повторяю, сделать виды неизменными.

Мы увидим, что отрицательный ответ, подсказываемый разумом, ясно подтверждается наблюдением фактов.

Первый факт. Натуралисты, занимающиеся определением видов, признают существование разновидностей, и вынуждены это делать. Если бы виды были неизменными и такими сохранялись, несмотря на изменение обстоятельств, с которыми каждый из них может встретиться, то какой причине следовало бы приписать наличие разновидностей? Мне скажут, что изменившиеся и ставшие привычными обстоятельства могут действительно вызвать незначительные изменения видов, не обусловливая, однако, существенных отклонений от типичной для данного вида формы, которая всегда остается неизменной. На это я отвечу: 1) подобное объяснение не опирается на доказательства, которые на самом деле подтверждали бы, что типичная для данного вида форма никогда не изменялась, а приводимые примеры якобы неизменных видов не могут служить такого рода доказательствами, поскольку обстоятельства, при которых эти виды обитают, также остаются неизменными; 2)если известно много разновидностей, каждая из которых, по-видимому, относится к какому-либо поддающемуся определению виду, то известно также большое количество разновидностей, являющихся, по всей вероятности, промежуточными формами между двумя соседними видами, так что определение принадлежности их к тому или иному из этих видов будет произвольным. Нередко бывает, что формы, которые одни натуралисты принимали за разновидности, в дальнейшем были описаны другими как виды; 3) наконец, мы знаем, что настоящие разновидности, происхождение которых точно выяснено, с течением времени становятся постоянными, даже при воспроизведении их. Поэтому очевидно, что если бы виды были неизменными, то никогда не встречались бы индивидуумы, промежуточные по своим признакам и формам между двумя различными видами, и не было бы того, что принято называть разновидностями.  {307} 

У растений, где разновидности часто возникают внезапно, их удается сохранить обыкновенно только путем особых приемов, например, прививками, отводками и т. д. Однако эти разновидности возвращаются к исходному виду, если их размножать при помощи семян. Сказанное применимо не ко всем без исключения, но к большей части разновидностей, полученных как внезапно, так и в результате длительной культуры. Приведенное наблюдение позволяет надеяться, что вид можно было бы определить на основании его постоянства в условиях естественного воспроизведения.

Но в животном царстве, где всякое изменение получается исключительно медленно и где все приобретенные особенности сохраняются у потомства, постоянство признаков при размножении не может представлять никакой ценности как средство определения вида.

Таким образом, существование разновидностей всегда будет служить явным опровержением неизменяемости видов⁴.

Второй факт. Когда наши естественноисторические коллекции были еще незначительны, содержали небольшое количество объектов, то, как известно опытным натуралистам, определять виды было очень просто; еще более простым было определение родов, и все деления, которые необходимо было установить среди рассматриваемых объектов, были тогда ясно различимыми, четко обособленными, и их легко было охарактеризовать признаками, не вызывающими никаких сомнений. Знакомство с этими коллекциями позволяло предположить, что природа разделила свои создания на резко разграниченные и неизменные группы и что входящие в состав этих групп тела не связаны между собой по происхождению, поскольку эти группы очерчены столь четко выраженными границами.

Но, но мере увеличения наших коллекций, по мере включения в них огромного количества новых объектов, собранных натуралистами-наблюдателями и особенно путешественниками,— объектов, относящихся к различным родам, семействам, порядкам и классам, определение видов становилось все более и более сложным; почти все пробелы, как мы увидели, оказались заполненными, и наши разграничительные линии стерлись. Теперь в наиболее обширных разделах  {308}  наших коллекций мы вынуждены то прибегать к произвольным определениям, которые заставляют нас отыскивать мельчайшие различия между разновидностями, чтобы использовать эти различия в качестве признаков того, что мы называем видом, то признавать разновидностью того или иного вида индивидуумов, которых другие натуралисты рассматривают как особый вид.

Таким образом, чем богаче становятся наши коллекции, тем больше появляется у нас доказательств того, что во всем, особенно среди живы�